2.3. Жанры новогодней словесности в творчестве А.П. Чехова

Являясь активным сотрудником сразу нескольких периодических изданий («Будильник» (1865—1917), «Волна» (1884—1886), «Мирской толк» (1879—1884), «Осколки» (1881—1916), «Развлечение» (1859—1918), «Стрекоза» (1875—1918)), А.П. Чехов был вынужден откликаться на запросы публики и регулярно посылать редакторам журналов тексты, сюжет которых приурочен к какому-либо празднику. Творческое наследие писателя насчитывает семнадцать рассказов, новелл и юмористических произведений (новогодние «потрехушки» и «побрехушки»), рассматриваемых нами в качестве новогодних текстов. Они отличаются специфическим праздничным хронотопом и фабульной структурой, характерным набором тем, мотивов и особыми сюжетными коллизиями.

Несмотря на то что к 80-м гг. XIX в. жанры новогодней словесности уже переживали кризис, как и святочный рассказ в целом, А.П. Чехову удалось преодолеть безвкусицу и однообразие царивших в периодической печати календарных произведений: «Как не задохнулся его талант в тисках бульварной прессы, где он начинал свой путь, — в мире «тупости, бестолочи и пустозвонства», как он сам заговорил?»¹

Издатели юмористических журналов ограничивали творческие возможности талантливого писателя, предъявляя строгие требования к объему, темам, которые отвечали вкусам непритязательного читателя, и форме (юморески, сценки, праздничные картинки). В многочисленных письмах к Н.А. Лейкину Чехов сетует, что ему не удается уложиться в заданные параметры и приходится изымать сюжетообразующие фрагменты текста: ««До 29-го июня» написал, но никуда не послал. Для Вас длинно. Если хотите, то вышлю. <...> Строк в рассказе много. Мерять не умею, а думаю, что 200—250 будет minimum. Заглавие не важно. Изменить можно... Сокращать жалко» (П., т. 1. С. 77).

Соблюдение требования не превышать объем публикации не позволяло писателю на первых порах затрагивать глубокие социальные темы: «Талант Чехова признавали все единогласно, но к тому, на что он направит еще не определившуюся большую силу, относились с некоторым сомнением². Однако двадцатитрехлетний писатель отказывался от ремесла литературного поденщика: «Я газетчик, потому что много пишу, но это временно... Оным не умру» (П., т. 1. С. 70).

Длительное время сотрудничая с «Осколками» и ведя переписку с издателем журнала — Н.А. Лейкиным, А.П. Чехов, хотя и не отказывая своему адресату в выдающейся работоспособности и некоторой доле таланта, уважая его как коллегу по писательскому цеху (и даже называя Лейкина «крестным батькой» (П., т. 2. С. 164)), — все же не стремился к написанию преимущественно «мелких» форм в погоне за гонораром: «Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, Бог знает почему, берег и тщательно прятал» (П., т. 1. С. 218). Начинающий писатель вырабатывал индивидуально-творческую поэтику, преодолевая требования нормативной поэтики календарных жанров.

Новогодние рассказы и сценки А.П. Чехова обладают рядом жанровых особенностей: они приурочены к светскому календарю (Новый год), их действующие лица наделены «говорящими» фамилиями (Пустяков, Спичкин, Леденцов в рассказе «Орден»; Лягавая-Грызлова, Окуркин в рассказе «Праздничная повинность» и др.), имеют сходную завязку (нанесение визита) и несложную фабулу. Обязательна комическая развязка. Так, рассказ «Орден» оканчивается сетованиями коллежского регистратора Пустякова на то, что он не нацепил себе чужого «Владимира», а ограничился лишь «Станиславом», потому что на праздничном обеде у купца Спичкина увидел знакомого, также щеголявшего не принадлежавшим ему орденом: «И то был не Станислав, а целая Анна! Значит, и француз сжульничал!» (С., т. 2. С. 305). В «Новогодних великомучениках» чиновники все-таки решают отправиться на поклон к «ведьме» Лягавой-Грызловой из страха лишиться должности (С., т. 3. С. 158), а жена несчастного чиновника — персонажа рассказа «Новогодняя пытка (очерк новейшей инквизиции)» — читает ему нотации за то, что «от вас вином пахнет, что вы не умеете толком рассказать, какое на Леночке платье, что вы — мучитель, изверг и убийца...», а затем и вовсе падает в обморок, почувствовав духи кузины и вынуждая истерзанного мужа бежать за доктором (С., т. 6. С. 11).

Заглавия новогодних рассказов Чехова: «Новогодняя пытка (очерк новейшей инквизиции)», «Праздничная повинность» и др. — отсылают к ужасам служебного праздничного ритуала. Недаром новелла «Новогодние великомученики» начинается со слов: «На улицах картина ада в золотой раме» (С., т. 4. С. 279).

В корпусе новогодних текстов Чехова особое место занимают юмористические рассказы и комические зарисовки, в которых обыгрывается такая празднично-служебная традиция, как нанесение визитов значительным лицам — с течением времени обычай нанесения визитов распространился также на празднование Пасхи («Либерал», «Пережитое», «Орден» (все три — 1883), «Предписание (из захолустной жизни)» (1884), «Праздничная повинность», «Праздничные (из записок провинциального хапуги)» (оба — 1885), «Визитные карточки», «Новогодние великомученики» (оба — 1886), «Новогодняя пытка (очерк новейшей инквизиции)» (1887)). Сюжет о «визитерах», к которому мы обращались в предыдущем параграфе, распространяется в периодической печати начиная с 60-х гг. XIX в. Для А.П. Чехова, который в своих произведениях часто обращался к непосредственно пережитым житейским историям, явление «визитерства» было знакомо не понаслышке: «Шляются визитеры и мешают писать это письмо», — жаловался он Н.А. Лейкину в письме от 25 декабря 1883 г. (П., т. 1. С. 93).

Чаще всего чиновники боятся потерять место, если не поздравят своих начальников (рассказ «Праздничная повинность»), а также всеми силами стараются произвести благоприятное впечатление на вышестоящее должностное лицо, пусть даже для этого им придется надеть на благотворительный обед чужой орден «Станислава» (рассказ «Орден»).

Нанося визиты «значительным лицам», чиновники нередко получали «праздничные» — небольшую сумму, которая символизировала благосклонность дарителя. Мотив получения «праздничных» встречается у А.П. Чехова в зарисовке «Праздничные (из записок провинциального хапуги)»: «Упражнять вас в этом чувстве мы (т. е. визитеры. — Я.О.) по-настоящему должны всегда, в будень и в праздник, но так как на нас лежит много других обязанностей и помимо взимания праздничных, то обыватель должен довольствоваться несколькими днями в году, уповая, что в будущем с упрощением человеческих отношений праздничные будут взиматься ежедневно» (С., т. 3. С. 213). Скрытое сравнение «праздничных» со взятками, ежедневно получаемыми чиновниками, указывает на болезнь общества — скудоумие служащих всевозможных канцелярий и общую бездуховность.

«Праздничные мелочишки», «Предписание (из захолустной жизни)» и «Визитные карточки» стоят несколько особняком от остальных новогодних текстов автора или публикуемых в журнале («Осколки»), в которых реализуется сюжет о «визитерах». Это короткие произведения с редуцированной фабулой и необычным тематическим разрешением сюжета о «визитерах». В юмористической зарисовке «Визитные карточки» сюжет представляет собой перечисление визитных поздравительных карточек, присланных рассказчику на Новый год исключительно для того, чтобы «почтальон сбил новые подметки и лишний раз подмигнул моей горничной» (С., т. 4. С. 283). Иронический подтекст и юмористический модус повествования обусловливают появление комической ономастики. Таковы надворный советник и кавалер Геморрой Диоскорович Лодкин, загадочная дама Дизентерия Александровна Громоздкая, сотрудник юмористического журнала по фамилии Дьяволов и прочие примечательные лица.

«Мелочишка» «Предписание (из захолустной жизни)» построена в форме официальной записки, содержащей рескрипт о надлежащем поведении в передней значительных лиц. В частности, визитерам запрещается курить, шуметь, толпиться и рекомендуется приносить в дар уже забитую живность, чтобы «свиными, гусиными и прочими криками поздравители не нарушали надлежащей тишины и спокойствия» (С., т. 3. С. 150). Достоверность ситуации приношения даров наряду с «говорящими» фамилиями (чиновник Пауков, секретарь Ехидов) переориентируют жанр «мелочишки» с новогоднего на очерковый (сатирический очерк). Иногда мелкие чиновники пытаются «бунтовать» и хотят отказаться от департаментского праздничного ритуала («Либерал (Новогодний рассказ)», «Праздничная повинность»), но все их попытки заканчиваются крахом: герои худеют, бледнеют, тают на глазах и дрожат от ужаса, думая, что обидели то или иное значительное лицо и что на их карьере (даже на всей жизни в целом!) будет поставлен крест.

В новогодних рассказах писателя тщательно воссоздан вещный контекст, отчетливо проступают «чеховские» детали: чужой «Станислав», «Анна» 3-й степени, орден Владимира 4-й степени («Орден»); лицо княгини желто-лимонного цвета, большое кресло благодетельницы, ожидающей визитеров («Праздничная повинность»); фалда бегущего коллежского регистратора, снующие сани и кареты, «Станислав» 3-й степени («Новогодние великомученики»); «нацепленный на шею Станислав», «закрученные штопором усы», «надушенный платок» («Новогодняя пытка (очерк новейшей инквизиции)»).

Как подчеркивает А.В. Кубасов, вещь в чеховском мире обладает высоким уровнем условности, особенно — ордена и медали, которые часто фигурируют в произведениях писателя³. Внешние статусные отличия столь важны для персонажей, что орден в рассказе «Орден» становится полноправным действующим лицом, персонифицируется, наделяется особой властью (персонажи рассказов стараются приколоть ордена на видное место). Подобное одушевление неживого предмета, «вещную метафору», заключающуюся в «невязке двух образов, живого и вещественного», Ю.Н. Тынянов считал ведущим приемом в создании комизма ситуаций⁴.

Комизм присущ и состоянию страха, который переживает персонаж и который, в конце концов, и развивает действие. Персонажи боятся потерять место («Праздничная повинность», «Либерал»), быть уличенными во лжи («Орден»), утратить расположение вышестоящего чиновника из-за некрасивого росчерка в листке в передней («Пережитое»), боятся раздосадовать значимых лиц своим отсутствием, забывая, что подобных «визитеров» у них — десятки («Новогодние великомученики», «Новогодняя пытка (очерк новейшей инквизиции)»). Мотив страха, сопряженный с мотивом непознаваемости, тайны устроения мира, будет повторяться во многих произведениях писателя, в том числе некалендарных («Страхи», «Ведьма», «Калхас» (все три — 1886), «Черных монах» (1893) и др.), занимая немаловажное место в его творческом наследии⁵.

Возможности просодики (для описания нарастающей нервозности используется повтор букв («тирран»), членения слов на слоги («бес-со-вест-ный», «за-му-учил!», «уми-ра-ю!»)) используются для усиления эмоционального воздействия на читателя. Кочующие из рассказа в рассказ образы замученных тиранами-начальниками чиновников-визитеров, их страдания все же должны не только вызвать улыбку, но и заставить задуматься над социальными проблемами.

Выработанная молодым писателем форма новогоднего рассказа осуществляется и в чеховском рассказе, тематически связанном с историями о нанесении праздничных визитов, но календарно не относящемся к святочному циклу, — «Раз в год» (1883). В отличие от календарных текстов, рассмотренных нами ранее, в данном произведении события приурочены не к празднованию Нового года, а к именинам героини — старой княжны, которая, нарядившись в лучшее кисейное платье и приколов к груди розу, с нетерпением поджидает визитеров-поздравителей, которых должно прийти не менее двадцати человек. Ради их визита дом прибран и вычищен, швейцар Марк обряжен в изъеденную молью ливрею, а «кошка с котятами и цыплята заперты до вечера в кухню» (С., т. 2. С. 135). Обращает на себя внимание «чеховская» деталь, говорящая, с одной стороны, о тщательности приготовлений встречи с гостями, а с другой — о былой роскоши и могуществе княжеского дома: старая ливрея прислуги с гербовыми пуговицами, роза на тощей груди именинницы, обветшалое, но несомненно дорогое когда-то платье. Сюжетный конфликт носит драматический характер: к героине, как и в прошлые годы, никто не является. Тогда она отправляется в спальню, где нюхает нашатырный спирт и жалуется, что ее все забыли, тогда как без ее стараний «из них ничего бы не вышло!» (Там же. С. 136). Ее горячо поддерживает верный лакей Марк, полагая, что люди «испортились» и что каждый сверчок должен знать свой шесток (Там же. С. 135). Чтобы смягчить участь любимой хозяйки, Марк уговаривает ее племянника, повесу Жака, за пятьдесят рублей нанести визит тетушке.

В этом произведении обнаруживается начало новой чеховской поэтики, в которой, по мнению Г.П. Бердникова, драматизируется на первый взгляд легкая, а порой и комическая, будничная ситуация⁶. Старая княжна оказалась всеми забытой и никому не нужной, даже своему ближайшему родственнику, который помнил про нее, пока она могла дать ему рекомендации в обществе и оказать финансовую помощь. Подобной участи удостоилась и Лягавая-Грызлова — ей отказался нанести визит даже ее крестный Ефим Ефимович Верхушкин (С., т. 3. С. 157). Однако старая вдова вице-губернатора все-таки заставила явиться на поклон визитеров, на деле подтвердив мертвую хватку, какая бывает у легавых пород собак, с древних времен использующихся охотниками ради выслеживания дичи на охоте (фамилия определяет характерные черты персонажа). Анимализация, как средство чеховского комизма, по мнению А.В. Кубасова, «становится одним из возможных путей выявления для авторской позиции»⁷.

Таким образом, уже в самых ранних «пестрых» календарных рассказах и «мелочишках» Чехова обнаруживаются моменты свойственного его зрелому творчеству психологизма. Писатель, осознавая «заштампованность» жанра святочного рассказа и новогодней словесности в целом, все же вплоть до 1887 г. продолжает создавать произведения в традициях жанра новогоднего рассказа. Его тексты, тематически относимые к нанесению визитов, отличает, в большинстве случаев, законченная сюжетная ситуация, повторяемость образов (раболепные чиновники, скудоумие значительного лица), усиление комизма за счет привнесения в текст языковой игры, различных стилистических фигур и тропов, гротескного описания деталей, передающих эмоциональное состояние действующих лиц.

Помимо сюжета о «визитерах» в новогодних текстах Чехова реализуется распространенный в календарной словесности сюжет о прощании с минувшим годом («Завещание старого, 1883-го года», «Контракт 1884 года с человечеством» (оба — 1884), «Дело о 1884 годе (от нашего корреспондента)» (1885)). Например, в опубликованной в первом номере журнала «Будильник» за 18874 г. «мелочишке» «Завещание старого, 1883-го года» вспоминаются события и громкие имена ушедшего года. Старый год обсуждает видных дельцов (К.Е. Саврасенко, И.И. Шестеркина и др.), события из аристократической и театральной жизни и даже судебную тяжбу артистов Московской императорской оперы, которая, очевидно, была на слуху у образованного читателя. Неоднократно упоминаются также лица, связанные с журнальной и литературной деятельностью (например, уходящий год намерен прихватить с собой «в Лету» редактора журнала «Москва» Е. Сталинского, а также бездарного рассказчика и чтеца Гулевича). 1883 год завещает своему сыну, 1884 году, окончить начатые им дела, продолжать веселить публику. Единственное, что не оставляет «по наследству» уходящий год, — это денег, так как «за все мое годовое пребывание на земном шаре не видал их нигде, даже в кассе такой богатой дороги, как Лозово-Севастопольская» (С., т. 2. С. 300). Юмористическое прощание с прошлым, насыщенное отсылками к узнаваемым лицам и явлениям, оформлено в виде завещания. Обращение к юридическому жанру, предполагавшему четкое разграничение и рубрикацию объектов, оставляемых на попечительство другим людям в случае смерти некоего субъекта, вносит определенное новаторство в знакомый читателю сюжет прощания со старым годом.

Жанровую форму «Контракта 1884 года с человечеством» также можно отнести к юридическому дискурсу — в «мелочишке» закрепляются долговые обязательства между Человечеством и Новым 1884 годом, суть которых сводится к возлаганию надежд первого на наступающий год; «ответчик» не спешит их оправдывать. Мотив надежды на светлое будущее в наступающем году не раз обыгрывался как в «серьезных», так и в юмористических периодических изданиях той эпохи, поэтому не мог пройти для писателя незамеченным. Автор обращается к наиболее заметным событиям театральной и литературной жизни уходящего года. В «мелочишке» упоминаются провальная постановка драмы Б.М. Маркевича и скандальные события в Художественном театре Москвы. Чехов фактически не меняет литературную форму и содержание предыдущей рассмотренной нами «мелочишки» — меняется лишь состав прокомментированных событий. «Контракт...» близок «Завещанию...», что свидетельствует об освоении молодым писателем жанра «мелочишки» с формальными признаками жанров правового делопроизводства.

Наконец, «Дело о 1884 годе (от нашего корреспондента)» также выстроено в жанре юридического документа — в форме судебного разбирательства над уходящим годом. Последнему вменяют в вину бездействие и отсутствие результатов социального и экономического развития общества, поэтому суд решает разжаловать 1884 год и ссылает его «в Лету на поселение навсегда» (С., т. 2, с. 161). В лице председателя суда представлен собирательный образ всего российского общества, которое не стремится меняться, но жаждет «чуда». Уходящий год указывает председателю, что и до него «выпускали ярлыки нового образца для бутылок, клали латки на лохмотья, заставляли дураков богу молиться, а они лбы разбивали...», однако его отказываются слушать, упрекая во всех произошедших общественных неурядицах (Там же. С. 160).

Сюжеты прощания с уходящим годом, предполагающие подведение итогов, указывают на мелочность, нравственную глухоту обывателей, их несвободу от чужого мнения — все то, против чего выступал Чехов на протяжении своего творческого пути. «Духовные ценности, созданные человечеством, не исчерпывают всех необходимых для человека знаний и только тогда выполняют свое назначение, когда человек сознает это и живет активно и самостоятельно», — писал В.Я. Линков⁸.

В новогодней «мелочишке» «Елка» (еженедельник «Развлечение» от 27 декабря 1884 г.) пародируется раздача «благотворительных» подарков на многочисленных новогодних и рождественских вечерах и маскарадах, устраиваемых высшим обществом. Чеховская пародия — это «остроумный набор штампов, литературных клише, старых, давно знакомых читателю мотивов»⁹. Действительно, мотивы напрасного ожидания новогоднего чуда, морального разложения высших сословий регулярно встречаются в юморесках, сценках и новеллах последней трети XIX в.

Автор «Елки» подвергает сатирическому переосмыслению не только искажение первоначально благородной цели — помочь бедным и сиротам, но и осуждает ханжество зажиточных людей, стремящихся показать мнимое добродушие и щедрость лишь несколько раз в год «по случаю». Более того, у Чехова получают «подарки» с елки вовсе не малые дети, а «подагорический старикашка», «букинист», «сотрудник юмористического журнала» — т. е. вполне состоявшиеся персоны, стремящиеся заполучить такие желанные для обывателей «блага жизни», как успешная карьера, богатая жена-купчиха, различные «счастливые случаи» (С., т. 3. С. 146). Им неинтересны сладости и золоченые орехи — подарки для таких персонажей нужны особые, которые бы позволили улучшить их финансовое и социальное положение. Именно поэтому повышенное внимание публики вызывает богатая купчиха, «от головы до пят усыпанная жемчугом и бриллиантами», а также роскошная библиотека, из которой, однако, получателем были оставлены только новомодные книги, пользующиеся спросом у филистеров и молодых барышень: «Оракул», «Сонник», «Настольная книга для холостяков...» и др. (Там же. С. 146—147).

В «Елке» Чехова обделенным, как можно было предугадать, остается сотрудник юмористических журналов. Он был вынужден отправиться с утренника ни с чем, предпочитая уклониться от оставшихся «елочных даров»: зубной боли, уздечки, рамок, красного креста, кукиша с маслом, ежовых рукавиц, месяца тюрьмы и проч. Перечень гротескно изображенных «подарков» призван не только рассмешить читателей, но и вызвать их сочувствие весьма скромному положению литературных поденщиков (низкая плата за литературный труд — довольно болезненная тема для А.П. Чехова. В письмах молодой литератор пытается убедить издателей, в частности Н.А. Лейкина, увеличить ему сумму за строку хотя бы на несколько копеек (П., т. 1. С. 257; Там же. С. 283 и др.), а также в очередной раз указать на развращенность общества, убогие запросы обывателей, и продемонстрировать классовое и социальное неравенство.

В «новогодней побрехушке» «Мошенники поневоле» (журнал «Зритель, 1883, № 1), изображен праздничный новогодний вечер: собрание гостей, обсуждающее «светские» темы (удачное замужество и поиск достойной партии), чинные старушки, наверняка приглашенные на торжество из чувства уважения, шум, доносящийся из комнаты, где играют в лото, рисующийся франт, который ухаживает за девицами «в розовых платьях», а также хозяин Дядечкин и его сын, Гриша, страстно желающие опохмелиться (С., т. 1. С. 473). Приглашенные и сами хозяева с нетерпением ожидают наступления Нового года, однако для них этот праздник вовсе не символизирует наступления нового жизненного этапа, повода к нравственному обновлению. Гости желают наступления полуночи лишь для того, чтобы опохмелиться (Дядечкин и Гриша), насытиться («А жрать страсть как хочется...»), завести случайные связи («Катьку беспременно поцелую, когда ура крикнут») (Там же. С. 474).

В сознании персонажей Новый год вовсе не связывается с семейным единением и уютом. Для них он, скорее, просто повод скоротать еще один вечер и выслужиться перед приглашенными значительными лицами, так как на празднование не было звано «прохвостов ни одного» (Там же).

В произведении затрагиваются такие социальные проблемы, как пьянство, увлечение азартными играми, жестокое обращение с детьми. А.П. Чехов постепенно разрабатывает темы, которые в дальнейшем получат развитие в его рассказах и повестях переломного и зрелого этапа («Ванька», «Шампанское» (оба — 1886), «Спать хочется» (1888), «Мужики» (1897) и др.). Значительное внимание уделено также мотиву чревоугодия: гости постоянно думают о еде, хотят отведать закусок, не дожидаясь наступления праздника. Этот мотив наличествует в произведениях писателя, трактующих, в частности, проблему жажды материального успеха и связанной с ее разрешением темы телесного соблазна: «О бренности (Масленичная тема для проповеди)» (1885), «Сирена» (1887), «Ариадна» (1895) и др.

Финал «мелочишки» комичен и отличается бытовым правдоподобием: хозяйка, не успевшая с главным блюдом, оборачивает ситуацию в свою пользу, переводя стрелку часов на двадцать минут назад, тем самым «Старый год обратно получает двадцать минут» (Там же. С. 475). Повторы (персонажи попеременно двигают стрелку часов, стремясь ускорить наступление Нового года и припасть к праздничному столу) усиливают комизм, вызванный нетерпением мужской части семейства предаться возлияниям. Комическое содержание «подсвечивается» потенциальным драматизмом всей ситуации разноречивых интересов собравшихся.

На рубеже 1886—1887 гг. творческий метод А.П. Чехова претерпевает изменения. По суждению Б.П. Зайцева, после выхода сборника «Пестрые рассказы» (1886), собственно, «и начинается «Чехов»»¹⁰. Сборник приносит писателю успех; он прекращает тесное сотрудничество с юмористическими журналами («Осколки», «Будильник», «Стрекоза» и др.), обращается к «серьезной» газете «Новое время», главным редактором которой был А.С. Суворин — человек, чья близость оказалась для Чехова «очень полезной и внутренне (письма к Суворину — самое интересное в его переписке) и внешне: выдвигала его литературно»¹¹.

В произведениях Чехова переломной поры появляется лирическая интонация, а психологический анализ становится ведущим способом воссоздания внутреннего мира героя. С.Я. Сендерович замечает, что в 1886—1887 гг. произошло рождение нового чеховского рассказа, в котором писатель стремился «к осмыслению, проникновенному и положительному усмотрению сути явлений окружающего мира»¹². Однако обстоятельства в повествуемых историях Чехова остаются прежними: это будничная жизнь обыкновенного человека. Поэтому сохраняются обстоятельства поведения персонажей в праздники, а мотивы, присущие ранней прозе писателя, развиваются в его зрелом творчестве. Обращение Чехова к философским и этическим вопросам корректирует художественный модус его календарных произведений.

События рассказа «Шампанское (рассказ проходимца)» (1887) календарно приурочены к встрече Нового года. Основной сюжет предваряется меморатом рассказчика, который обращается к своей прошлой жизни, — времени, когда он служил начальником полустанка одной из железных дорог и считал, что жизнь его невообразимо скучна и однообразна: «Весело мне жилось на полустанке или скучно, вы можете судить из того, что на 20 верст вокруг не было ни одного человеческого жилья, ни одной женщины, ни одного порядочного кабака, а я в те поры был молод, крепок, горяч, взбалмошен и глуп» (С., т. 6. С. 12). История рассказчика начинается с описания новогоднего вечера, которого они с женой ждали с некоторым нетерпением: у него было припасено настоящее «сокровище» — «две бутылки шампанского, самого настоящего, с ярлыком вдовы Клико» (Там же. С. 13). Бутылка выскальзывает из рук рассказчика, его супруга уверяет, что это «значит, что в этом году с нами случится что-то недоброе» (Там же. С. 14). Герой-рассказчик убежден, что ничего «недоброго» в его жизни случиться уже не может, так как его молодость и без того пропала «ни за понюшку табака» (Там же. С. 15). Сетует, что родители давно умерли, что ему не удалось получить должного образования, поэтому он не смеет надеяться на более престижное место, что у него нет «ни приюта, ни близких, ни любимого дела. Ни на что я не способен и в расцвете сил сгодился только на то, чтобы мной заткнули место начальника полустанка. Кроме неудач и бед, ничего другого не знал я в жизни. Что же еще недоброе может случиться?» (Там же. С. 15—16). Финал рассказа утверждает вторжение «недоброго» в жизнь ведущего персонажа: он увлекся приехавшей без предупреждения тетей жены, бросил последнюю, оставил свое место и в конце концов очутился на темной улице.

Отличие «Шампанского» от беллетристических пародий, сценок и юморесок раннего Чехова очевидно. Процесс приятия персонажем греха объяснен в его внутреннем монологе — в начале 1880-х гг. писатель изображал внешние положения персонажей, и комизм ситуации объяснялся несочетаемостью этих положений. Если ранее читателей знакомили с персонажами «без судьбы», представленными в настоящей комической ситуации, то в «Шампанском» личность рассказчика индивидуализирована вследствие появления биографического контекста и психологической конкретизации черт личности (самолюбие, честолюбие, позиция жертвы и т. п.). Кроме того, сюжет предполагает появление личной истории и получает динамику: герой-рассказчик в начале новогодней ночи психологически не эквивалентен себе в конце сюжетного действия (резкая смена настроения в первые часы приезда тетушки-соблазнительницы и финальная констатация жизненного краха). Поэтика чеховской прозы разворачивается от анекдота к притче¹³, к которой содержательно близок рассказ¹⁴.

Напомним, что притча предполагает наличие двух взаимосвязанных планов — конкретного и универсального, а также действующих лиц, поступки которых оцениваются согласно этическим нормам (они предстают как субъекты этического выбора). Это протолитературный нарратив, чьей основополагающей коммуникативной целью является назидание и учительство¹⁵.

Мы следуем точке зрения В.И. Тюпы, который утверждает, что у Чехова крайне мало рассказов и повестей, написанных в чистой притчевой форме, зато довольно большое число произведений, соединяющих в себе анекдотическое и притчевое начала. Поэтому исследователь делит произведения писателя на «анекдотические притчи» и «притчевый анекдот»¹⁶. Притча и анекдот, в свою очередь, имеют сходные черты: установку на устное бытование, активную позицию слушателя, фрагментарность сюжета, сжатость, лаконизм, точность словесного выражения и т. п.¹⁷ Рассказ «Шампанское (рассказ проходимца)» исследователь определяет как анекдотическую притчу, наблюдая в его жанровой структуре, с одной стороны, монологическое слово притчи, направленное на личностное осмысление прожитого опыта; с другой стороны — комические элементы, присущие анекдоту: одушевление природы (шепчущиеся облака, ждущие развязки луна и два пушистых облачка), сюжетный пуант и лаконизм повествования.

Новый год, который традиционно связывается с началом нового счастливого витка жизни, не приносит герою ничего, кроме перемены его судьбы, в сюжетной перспективе — к худшему. Случайная интрижка, призванная, быть может, «встряхнуть» героя, не приводит ни к чему, кроме нового бесперспективного поворота в его жизни. В ином случае он не был бы обозначен как «проходимец», совершенно обезличенный человек, повествующий о своей жизни «с темной улицы».

Притчевый характер произведения просматривается также в осуждающей авторской интенции: герой предпочел отказаться от активного участия в своей судьбе, он сдался, даже не пытаясь изменить своей незадавшейся жизни. Чехов призывает искать источник несчастья в самом человеке, его безответственности и слабости, а не в предрассудках и мистике.

В рассказе «Супруга» (1895) реализуется частотный в юмористической периодике сюжет об обманутом муже, который «прозревает» накануне Нового года. Событие потрясения героя группируется не вокруг факта измены, но вокруг психологического состояния безысходности: обманутого супруга угнетает, что он попал в ловушку лжи, хитрости и корыстолюбия, из которой не может выбраться на протяжении уже семи лет. Женившись на коварной обольстительнице, стремящейся выйти замуж по расчету, Николай Евграфыч «опять, с недоумением, спрашивал себя, как это он, сын деревенского попа, по воспитанию — бурсак, простой, грубый и прямой человек, мог так беспомощно отдаться в руки этого ничтожного, лживого, пошлого, мелкого, по натуре совершенно чуждого ему существа» (С., т. 9. С. 99). Пустоту натуры его жены, Ольги Дмитриевны, характеризуют многочисленные ленточки, кружева, бонбоньерки, платки — «говорящие» чеховские детали. Однако в описании изменницы проглядывают и звериные, едва ли не хтонические черты: она много ест, у нее необузданная натура, она легко поддается чувственным порывам и, кроме того, похожа не то на ведьмовскую кошку («у нее в глазах, как у кошки, блеснул зеленый огонек»), не то на хищного опасного зверя («мелкие и хищные черты лица, но более выразительные и смелые, чем у ее матери; это уж не хорек, а зверь покрупнее!») (Там же. С. 97, 99). Мать этого персонажа, которая участвовала в интригах дочери, отождествляется с хорьком — кровожадным, хищным зверем, способным разорять птичьи гнезда и уничтожать птенцов. По убеждению героя, «если бы дочь душила человека, то мать не сказала бы ей ни слова и только заслонила бы ее своим подолом» (Там же. С. 98—99). Наконец, отец жены охарактеризован как человек «хитрый и жадный до денег» (Там же. С. 98). Звериное логово, в которое попал наивный Николай Евграфыч, воспринимается окружающими в качестве образцовой семьи. Вместе с тем беспринципность и безнравственность супруги героя позволяют ей не только заводить любовников, но и угрожать истерзанному переживаниями мужу отказом съехать из дома.

Повествование завершается беседой Николая Евграфыча с прислугой, которая сообщает, что после решительного разрыва «барыня встали и просят двадцать пять рублей, что вы давеча обещали» (Там же. С. 99). Скорее всего, герой окажется не в состоянии оставить наполненную ложью и тайнами жизнь и продолжит влачить ее — новогодних перемен к лучшему не случилось.

Особого внимания заслуживает сюжетная функция поздравительной телеграммы — традиционного атрибута любых праздников. Вещь, призванная нести радость и хорошие известия, на деле оборачивается поводом к ее разысканию в гостиной и вещах жены, способствуя неприятной находке — записке от любовника. Ни о каком семейном единении в канун Нового года говорить не приходится.

Подведем промежуточный итог. Жанры новогодней словесности, представленные в периодике 1830—1890-х гг., весьма разнообразны. Если в 1830—1840-х гг. в журналах и газетах встречаются новогодние очерки с устойчивым набором новогодних сюжетов и мотивов, то начиная с 1860-х гг. они уступают место многочисленным анекдотам, юмористическим сценкам, пародиям и зарисовкам на злободневные праздничные темы. В 1880—1900 гг. этот процесс продолжился, способствуя расширению тематики святочной, в частности новогодней, словесности и вызывая размывание жанровых границ. Характеры, тяготеющие к социальным маскам, детализация, комизм положений свидетельствуют о клишированности и кризисе праздничных жанров.

Молодой Чехов оживил новогодние жанры:

— Обращение к «новогодним» темам и мотивам. Продолжая разрабатывать популярный сюжет «о визитерах», Чехов активно прибегает к мотиву встречи или «передаче дел» Старого года Новому, а также осуждению Старого года за невыполнение своих обещаний. В произведениях неоднократно упоминаются мотив ряжения и маскарадного действа, мотив показного чинопочитания и желания «услужить» вышестоящему лицу, мотив составления выгодной партии и т. п.

— Сюжетное новаторство в результате обращения к жанрам юридического дискурса. Подобным жанрам, неожиданно размещенным на страницах юмористических и сатирических журналов, удавалось привлечь внимание читателей и акцентировать внимание на злободневных темах, — чего и добивался начинающий литератор.

— Включение в повествование актуальных событий. Чехов с живостью отзывался на многочисленные явления, имевшие место на политической, общественной или гражданской арене того времени. В его рассказах, сценках и «мелочишках» встречаются упоминания деятелей искусства, названия реально существующих журналов и газет, волновавших общество принятых законов и проч. — в гораздо большей степени, чем у его коллег по цеху.

«Шампанское (рассказ проходимца)» и «Супруга» — новогодние рассказы, написанные Чеховым после творческого перелома 1886—1887 гг., — на первый взгляд, трудно отнести к жанрам новогодней словесности. Календарная соотнесенность в них выражена имплицитно — Новый год располагается на периферии сюжета, а не в центре, как в многочисленных «мелочишках» писателя. Герои уже не ждут от наступающего Нового года никаких положительных изменений. Они отказываются от мечтаний и не строят планов на будущее. Их поглотила рутина, быт, склоки, дрязги, одиночество и скука. Праздник для них не более чем очередной день в календаре.

Повествование дополняется известным лиризмом, психологическим обоснованием характера и поступков героев. В поэтике чеховского рассказа появляется художественный феномен внутреннего мира персонажа. Внутренние монологи героев приобретают характер не ситуативный, а бытийный. Разговоры с другими персонажами выявляют драматизм повседневности. Событие праздника не воспринимается как событие, способное перевернуть судьбу, — это продолжение будней.

А.П. Чехов, не стремясь к насильному насаждению каких-либо учений и в принципе отрицая насилие и ограничение свободы воли, тем не менее, призывал людей бороться за свои права, совершенствоваться, расти духовно и беречь собственное достоинство. В связи с этим хотелось бы привести широко известную этическую программу писателя, изложенную в 1888 г. в письме к А.Н. Плещееву: «Я боюсь тех, кто между строк ищет тенденции и кто хочет видеть меня непременно либералом или консерватором. Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферентист. Я хотел бы быть свободным художником и — только, и жалею, что Бог не дал мне силы, чтобы быть им. Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах, и мне одинаково противны как секретари консисторий, так и Нотович с Градовским. Фарисейство, тупоумие и произвол царят не в одних только купеческих домах и кутузках; я вижу их в науке, в литературе, среди молодежи... Потому я одинаково не питаю особого пристрастия ни к жандармам, ни к мясникам, ни к ученым, ни к писателям, ни к молодежи. Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Мое святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались. Вот программа, которой я держался бы, если бы был большим художником» (П., т. 3. С. 11).

Герои же анализируемых рассказов несчастны, так как не желают переломить ход жизненных обстоятельств, предпочитая плыть по течению. Финал рассказов открытый, окрашенный в драматические тона, — герой-проходимец остается на «темной улице», а доктор Николай Евграфыч, по всей видимости, так и продолжит жить с изменницей-женой.

Примечания

1. Фортунатов Н.М. Указ. соч. С. 12.

2. Короленко В.Г. Собр. соч.: в 10 т. М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1953—1956. Т. 8. Литературно-критические статьи и воспоминания; Исторические очерки. 1955. С. 86.

3. Кубасов А.В. Проза А.П. Чехова... Екатеринбург, 1998.

4. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 202.

5. Петракова Л.Г. Указ. соч.; Шехватова А.Н. Указ. соч.; Кройчик Л.Е. Поэтика комического в произведениях А.П. Чехова. Воронеж: Изд-во ВГУ, 1986. 278 с.

6. Бердников Г.П. Указ. соч. С. 122.

7. Кубасов А.В. Проза А.П. Чехова... С. 50.

8. Линков В.Я. Художественный мир прозы А.П. Чехова. М.: Изд-во МГУ, 1982. С. 29.

9. Фортунатов Н.М. Указ. соч. С. 67.

10. Зайцев Б.К. Жуковский. Жизнь Тургенева. Чехов. Литературные биографии / сост., подгот. текста, вступ. ст. и примеч. А.Д. Романенко. М.: Дружба народов, 1999. С. 392.

11. Там же.

12. Сендерович С.Я. Указ. соч. С. 40.

13. См., в частности: Тюпа В.И. Художественность чеховского рассказа. М.: Высшая школа, 1989. 135 с.; Тюпа В.И. Нарративная стратегия притчи в литературной традиции // Притча в русской словесности: от Средневековья к современности: коллект. моногр. / отв. ред. Е.Н. Проскурина, И.В. Силантьев; Ин-т филологии СО РАН. Новосибирск: РИЦ НГУ, 2014. С. 3478.

14. Притча — это малый эпический жанр, некая иносказательная история, которую можно считать примером «всеобщей закономерности» и которой «необходимо следовать, а не удивляться (отсюда ее серьезность и назидательность, противоположная смеховой тональности анекдота)». Цит. по: Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко. М.: Изд-во Кулагиной; Intrada, 2008. С. 187.

15. Подробнее см.: Тюпа В.И. Нарративная стратегия притчи... С. 34.

16. Тюпа В.И. Художественность... М., 1989.

17. Там же. С. 16—17.