Первые русские рождественские рассказы публикуются в периодике ближе к середине XIX в. До этого времени рождественские тексты если и появлялись в печати, то носили единичный характер. Ярким исключением является известный цикл Н.В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1829—1832), в котором, по верному замечанию Ю.В. Манна, встречается явная и скрытая фантастика1. В повестях цикла: «Вечер накануне Ивана Купала», «Майская ночь, или Утопленница» (обе — 1831) и «Ночь перед Рождеством» (1832) — сюжетное время совпадает с закрепившимися в сознании народа и традицией (языческого и христианского календаря) праздниками: кануном Рождества Иоанна Крестителя (в народном представлении — праздник летнего солнцестояния, Иванов день), Русальной неделей, Рождеством. Во многом именно календарная отнесенность является движущей силой сюжетного повествования, потому что в определенные сакральные праздники и пограничное время суток (вечер, ночь) человек рискует столкнуться с нечистой силой.
В 1840-е гг. в России становятся известными рождественские тексты Ч. Диккенса. Переводы повестей «Christmas Stories» (1843) появились в таких литературных журналах, как «Москвитянин» (1841—1856), «Отечественные записки» (1818—1819, 1820—1830, 1839—1884), «Современник» (1836—1866), «Сын отечества» (1856—1861, 1862—1901) и др. с тех пор эти произведения многократно переиздавались, перелагались целиком и частями, по их мотивам снимались художественные и мультипликационные фильмы2.
Повесть Н.В. Гоголя «Ночь перед Рождеством» создавалась в период с 1830 г. до зимы 1831—1832 гг. Создатель повести в эту пору не мог быть знаком с творчеством Ч. Диккенса — ведь английский писатель еще не публиковался, — поэтому о заимствовании рождественских мотивов не может идти речи. Однако в гоголевском произведении все-таки можно обнаружить атрибутирующую литературный рождественский рассказ мотивику: эпизод с изображением Вакулой горящего в преисподней черта как символ победы добра над силами зла, православия над безбожием, веры над дьяволовой властью; включение в повествование мотива социального неравенства, борьбы «верхов» (Чуб, отец Оксаны) и «низов» (бедный кузнец Вакула) общества и др. Однако гораздо больше внимания Гоголь-романтик уделяет описанию святок в Малороссии. В тексте не раз упоминаются гуляния молодых девушек и парней, распевание ими щедровок3 и подблюдных песен, колядования — элементы, которые присущи зимнему святочному циклу. Новаторство Н.В. Гоголя заключается в том, что ему удалось воссоздать в повести дух народного празднества и в то же время обратиться к рождественской тематике, акцентировать внимание на нравственных, духовных и религиозных вопросах, занимающих человека и особенно актуализирующихся в период церковных праздников. Именно в умении находить особенные интерпретации и решения подобной проблематики видится уникальность гоголевского цикла.
Жанр рождественских повестей, введенный в литературу Ч. Диккенсом, получил широкое развитие в творчестве литераторов второй половины XIX в., обращавшихся к календарной прозе, — особенно в России. Интерес отечественных авторов и читателей к рождественским повестям английского классика объясняется:
— наличием элементов святочной фантастики, привычной для русской культуры и литературы;
— обращением к острым социальным проблемам, актуальным в России во второй половине XIX в. (кризис крепостнической системы, неэффективность мер правительства в организации сельского хозяйства, низкий уровень грамотности, плохие условия содержания рабочих на фабриках и т. д.);
— введением в литературу свойственной деревенской культуре темы «домашнего очага», до середины XIX в. слабо знакомой горожанам.
Диккенс первым начал понимать Рождество как праздник душевного единения людей, семейного уюта и радостных событий. Он писал о том, что «рождественские дни — это дни милосердия, доброты, всепрощения. Это единственные дни во всем календаре, когда люди, по молчаливому согласию, свободно раскрывают друг другу сердца и видят в своих ближних — даже в неимущих и обездоленных — таких же людей, как они сами, бредущих одной с ними дорогой к могиле, а не каких-то существ иной породы, которым подобает идти другим путем»4. Взгляды английского классика разделяли многие русские собратья по перу (Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин, Е.А. Бекетова и др.), в особенности же Н.С. Лесков, которого Д.С. Лихачев даже называл «русским Диккенсом»5. Влиянию Диккенса на Лескова посвящено достаточно исследовательских работ6. Благодаря Ч. Диккенсу среди массы святочной словесности выделился жанр рождественского рассказа с присущим ему корпусом мотивов и символов, особой сюжетной структурой. В результате культурного освоения обычая в России жанр приобрел новые типологические черты.
Опираясь на работы теоретиков жанров календарной прозы (Х. Барана, Е.И. Душечкиной, С.Ю. Николаевой, Н.Н. Старыгиной и др.), выделим типологически важные черты рождественского жанра:
1) календарная приуроченность: описываемые в произведении события разворачиваются в период Рождества Христова православного календаря;
2) праздничный хронотоп: изображение рождественской поры, столкновение реального и ирреального миров, мира горнего (нередко упоминаются прекрасные сады, хороводы, которые водят ангелы, — угадывается описание Рая), мира духов, инфернальных существ, мертвецов и привидений, а также наличие особого мира — мира утопий. Герои ждут чуда, которое непременно происходит: антагонист раскаивается в своих прегрешениях, герой чудесным образом излечивается от смертельной болезни, члены семей обретают друг друга после долгих лет разлуки, вчерашние враги находят путь к примирению, дети во сне встречаются с умершими родителями и т. д.;
3) зимняя атрибутика: метель, вьюга, порывы ветра, лютый мороз, мрак и стужа сопутствуют инфернальным силам, являются предвестниками «страшных» событий, тогда как легкие снежные хлопья, бесшумно падающие на землю, лунный свет, приятная прохлада олицетворяют собой благополучную развязку. Особое место в композиции рождественских текстов занимает описание устроения елки и сама елка. Место, где она располагается, становится особым пространством, где могут происходить как чудесные, волшебные, так и полные трагизма события. Тем самым рождественская (позднее — новогодняя) елка становится настоящим средоточием ключевых событий, непосредственно влияющих на сюжет произведения;
4) связь с фольклорными источниками: содержательно рождественские рассказы соотносимы со святочными быличками и бывальщинами, что объясняется календарным совмещением Рождества и святочной поры, вобравшей в себя семантику сразу трех праздников (языческого аграрного праздника Коляды, православного праздника Рождества Христова и светского праздника Нового года). Однако рождественские тексты в меньшей степени обращаются к мифологической составляющей святочной фантастики, нежели святочные. В рождественской прозе несравненно более распространена праздничная мистика (духи, привидения, являющиеся с того света покойники) и утверждается сакральная связь с миром горним (вмешательство божественных сил);
5) праздничная фантастика: наличие в рождественских текстах элементов чудесного, божественного вмешательства высших сил (в большинстве случаев фантастическое получает реальное объяснение), которые должны привести героя к нравственному возрождению, раскаянию, пересмотру жизненной программы или же спасти его от неминуемой гибели;
6) особый тип героя: в рождественской прозе преобладают следующие типы героев:
— «маленький человек», носитель положительного идеала, который противопоставляется богатому мизантропу, грешнику или человеку, обуреваемому страстями, нередко занимающему более высокое социальное положение. В финале последний испытывает духовное потрясение и стремится облагодетельствовать «маленького человека», а в дальнейшем придерживается христианской морали;
— ребенок, чаще всего сирота или выходец из социальных низов, чьи родители крайне бедны. Он нередко страдает нравственно и/или физически (инвалид, серьезно болен, родителям нет до него дела). Рождественское «чудо» — душевный переворот, который переживают антагонисты или сам герой, — спасает героя от гибели или хотя бы облегчает его незавидное положение;
— герой-отец, как «изначальный» (тот, кто обременен обширным семейством и заботится о его благосостоянии, нередко терпя унижения и оскорбления от власть имущих), так и «новообращенный» (тот, кто начинает ценить семейные узы только после произошедшей в нем «чудесной» перемены)7;
— такие акторы, как Божья Матерь, Сын Божий, ангелы, херувимы и другие божественные сущности, чье присутствие выражается имплицитно или эксплицитно;
7) рождественские мотивы: неизменными компонентами рождественских текстов являются мотивы семейного очага, единения и братства людей, примирения и искреннего раскаяния героя-антагониста, евангельские мотивы (мотив возвращения блудного сына, любовь к ближнему, мотив всепрощения и жертвенности во имя искупления содеянного и др.). Кроме того, частотны мотивы чудесного спасения героя от смерти или неотвратимой жизненной катастрофы, мотив чудесной встречи, мотив путаницы, праздничного недоразумения, мотив воспоминания, обращения к прошлой счастливой жизни (нередко — детству). Отдельного внимания заслуживает мотив сна, позволяющий авторам решать различные композиционные задачи (сон-«кошмар», предупреждающий героя о последствиях того или иного поступка; сон-«текст в тексте», представляющий собой отдельную историю, которая может рассматриваться в отрыве от основного текста, и т. д.). Рождественские сны часто влияют на происходящее — действительной мир и мир сновидений взаимосвязаны;
8) рождественское «чудо»: кульминация повествования, его ключевой элемент, смысл которого заключается в том, что «в момент его свершения человеческая жизнь наполняется смыслом, возвращается утраченная надежда»8. Чудесное может трактоваться как: а) вмешательство в человеческую жизнь божественного провидения или б) особая удача, результат благоприятного стечения обстоятельств. Как правило, «чудо» происходит в критический момент жизни героя, спасая его от верной гибели (в том числе и нравственного падения), одиночества, чувства обездоленности и оторванности от своей семьи, своих корней. Оно вселяет в человека надежду и веру в свои силы, способствуя его духовному перерождению. Смерть также может выступать в качестве рождественского «чуда» — здесь важен момент перехода из бренного мира в мир божественный. Нередко смерть понимается как один из этапов истинного нравственного «рождения» человека. Смерть во сне равносильна «воскрешению персонажа и его переходу в новое состояние, которое датируется уже моментом пробуждения»9. После пробуждения герой ощущает метаморфозы, которые с ним произошли;
9) дидактизм: рождественские тексты непременно содержат в себе какой-либо нравственный урок, опирающийся на христианскую мораль, поучение, которому должны следовать читатели;
10) счастливая развязка: жанр рождественского рассказа подразумевает благополучный выход из опасной ситуации. Герои выздоравливают, возвращаются из опасных путешествий и долгих скитаний, поправляют пошатнувшееся материальное положение, нравственно перерождаются в результате какого-либо потрясения, связанного с событием наступившего Рождества.
Исходя из того, что Рождество праздновалось (и до сих пор празднуется) в тесном семейном кругу, предполагается, что рождественские тексты должны быть интересными для всех членов семьи независимо от их возраста. Поэтому авторы стремились насыщать сюжет необыкновенными происшествиями и заставляли действовать героев, которым можно сопереживать. Так сохранялся, с одной стороны, читательский интерес к повествованию, с другой — достигался моральный эффект.
В периодической печати последней трети XIX в. особой популярностью пользовался еженедельный иллюстрированный журнал «Нива» (1869—1918), предназначенный для семейного чтения (мы обращались к нему в предыдущей главе). О журнале тепло отзывались многие русские писатели, критики, деятели искусства, в том числе А.А. Блок, Д.С. Мережковский, К.И. Чуковский и др. Издатели и редакторы журнала руководствовались календарным принципом, поэтому, например, в большинстве завершающих год выпусков «Нивы» (№ 52) представлены святочные и рождественские рассказы, фантазии, стихотворения, иллюстрации и комментарии к праздничным рисункам (см., например, комментарии к рисункам и иллюстрации в «Ниве» № 52 за 1879—1881 гг.).
В рождественских текстах, опубликованных в последних выпусках журнала за 1879—1881 гг., наблюдаются перечисленные раннее элементы, присущие жанру рождественского рассказа, что свидетельствует об активной разработке жанра и его популярности в литературной среде. Для наглядности в Приложении (табл. П2) мы проанализировали несколько рассказов и оформили примеры в виде таблицы, которая убеждает нас, что подобные тексты можно отнести к «классическим» рождественским рассказам: в них сохраняются основные рождественские мотивы, ведущие типы героев и элементы праздничной фантастики.
Отметим одну из главных особенностей рождественских рассказов: елка в большинстве случаев представлялась главным атрибутом Рождества и играла немаловажную роль в раскрытии главного конфликта рождественских рассказов.
Напомним: в деревнях и селах не существовало обычая устроения рождественских елок, занесенного в Россию из Германии, — даже в столице елочные базары появились только в 1840-е гг. Однако елка за несколько десятилетий смогла стать неизменным рождественским атрибутом для жителей городов: «А вот и Рождество. Вечером будет елка. Дети с утра волнуются и не могут спокойно посидеть на месте. «Ах, что у нас будет нынче! Вот весело, вот весело!» Зажигаются звезды на небе, зажигается и елка... Ах, как все это блестит, какие игрушки висят на елке! Смотрите, смотрите: вон золотой барабан, вон куколки в серебряных, розовых, голубых платьях, вон золотые орехи, и коробочки, и обезьянки... да всего не пересмотришь зараз!.. «Вот весело, вот весело! Когда я буду большой, у меня всегда, всегда будет гореть елка!..»»10. Часто «елочный» сюжет в его различных модификациях (детская елка, приглашение на елку сирот и детей бедняков, елка в чужом окне и т. д.) имел счастливое завершение, однако, по верному замечанию Е.В. Душечкиной, многие писатели (Л.Н. Андреев, К.С. Баранцевич, Ф.М. Достоевский и др.) прибегали к изображению елочных вечеров с целью ««вскрытия язв» российской жизни, изображения социального неравенства, лицемерия и духовной пустоты столичной и провинциальной знати»11. В таких фельетонах и рассказах рождественского «чуда» не происходило — дети оставались замерзать на улице, наблюдая за весельем их сверстников в окне. Несчастные осознавали свое крайне низкое положение на социальной лестнице, их переполняло чувство обиды и несправедливости12.
К концу XIX в. сюжет «чужой елки» и замерзающих в рождественскую ночь детей стал столь распространенным, что в газетах и журналах появились многочисленные пародии, высмеивающие очевидную развязку таких праздничных текстов: «В святочных рассказах издавна принято замораживать ежегодно по нескольку бедных мальчиков и девочек. Мальчик или девочка порядочного святочного рассказа обыкновенно стоят перед окном какого-нибудь большого дома, любуются сквозь стекло елкой, горящей в роскошных комнатах, и замерзают, перечувствовав много неприятного и горького»13.
В юмористическом журнале «Шут» (1879—1914) обильно представлены стихотворения, сценки и зарисовки, в которых пародируются традиционные элементы рождественского рассказа. Так, в стихотворении «В рождественскую ночь» Рождество выглядит как веселое времяпрепровождение нетрезвых людей, которые не заботятся о тех, кто нуждается в помощи. Прочитывается сатирическая насмешка над лицемерным и лживым обществом, на самом деле не стремящимся помогать обездоленным14.
Появление пародий, шаблонность сюжетных схем и персонажей, обращение многих беллетристов к жанру рождественского рассказа способствовало нарастанию кризиса жанра, его отступлению от композиционных и сюжетообразующих канонов, сложившихся под влиянием Ч. Диккенса. Явления трансформации жанров, их шаблонизация, как мы уже убедились, были характерны для святочной словесности в целом. Однако если в «толстых» литературных журналах в основном публиковались тексты с жанровыми признаками рождественского рассказа, то на страницах газет и юмористических журналов господствовали карикатурные и сатирические юморески, сценки и зарисовки, обнаруживая исчерпанность жанрового канона.
Примечания
1. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Темы и вариации. М.: Coda, 1996. С. 65.
2. «Духи Рождества» (1999), реж. Д.Х. Джонс; «Сверчок за очагом» (2001), реж. Л. Нечаев; «Призраки Рождества» (2004), реж. А.А. Сейдельман; «Рождественская история» (2009), реж. Р. Земекис и др.
3. Щедровки — песенки, которые распевали дети и молодежь в канун Нового года, в отличие от колядок, которые исполнялись в канун Рождества (см.: Глинкина Л.А. Иллюстрированный словарь забытых и трудных слов. Оренбург: Оренбургское книжное изд-во, 1999. С. 189).
4. Диккенс Ч. Собр. соч.: в 30 т. М.: ГИХЛ, 1957—1963. Т. 12: Рождественские повести / пер. с англ. под ред. О. Холмской; коммент. М. Лорие. 1959. С. 11.
5. Лихачев Д.С. Слово о Лескове // Неизданный Лесков: в 2 кн. М.: Наследие, 1997—2000. Кн. 1. 2000. С. 15.
6. См., например: Пульхритудова Е.М. Творчество Н.С. Лескова и русская массовая беллетристика // В мире Лескова: сб. ст. / сост. Б. Богданов. М.: Совр. писатель, 1983. С. 149185; Старыгина Н.Н. Указ. соч.; Новикова-Строганова А.А. Гимн во славу Рождества. «Рождественская песнь в прозе» Ч. Диккенса и святочный рассказ Н.С. Лескова «Зверь» [Электронный ресурс] // Русская народ. линия: аналит.-информ. служба. 2017. 6 января. Режим доступа: https://spbda.ru/publications/a-a-novikova-stroganova-gimn-vo-slavu-rojdestva/; Шкапа Е.С. Указ. соч. и др.
7. Меретукова М.М. Жанровая и художественная специфика «Рождественских повестей» («Christmas Tales») Ч. Диккенса и английская фольклорная традиция // Вестн. Адыгейского гос. ун-та. Серия 2: Филол. и искусствоведение. 2010. № 2. С. 31.
8. Николаева С.Ю. Пасхальный текст в русской литературе XIX в.: дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01 / С.Ю. Николаева. М., 2004. С. 16.
9. Меретукова М.М. Указ. соч. Там же.
10. Тимковский Н.Н. Жизнь // Русское богатство. 1990. № 5. С. 103—104.
11. Душечкина Е.В. Русская елка: история, мифология, литература. СПб.: Норинт, 2002. С. 196.
12. См., например: Андреев Л.Н. Собр. соч.: в 6 т. М.: Худ. лит-ра, 1990—1996. Т. 1: Рассказы (1898—1903). 1990. 659 с.; Баранцевич К.С. Флирт и другие рассказы. СПб.: Тип.-лит. Б.М. Вольфа, 1896. 339 с.; Достоевский Ф.М. Собр. соч.: в 15 т. Л.: Наука, 1988—1996. Т. 13: Дневник писателя, 1876 год. 1994. 541 с. и др.
13. Горький М. О мальчике и девочке, которые не замерзли (святочный рассказ) [Электронный ресурс] // Нижегородский листок. 1894. № 349. Режим доступа: http://gorkiy-lit.ru/gorkiy/proza/rasskaz/o-malchike-i-devochke.htm
14. Веселый меланхолик. В Рождественскую ночь // Шут. 1883. № 52. С. 3.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |