В портрете Чехов активно использует традицию русской литературы: внутреннее — через внешнее. Внешность Громова в «Палате № 6» определяется его внутренним состоянием и показана через восприятие рассказчика: «Мне нравится его широкое, скуластое лицо, всегда бледное и несчастное, отражающее в себе, как в зеркале, замученную борьбой и продолжительным страхом душу. Гримасы его странны и болезненны, но тонкие черты, положенные на его лицо глубоким искренним страданием, разумны и интеллигентны, а в глазах теплый, здоровый блеск» (8, 74). Далее описание героя конкретизируется, углубляется и каждая подробность добавляет что-то особенное к личности героя, за исключением самой последней фразы: «Он никогда, даже в молодые студенческие годы, не производил впечатления здорового. Всегда он был бледен, худ, подвержен простуде, мало ел, дурно спал. От одной рюмки вина у него кружилась голова и делалась истерика. Его всегда тянуло к людям, но, благодаря своему раздражительному характеру и мнительности, он ни с кем близко не сходился и друзей не имел. <...> Говорил он тенором, громко, горячо и не иначе как негодуя и возмущаясь или с восторгом и удивлением, и всегда искренно. <...> Читал он очень много. Бывало, все сидит в клубе, нервно теребит бородку и перелистывает журналы и книги; и по лицу его видно, что он не читает, а глотает, едва успев разжевать. Надо думать, что чтение было одною из его болезненных привычек <...>» (8, 76—77).
Тот же принцип соблюдается и при описании Ивашина, брата Зины: «Ему шел только двадцать восьмой год, но уж он был толст, одевался по-стариковски во все широкое и просторное и страдал одышкой. В нем были уже все задатки помещика, старого холостяка. Он не влюблялся, о женитьбе не думал и любил только мать, сестру, няню, садовника Васильича; любил хорошо поесть, поспать после обеда, поговорить о политике и о возвышенных материях...» (8, 55).
Однако часто в портрет или поведение героя включаются детали, которые было бы затруднительно назвать характеристическими. Чехов обращает внимание на, казалось бы, незначительные подробности, которые могут вызвать в сознании читателя ту или иную картину. Через портрет героя, описание состояния человека, через деталь одежды или действие можно многое узнать о человеке. Так, Соболев приводит слова Чехова, переданные А.С. Грузинскому: «Для того, чтобы подчеркнуть бедность просительницы, не нужно тратить много слов, не нужно говорить о ее жалком несчастном виде, а следует только вскользь сказать, что она была в рыжеи тальме»1.
Эту особенность писательской манеры Чехова отметил и Роскин, подчеркнув, что в пьесе «Три сестры» каждой героине соответствует определенный цвет — символ: синий, черный и белый. Все образы в пьесе отмечены яркими оттенками характерности: «Некоторые персонажи «Трех сестер» в своем роде живописны. И почти у всех персонажей есть те внешние черточки, которые одна за другой ведут исполнителя во внутренние, душевные области»2.
Чехов придавал огромное значение тем внешним подробностям, которые помогают воссоздать «бытовой портрет его персонажей: клетчатые панталоны, дырявые башмаки, самодельные удочки, сигара в серебряной бумажке, желтые башмаки, толстый бумажник. От внешнего — к внутреннему, таков его путь как в беллетристике, так и в драматургии»3.
В рассказе «Попрыгунья» героиня рассказа превращается в обобщенный символ, заводную игрушку, и этот эффект достигается через многочисленные выразительные портретные детали: «С бледным, испуганным лицом, в жакете с высокими рукавами, с желтыми воланами на груди и с необыкновенным направлением полос на юбке, она показалась себе страшной и гадкой» (8, 27).
Взгляд на мир и система ценностей героя могут измениться под влиянием тех или иных портретных и поведенческих деталей. Разочарование «попрыгуньи» жизнью в деревне показано через такие, казалось бы, случайные подробности: «В это время баба осторожно несла ему в обеих руках тарелку со щами, и Ольга Ивановна видела, как она обмочила во щах свои большие пальцы. И грязная баба с перетянутым животом, и щи, которые стал жадно есть Рябовский, и изба, и вся эта жизнь, которую вначале она так любила за простоту и художественный беспорядок, показались ей теперь ужасными. Она вдруг почувствовала себя оскорбленной и сказала холодно: — Нам нужно расстаться на некоторое время <...>» (8, 19—20).
Характерно, что этот прием часто встречается в произведениях многих писателей «чеховского круга». Как уже говорилось, для них деталь была прежде всего знаком социальной характеристики героя, но с такими «социальными» деталями соседствовали и характерологические портретные подробности. Так, в рассказе В.А. Тихонова «Весною», чтобы показать неряшливость и некоторую вульгарность Вареньки, невесты Леонида Иваныча, используется такая портретная деталь: «Варенька довольно смело подставила свою пухлую щеку. Целуя ее, Леонид Иваныч заметил, что пудра возле уха плохо стерта, а у подбородка разглядел два маленьких красных прыщика»4.
Подобные детали находим и при описании поведения героини за столом: «Варенька так аппетитно жевала булку с маслом и запивала большими глотками чая, что даже вздыхала от удовольствия. Леонид Иваныч сидел понуро и только изредка, прихлебывая из остывшего стакана, бросал короткие взгляды на свою невесту. Серафима Васильевна так и застыла со своей не то скорбящей, не то умиленной физиономией. «Отчего это у нее кончик носа всегда так лоснится? — думал про себя Кудряшев, поглядывая на маленький и круглый носик своей невесты, — и потом вот еще около бровей краснота какая-то»5.
Однако помимо традиционного, равное с ним место в прозе и драмах Чехова занимают детали портрета и поведения другого типа. Это иной принцип предметного изображения, который современная критика определяла как «нелитературный», относился скорее к массовой литературе и беллетристике. Суть этого способа состоит в том, что деталь не столь непосредственно связана с героем, как это было в предшествующей литературной традиции.
Так, в повести «Палата № 6» о Громове говорится, что «дома у себя читал он всегда лежа» (8, 76—77). Эта деталь кажется функционально необязательной.
Иногда из подобных деталей развертывается целая картина: «Дымов, без сюртука, в расстегнутой жилетке сидел за столом и точил нож о вилку; перед ним на тарелке лежал рябчик» (8, 20). Для ситуации важно, что герой рассказа «Попрыгунья» обедает, когда вернулась жена: потом он ее заботливо усаживает за стол («Кушай рябчика. Ты проголодалась, бедняжка»), а она ощущает все это как «родной воздух». Но то, что он «точил нож о вилку», когда она его увидела, достаточно случайно — точно так же он мог уже разрезать рябчика. Очень многие писатели ограничились бы только указанием, что «перед ним на тарелке лежал рябчик». Но Чехову нужна целостная картина со всем важным и неважным в ней.
В драматургии, в отличие от прозы, возможности портрета как важнейшего средства создания образа героя весьма ограниченны, поэтому особую значимость приобретают детали поведенческие. В пьесе «Вишневый сад» через детали поведения, характеризующие того или иного персонажа, передана атмосфера предстоящего отъезда и связанного с ним ожидания: «Лопахин стоит, ждет. Яша держит поднос со стаканчиками, налитыми шампанским. В передней Епиходов увязывает ящик» (13, 242); Гаев прощается с мужиками; Любовь Андреевна «не плачет, но бледна, лицо ее дрожит, она не может говорить» (13, 242).
Как видим, Чехов, как и многие другие писатели, стремился через портрет, детали внешности показать внутренний мир человека. Наряду с подробными портретными описаниями, очень часто Чехов ограничивается короткими, но емкими портретными штрихами. Как справедливо заметила А.С. Страхова, «беллетристика 1880-х гг., используя внешние и внутренние качества персонажей, тем самым сводит к минимуму необходимость его развернутой авторской характеристики»6. Многие детали существенны для оценки персонажа, но некоторые из них кажутся случайными, второстепенными, но это соответствует установке Чехова показывать жизнь в ее целостности и неотобранности.
Примечания
1. Соболев Ю. Чехов. М.: Федерация, 1930. С. 43.
2. Роскин А.И. А.П. Чехов. Статьи и очерки. М.: Худ. лит-ра, 1959. С. 298.
3. Соболев Ю. Чехов. М.: Федерация, 1930. С. 88.
4. Писатели чеховской поры: Избранные произведения писателей 80—90-х годов. В 2 т. Т. 2. М., 1982. С. 32.
5. Там же. Т. 2. С. 32—33.
6. Страхова А.С. Принципы изображения человека в прозе А.П. Чехова: социально-психологический тип «барышни». Автореф. канд. дисс. СПб., 2001. С. 8.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |