Осенью 1898 года состоялось первое знакомство сестры Чехова Марии Павловны с местом, выбранным им для постройки дома в Ялте. Оно произвело на неё тяжёлое впечатление. «Идти пришлось долго и всё в гору, — вспоминала она. — Я была раздосадована, что брат выбрал участок так далеко от моря <...> Когда мы пришли на место и я посмотрела на участок, настроение у меня совсем испортилось. Я увидела нечто невероятное: участок представлял собой часть крутого косогора, спускавшегося прямо от шоссейной дороги вниз, на нём не было никакой постройки, ни дерева, ни кустика, лишь старый, заброшенный корявый виноградник торчал из сухой, твёрдой, как камень, земли. Он был обнесён плетнём, за которым лежало татарское кладбище. На нём, как нарочно, в это время происходили похороны»1.
Сам же Антон Павлович мечтал о «тёплом, хозяйственном» доме. Не прошло и года, как он был построен. Сестра с матерью приехали в Ялту, и с 9 сентября 1899 года начался новый, крымский период жизни чеховской семьи. Дом понравился Марии Павловне и показался большим, хотя комнаты по своему размеру были невелики. С балкона открывался вид на Ялту и горы, который Чехов называл «не вид, а рахат-лукум». После распланирования бывшего косогора и постройки дома изменился и участок: вокруг дома были проложены аккуратные дорожки, посыпанные мелкой морской галькой, установлены скамейки. Посаженные Антоном Павловичем деревца принялись, и он продолжал сажать всё новые и новые.
И молодой сад, и дом — всё это было предметом особой гордости Антона Павловича. «Ведь здесь же до меня были пустырь и нелепые овраги, всё в камнях и в чертополохе, — говорил он. — А я вот пришёл и сделал из этой дичи культурное, красивое место»2. Произошедшие перемены приятно удивили Марию Павловну, о чём она сказала брату. На это Антон Павлович заметил: «Вот так бывает и с женщинами. Когда выйдет замуж, то муж не нравится. А потом привыкнет и начнёт любить мужа»3. Слова эти оказались пророческими: одинокая, бездетная, она большую часть своей последующей жизни посвятила сохранению и спасению ялтинской дачи, которая была завещана ей в пожизненное владение в письме от 3 августа 1901 года.
Летом 1904 года после тяжёлой, изнурительной болезни Чехов скончался в немецком городе Баденвейлере. Мария Павловна продолжала жить в Москве, в собственной квартире на Долгоруковской улице, приезжая каждое лето в Ялту вместе с матерью Евгенией Яковлевной. Комнаты брата она оставила в неприкосновенности, заботливо оберегая в том виде, в каком они были при его жизни. Дом Чехова находился далеко от моря, поэтому летом 1907 года Мария Павловна приняла решение взять в аренду участок в Новом Мисхоре и построить на нём ещё одну дачу. Место было выбрано очень удачное: в сосновом лесу на высоком берегу. Здесь же находились дачи известного театрального художника, живописца и архитектора Л.М. Брайловского и старой приятельницы Чеховых — художницы А.А. Хотяинцевой. По просьбе Чеховой Брайловский составил проект и руководил строительными работами, которые были в основном закончены к весне 1908 года. Благоустройство нового владения, получившего название «Чайка», и участка возле него продолжалось еще в течение нескольких лет. Рядом с двухэтажным каменным зданием были построены отдельный флигель и кухня. На участке, огороженном забором, построили подпорную каменную стенку, поставили ворота, соорудили каменные ступеньки, арку из белого камня, бассейн, а из скалы был устроен фонтан. Для мисхорского сада в ялтинском питомнике «Селимбек» были куплены глицинии, бегонии, сирень, розы, лавр, акации, крушина, туя, персики, кипарисы, черная черешня, клубника.
Летом 1917 года на мисхорской даче Марии Павловны собрались почти все Чеховы — братья Михаил Павлович с семьей, состоящей из четырех человек, и Иван Павлович с женой Софьей Владимировной и сыном. Молодёжь — Володя, Серёжа и Евгения — с раннего утра до самого обеда пропадала на пляже, потом бежали на теннисную площадку, а вечер проводили в прибрежном парке или ходили на танцы в санаторий. В это лето на мисхорском берегу жила и семья Фёдора Ивановича Шаляпина: его жена Иола Игнатьевна, два сына — Боря и Федя и три дочери. Большая компания молодых людей очень весело проводила время. Как-то они затеяли ночной пикник в Оливковой роще в Олеизе, что вызвало опасения Михаила Павловича, который не мог уснуть всю ночь: ему казалось безнравственным, что его дочь ночью находится в «подвыпившей компании». До утра он ходил по площадке перед домом, скрипя галькой, из-за чего не спала и Мария Павловна.
Беззаботное мисхорское лето 1917 года стало невидимой границей, отделившей всю прежнюю жизнь чеховской семьи от тех лишений и страданий, которые им пришлось перенести впоследствии. После октябрьских событий в Крым хлынул поток беженцев, состоявший в основном из высших слоёв общества. Мария Павловна приняла решение не возвращаться в Москву и зимовать вместе с матерью в ялтинском доме.
7 декабря в Москве покончил жизнь самоубийством Володя Чехов. Он застрелился из револьвера двоюродного брата Миши, который взял из письменного стола в кабинете квартиры Марии Павловны на Долгоруковской улице, где в это время временно жила семья Ивана Павловича, охранявшая квартиру в отсутствии хозяйки. В Ялте это трагическое событие стало известно не сразу, из-за того, что сообщение и связь были парализованы начинающейся разрухой. Как-то к Марии Павловне пришёл один её знакомый, чтобы выразить соболезнование, но застал её весёлой, радостной. Он не рискнул рассказать о случившемся, а поступил иначе: экземпляр местной ялтинской газеты, в которой была публикация о смерти Володи, он сложил так, что заголовок «Несчастье в семье Чеховых», набранный крупным шрифтом, оказался сверху. В таком виде он, якобы, обронил газету на пол. Проходившая мимо Мария Павловна увидела газету и с ужасом прочла о самоубийстве племянника.
«Вы, конечно, знаете о нашем семейном горе... — писала она Вл.И. Немировичу-Данченко, — тяжело мне очень. Я потеряла ещё одного близкого мне человека. Не могу перестать плакать. А жить надо, что поделаешь! Моя старушка не сознаёт ничего, и никаких перемен и жизненных сокращений не признаёт, поэтому я весьма в затруднительном положении. Сижу совершенно без денег, хотя и имею их на текущем счету. Банк выдаёт такую незначительную сумму, что не хватает даже на пропитание. Я задолжала прислуге, в «сбережение» и частным лицам. <...> Я очень ожидаю брата Ивана с женой к себе, им бы так было хорошо здесь, поплакали бы вместе, поговорили, и я не была бы так одинока. Но, конечно, это несбыточные мечты. Трудно ехать теперь!»4
С установлением советской власти в Москве Иван Павлович и Софья Владимировна Чеховы оказались безработными, в нужде и голоде. В марте 1918 года брат писал Марии Павловне в Ялту, что его с женой еще с сентября лишили пенсий и жалованья, а теперь выбросили из квартиры в морозный день со всем скарбом прямо на улицу.
Иван Павлович с женой Софьей Владимировной выехали в Крым летом 1918 года. В Ялту им пришлось добираться через Украину, в то время оккупированную немцами. 3 января 1919 года скончалась Евгения Яковлевна. Еще при жизни было куплено место на московском кладбище, но ввиду невозможности выполнить ее желание покоиться рядом с мужем Павлом Егоровичем, мать похоронили в Ялте. Часто к Марии Павловне наведывался из селения Сюрень под Бахчисараем племянник Николай — сын брата Александра. Всякий раз его визиты были с какими-нибудь корыстными целями: он клянчил деньги, божился, что в последний раз. Получив отказ, слонялся по набережной и жаловался, что богатая тётка не помогает молодому человеку. Эти пересуды очень волновали и огорчали Марию Павловну. Однажды ночью в нижнем этаже дома кто-то разбил стёкла. Кухарка, сиделка и работник взволнованно обсуждали на кухне это событие. Решили вызвать полицию. Николай появился через две недели, ему был выслан рубль, и он исчез на какое-то время. Так как племянник и в дальнейшем не оставил тётку в покое и постоянно тревожил письмами прислать денег, Мария Павловна согласилась высылать ему ежемесячно 10 рублей с условием, чтобы он никогда не появлялся в Ялте. В один из очередных приходов, когда в Крыму господствовали белые, Николай сказал Марии Павловне, что ему надо скрываться и, прощаясь, сказал:
— Ухожу в горы.
С тех пор его больше никто не видел, и судьба его осталась неизвестной5.
Так прошло три года, в течение которых власть менялась несколько раз. В ноябре 1920 г. Врангель был разгромлен, и к власти окончательно пришли большевики. В продолжение двух дней в Ялте при огромном скоплении народа происходило отплытие кораблей с теми, кто решил навсегда покинуть родину. В городе проводились повальные обыски, аресты и задержания. Не миновали они и чеховский дом, в котором было произведено девять обысков. Рядом по Аутской улице ежедневно под конвоем прогоняли в Исары партии людей, приговоренных к расстрелу. В порту людям привязывали к ногам груз и сбрасывали с мола в море, и потом с мола было видно, как трупы колыхались в воде и размахивали руками. В Севастополе осуждённых на смерть загоняли на механически разгружающиеся баржи и отвозили в море, где открывали дно, и люди погружались в воду. Они барахтались, кричали, хватались друг за друга, а сопровождавшие били их по головам железными палками до тех пор, пока самый последний из них не уходил под воду6.
Забор чеховского сада был проломлен и местные жители, сокращая дорогу, ходили прямо через сад. Однажды какой-то мужчина, проходя мимо дома, молча размахнулся и со всей силы ударил долотом в оконное стекло. Об этом времени Мария Павловна вспоминала: «Я со своим домом оказалась отрезанной от центра и уже не могла заниматься издательской работой, и всякая возможность добыть средства на поддержку здания и даже на собственное существование, совершенно иссякла... Пришлось даже взяться за иглу, чтобы как-нибудь просуществовать с больной матерью до лучших дней и сохранить дом брата. <...> Работала я сама и в саду, и в доме, без всякой помощи. Умерла мать, уехал брат Иван, и я осталась совершенно одна, окружённая всякого рода бандитами. Приходилось на ночь, а иногда и на день, наглухо запирать окна и двери, устраивать баррикады из кроватей и матрацев и совершенно не спать. Меня считали храброй, но я сильно боялась»7.
В начале декабря 1920 года дом Чеховых был национализирован. Чтобы спасти его от передачи в коммунальное хозяйство, использования под жилье и городские нужды, Мария Павловна решила при поддержке новой власти объявить его Домом-музеем А.П. Чехова. Большую помощь в этом ей оказал председатель ревкома Михаил Николаевич Шабулин — знакомый Чеховых, местный учитель.
Штат нового музея состоял всего из одного человека — заведующей М.П. Чеховой. В январе 1921 года в учреждении появилась должность уборщицы, которую заняла бывшая сиделка матери Пелагея Павловна Диева. Когда в чеховский дом приходили редкие посетители, Мария Павловна проводила их по комнатам брата, и только. Формально музей подчинялся Симферопольским властям, а через них — Наркомпросу.
2 декабря 1920 года Отдел Народного Образования города Ялты и Уезда выдал сестре писателя удостоверение в том, что она состоит на службе в «качестве хранительницы дачи-музея имени А.П. Чехова» и согласно данному удостоверению как государственная служащая «имеет право на получение обедов в Советских столовых»8. Эту дату — 2 декабря 1920 года — Мария Павловна впоследствии постоянно указывала в документах как день основания музея.
В январе 1921 года в дом пришёл комиссар Макарютин с двумя милиционерами, Гущиным и Аслановым, для произведения обыска и ареста Марии Павловны, который по каким-то причинам не был осуществлён9. «Обыски производились с понятыми, набранными отовсюду, — вспоминала М.П. Чехова. — Один раз я сама видела, как понятой сунул в карман кусок мыла и мою шляпку. Однажды пришли без понятых. Увидев меня, начальник отряда крикнул мне повелительно: «Эй, тетка, давай понятых!». Закончив обыск в комнатах Антона Павловича и прилегающих к ним, он приказал: «Идём в подвал. Где камса?». Оказалось, в Чеховском доме искали бочки украденной в порту рыбы»10.
9 апреля 1921 года сестре писателя была выдана Охранная грамота, содержащая выписку из постановления Городского Революционного Комитета от 27 марта. В ней говорилось о том, что дача писателя А.П. Чехова «не подлежит никакому уплотнению путем вселения в нее новых жильцов; предметы внутренней обстановки дачи не подлежат никаким реквизициям и изъятию»11.
В июне 1921 года Мария Павловна смогла выехать в Москву для того, чтобы выяснить судьбу архива Антона Павловича и ее собственной квартиры на Долгоруковской улице. Получив 5 сентября от Чрезвычайной Комиссии удостоверение-пропуск на выезд из Москвы, Мария Павловна отправилась в обратный путь. Приехав в Севастополь, она долго не могла выбраться оттуда, и только через неделю появилась возможность на шхуне отправиться в Ялту. Вернувшись в Аутку, Мария Павловна узнала, что в ночь с 18 на 19 августа был совершён бандитский налёт на дачу, ограбили ее шкаф с одеждой. В доме был брат с женой, во время налёта они закрылись в комнате Евгении Яковлевны и сидели там тихо. Через некоторое время Иван Павлович открыл форточку и стал звать на помощь. Позже соседи рассказывали, что это был отчаянный крик, полный ужаса, но никто на помощь не пришел из страха. Бандиты выбежали на улицу и стали стрелять снаружи в окно. Иван Павлович и Софья Владимировна прижались к стене, и тем только спаслись. Своё клетчатое пальто Мария Павловна нашла висевшим на колючей проволоке забора, оно зацепилось и так и осталось висеть до её приезда.
Насмерть напуганные Иван Павлович с женой переселились к знакомой семье Радзивилл. В октябре они навсегда оставили Ялту и уехали в Москву, посоветовав и самой Марии Павловне последовать их примеру. Ещё раньше покинула дом Пелагея Павловна Диева, она ушла бродить по деревням, собирая себе на пропитание. Мария Павловна осталась одна.
16 ноября она написала письмо в Таганрог, где в то время проживал младший из братьев Чеховых — Михаил Павлович, и поведала об очередном налете на дом. В ответном письме брат писал: «Мне от души жаль тебя и, откровенно говоря, как-то даже жутко становится со стороны, как подумаю, что во всем доме ты одна. Ах ты, бедная моя сестра! Но подожди, вот приеду я, и заживем с тобою веселее. Готовь мне комнату, а в ней кровать с подушкой. А потом сядем мы с тобой и станем сообща думать, как нам жить далее. Чтобы тебе не было страшно, устраивай мне комнату рядом со своей».
Начало нового, 1922 года принесло Марии Павловне новую неприятность. Был сокращён санпаёк, которым она пользовалась более года. Для того, чтобы прокормиться, Мария Павловна за бесценок продавала личные вещи и зарабатывала шитьем. «У нас тепло, — писала она брату Михаилу в марте 1922 года — солнце светит, но ни птиц, ни кошек, ни собак, — все это съели люди»12.
В начале апреля она решила обратиться к Шабулину с просьбой помочь ей в организации музея как учреждения, и просила для этого вызвать к ней брата. Михаилу Павловичу послали телеграмму в Таганрог следующего содержания: «Приезжайте Ялту. Работа будет личному соглашению. Организационное упорядочение чеховского музея ожидает срочного Вашего прибытия»13.
В середине апреля Михаил Павлович поездом выехал в Ялту. Вместе с сестрой они решили, что музейными помещениями будут кабинет и спальня А.П. Чехова, столовая, крытая веранда и балкон. В комнате Евгении Яковлевны будут жить бывшая сиделка матери Пелагея Павловна Диева и бывшая горничная Мариша, теперь тоже ставшие госслужащими. За Марией Павловной останется ее комната на третьем этаже, а весь первый этаж будет предоставляться приезжим родственникам и гостям. Центральная большая комната первого этажа планировалась под кабинет Михаила Павловича во время его приездов в Ялту. До 1926 года, когда он окончательно поселился здесь, он по нескольку раз в год приезжал из Москвы, чтобы вести финансовую и другую музейную документацию.
Тем временем были сокращены должности уборщицы и сторожа-садовника. Это вынудило Марию Павловну в начале июля 1922 года вновь обратиться за помощью в Москву. В послании на имя работника Наркомпрода И.С. Трофименко она умоляла, его в память покойного брата А.П. Чехова, позаботиться о ней и помочь ей сохранить дом как памятник о писателе.
В начале 1923 года вышла книга Михаила Павловича Чехова «Антон Чехов и его сюжеты». Авторский гонорар он поровну разделил между собою и сестрой, которая получала ничтожную пенсию. О ее тяжелом материальном положении даже сообщала одна из центральных советских газет — «Известия». В заметке под заголовком «На местах. Дача А.П. Чехова» корреспондент А. Мировой писал, что «Марье Павловне приходится изыскивать средства на содержание музея-дачи крайне тяжёлыми и теперь излишними, казалось бы, мерами самоограничения, лишения себя необходимого питания и лечения»14. 22 марта 1923 года Центральная комиссия по назначению персональных пенсий и пособий постановила «назначить сестре известного писателя А.П. Чехова» персональную пенсию в размере ½ ставки по 17 разряду. Это составляло 30 рублей.
15 мая Михаил Павлович получил в Торговом секторе Госиздата, где он служил, долгожданный месячный отпуск и через три дня выехал к сестре. Это была его первая поездка в Крым после революции. 21 мая он писал жене в Москву: «...как мне обрадовались, как пламенно меня здесь ожидали! Уже всё готово для меня, всё приспособлено, и я начинаю чувствовать, что я здесь король, что это моё царство. Маша водит меня по своим владениям и, наконец, отводит меня в уголок и стыдливо говорит:
— Ты же, Миша, здесь повелевай! Мы не можем без хозяина.
Мне устраивают отличную постель. Душистое чистое бельё. Только и слышно: «Ах, что скажет Михаил Павлович? Ах, что подумает Михаил Павлович?» Это была встреча брата и сестры».
Музей в это время находился в периоде становления, поэтому Михаил Павлович с энтузиазмом занялся канцелярской работой: составил инвентарные списки экспонатов, опись библиотеки Антона Павловича, ответил на все письма и запросы, полученные сестрой, наладил отчётность, вычертил планы музейных комнат. Входная плата в музей в это время составляла 2—3 рубля с человека. На эти деньги содержали бывшую прислугу, теперь госслужащих — уборщиц Поленьку и Маришу, а также садовника Абдула. Кроме того, по подписному листу собрали пожертвования — свыше 700 тысяч рублей на ремонт дома. Сам Михаил Павлович за свою работу денег не получал. Отпуск закончился, и он снова вернулся в Москву, откуда писал сестре: «Мне не хочется жаловаться, но я нахожусь в такой скверной обстановке, что не знаю, куда деваться. У меня нет своего угла, мне негде приткнуться, чтобы написать, негде подумать, осмыслить положение, Шумно, многолюдно, лает собачка и в окно продувает сквозняк, которого я не выношу. Ужасно хочется в Ялту»15.
После отъезда брата у Марии Павловны сразу стали возникать проблемы. Отдел музеев Наркомпроса в Москве и соответствующий отдел в Симферополе настойчиво запрашивали описи, составленные Михаилом Павловичем в мае—июне. До этого государство не спрашивало инвентарных списков, и граница между личными вещами Чеховых и переданными казне проведена не была. «Миленький Миша, — писала Мария Павловна, — умоляю тебя немедленно выслать мне списки музейных вещей и книг. Ты обещал переписать на машинке и прислать копии. Нужно опять составлять бумагу — смету на будущий 23—24 г. с октября. Канитель невыносимая. Каждый день получаю бумаги, а денег за июль всё не шлют»16. Постоянно возникали проблемы и с финансированием музея, дом нуждался в ремонте, на который тоже не было средств. 24 октября М.П. Чехов писал сестре: «Читала ли ты Московские «Известия»? На прошлой неделе там некто Розняков распинался о Чеховской даче в Ялте, о том, что ты выбиваешься из сил, оберегая дом, и взывал к обществу и правительству о необходимости ассигновать на ремонт деньги. Я не знаю, кто это такой, но, во всяком случае, спасибо ему. Я только уверен, что его воззвание будет гласом вопиющего в пустыне, потому что денег ни у кого нет, и никто не даст ни гроша»17. В конце 1923 года в Главмузее Михаилу Павловичу предложили должность заместителя для Марии Павловны на случай её болезни или отлучки. При этом извинились, что не могут серьезно оплатить его будущий труд. «Но, — писал он сестре, — я наперед заявил, что от всякого вознаграждения отказываюсь»18.
В марте Михаил Павлович снова приехал в Ялту. Приезд родного человека очень обрадовал сестру, уставшую в одиночку бороться с обрушившимися на неё проблемами и невзгодами. Состояние дома и сада произвело на Михаила Павловича удручающее впечатление, о котором он сообщал жене Ольге Германовне в Москву: «Сад запущен, дорожки заросли, дом стал каким-то мутно-пегим и некрасивым. Всюду трещины... Маша сознаёт своё бессилие, не может сделать ничего и вслух мечтает о том, что она бросит всё и уйдёт... Усиленно говорят о том, что дом необходимо отдать под детскую колонию, что это, мол, самое лучшее воспоминание об Антоне»19.
При отсутствии реальной материальной помощи от государства, от заведующей постоянно требовали сметы, планы, отчёты, описи, схемы... «Я всё время пишу разные счета и отчёты для Маши. Маша при этом дрожит за каждую чёрточку, и, если, например, ошибёшься хоть в одном слове, то его уже нельзя поправить красными чернилами, а надо весь отчёт переписывать вновь. Она уже сейчас с ужасом думает, что я рано или поздно уеду», — писал Михаил Павлович20.
В апреле произошёл большой скандал: в музей явился милиционер и стал составлять протокол о том, что Мария Павловна впустила к себе жильцов. На другой день пришлось идти в милицию и предъявлять документ из Наркомпроса о том, что Музейный Отдел командирует М.П. Чехова для работы при доме и при саде, и о том, что он имеет право на две комнаты.
В столовой первого этажа, где обычно жил Михаил Павлович, поставили печку-времянку. Это дало ему возможность приезжать сюда и в зимнее время. В январе 1925 года он рассказывал в письме жене о своём пребывании в ялтинском доме: «Приходит Маша со своим стоном и бумагами, обсуждаем с ней ее дела. За эти три месяца она очень постарела. Ест по-прежнему скверно. Но ласкова и любвеобильна необыкновенно. Готова отдать все, но, хоть зарежь, не позволит зажечь лишней лампочки. Под Новый год я захотел встретить его один, у себя внизу, достал винцо, водочку и прочее, и сделал освещение. Как вдруг входит она. Как? Две лампочки? Да разве это можно? И загасила. Я стал ей доказывать, что я заплачу за весь месяц сам... Нет, так и не позволила! Заплакала, сказала, что ее никто не хочет понять, и ушла. Но я все-таки по ее уходе сделал по-своему»!21. Марии Павловне все казалось, что вышестоящие инстанции выскажут ей претензии за электричество, сожженное в личных целях, хотя такого упрека она не слышала ни разу.
В конце февраля брат с сестрой выехали в Москву. Здесь Михаил Павлович снова столкнулся с теснотой и невозможностью иметь свой уголок и стол для работы: в двухкомнатной квартире, кроме жены Ольги Германовны, жила дочь Евгения с мужем. Обстоятельства складывались так, что основным местом его проживания всё больше становился ялтинский дом, а не московская квартира. Однако его беспокоил вопрос, сможет ли он жить в музее, если здесь по каким-либо причинам поменяется заведующий, и просил сестру решить эту проблему. После обращения Марии Павловны, 28 марта 1925 года Главнаука выдала ему разрешение на «пожизненное проживание в Доме-музее имени А.П. Чехова»22.
В очередной приезд бумажный вал снова обрушился на Михаила Павловича. «Занят ужасно, — пишет он жене. — Только теперь отливается то, что не было исполнено Машей два года тому назад. Требуют немедленного представления бумаг, угрожают, Маша плачет, ужасается. С сердцем у неё делается что-то серьёзное, и приходится поднимать всё из-под спуда и писать целые трактаты. Буквально целые дни уходят на ерунду. Жаль, конечно, Машу, но жаль и времени. Она положительно не умеет составить даже самой простой бумажки, и часто даже не понимает, бедняжка, чего собственно от неё требуют»23.
Весной 1926 года Чеховы решили предпринять серьезные шаги, касающиеся Дома-музея. С 1 октября 1924 года он находился в ведении Управления Московскими усадьбами Главнауки Наркомпроса. Симферопольские же власти продолжали считать музей своим и время от времени по-прежнему обращались с требованием предоставления отчетности и проявлением других знаков субординации. Некий чиновник из Симферополя по фамилии Полканов даже грозился закрыть музей. В связи с создавшимся положением и тем, что Управление Усадьбами работало плохо, весной 1926 года Мария Павловна с братом приняли решение о передаче Ялтинского чеховского музея в ведение Государственной библиотеки им. В.И. Ленина, и Михаил Павлович выехал в Москву для решения этого вопроса.
А в это время в Ялте Мария Павловна получила очередную бумагу из Симферополя с требованием присутствия на заседании Крымской комиссии по распределению национализированных строений. «Я очень боюсь, — писала Мария Павловна брату, — как бы Симферополь не оттянул Чеховского музея у Москвы». Хлопоты Михаила Павловича увенчались успехом, и 29 октября 1926 года Дом-музей Чехова в Ялте был включен в состав Государственной библиотеки им. В.И. Ленина на правах отделения. В штате по-прежнему числилось всего три человека — заведующая музеем М.П. Чехова, сторож-садовник В.И. Пижо и уборщица П.П. Диева, чего было явно недостаточно. В отчете за 1925—26 годы Мария Павловна писала: «Уборщица Пелагея Павловна Диева в качестве сестры милосердия провела несколько лет около разбитой параличом матери писателя, и поэтому успела войти во все интересы его дома и изучить доподлинно историю каждого предмета. Уборщицей она состоит в течение трёх лет. Это её официальное положение. Но, содержа весь дом в исключительной чистоте, делит труды с заведующей по демонстрированию Дома-музея. В особенности в сезонное время, когда посетители являются буквально с семи часов утра и до ночи без перерыва, то целыми экскурсиями, а то и в одиночку. Сторож-садовник делает своё дело в стороне, и эти две женщины — М.П. Чехова и П.П. Диева — несут на себе все обязанности по целому учреждению. Заболей М.П. Чехова — и некому вести канцелярию, заболей П.П. Диева — и первой из них приходится выметать полы, выколачивать ковры и вообще содержать весь дом в чистоте. В качестве сверхштатного сотрудника, пожалуй, можно указать на брата покойного писателя Михаила Павловича Чехова. Не состоя при Доме-музее, он всегда принимал в его судьбе самое близкое участие совершенно безвозмездно»24. Сам же Михаил Павлович так отзывался о сестре: «Маша уже совсем стала сдавать. Вот и сейчас: Поленька ушла в отпуск, и Маша сама убирает весь дом, лазает по полу и по стенам — и это каждый день, до полного положения риз. Точно нельзя нанять женщину или весь мир клином сошёлся. И что это за такая дрожь над этим домом, что нельзя припустить к нему никого чужого! Точно к ребёнку. Впрочем, этот дом для неё — самое близкое и дорогое в жизни»25.
Весь август и сентябрь Михаил Павлович занимался музейными делами. «Всё пишу и пишу для Маши. Маленькое пустяковое учрежденьице, а ведь сколько переписки». «Погряз в казённой переписке по уши. Чем больше посетителей, тем более и более запросов, ответов, бумаг. Во все учреждения стал ходить сам, хлопочу так, точно заведует не Маша, а я»26. Летом 1926 года он написал письмо Народному Комиссару Просвещения А.В. Луначарскому. От имени сестры Михаил Павлович просил продлить срок на получение авторского гонорара за представление пьес Чехова. Это было связано с появлением нового закона, укорачивающего действие авторского права умерших авторов с 25 до 15 лет. В ходатайстве, в частности, говорилось: «В первые годы после смерти А.П. Чехова авторского гонорара за его драматические произведения получалось довольно порядочное количество, на которое содержался в прекрасном виде дом писателя в Ялте, национализированный 2 декабря 1920 г. и превращённый в Дом-музей, кроме того, могли существовать и семьи его братьев и сестра. С течением времени гонорар этот стал всё более и более сокращаться и принял такие скромные размеры, на которые теперь едва возможно существовать. В настоящее время авторский гонорар за драматические произведения снизился и стал давать всего только около 300 рублей за целый год. Я, Мария Павловна Чехова, состою заведующей Домом-музеем А.П. Чехова в Ялте и получаю жалованье в размере всего только 60 р. 30 к. в месяц, которое всё целиком уходит на содержание окружающих меня людей»27. Однако Луначарский на это письмо не ответил, и ходатайство не имело последствий.
Несмотря на то, что уже с конца октября 1926 года музей находился в ведении Библиотеки им. Ленина, неповоротливая бюрократическая машина продолжала вносить сумятицу и беспокойство в жизнь Марии Павловны. В середине апреля 1927 года Михаил Павлович писал об этом жене:
«...встретила Маша с заплаканными глазами и с вспухшим лицом.
— Что с тобой?
— Со службы гонят.
— Кто? За что?
— Вот пришла бумага. Читай!
Приносят бумагу. Читаю. «Вашим учреждением до сих пор не доставлен бухгалтерский баланс за истекший год. Если счетоводство у вас ведется по двойной итальянской бухгалтерии... то дисциплинарная ответственность падает на вас» и т. д. Это по старой памяти пишут из прежнего учреждения (Управления Московскими Усадьбами) по недоразумению. Я спрашиваю:
— У тебя двойная итальянская бухгалтерия?
— А кто ж его знает. Я не знаю.
— А что такое «баланс» ты знаешь?
— Нет, не знаю.
— Ну, иди с миром, впредь не согрешай.
Но Маша не поверила мне, что у нее нет двойной итальянской бухгалтерии, расплакалась и ушла к себе наверх. Всю ночь она проплакала от страха, что ее прогонят со службы».
Летом 1927 года на чеховский дом обрушилось новое несчастье — сильное землетрясение, первые толчки которого ялтинцы ощутили 26 июня. Михаил Павлович описал это событие в письме к жене на следующий день: «Сидим мы, и вдруг я вижу, что над моей головой прогибаются потолки. Первой моей мыслью было: «Ах, зачем Маша вводит в кабинет к Антону сразу по столько народу!» Но не успел я это подумать, как весь дом затрепетал, запрыгал, лампы стали описывать круги, всё кругом зазвенело, затрещало, посыпалась штукатурка. И вдруг под нами что-то загудело. Мы оба выскочили в сад. Кругом стоял рёв. Под нами гудели пушечные выстрелы, а кругом — точно шум от миллионов грузовых автомобилей и трескотня от мириадов мотоциклеток. Всеобщий, насколько хватило слуха, собачий вой и кудахтанье испуганных кур. Мы стоим и слышим, чувствуем, осязаем, как под нашими ногами колеблется весь земной шар. Подземный гул медленно прокатывается вниз к морю, затем слегка встряхивается всё видимое и невидимое — и сеанс кончается. Такое ощущение, точно сквозь тебя прошёл сильный электрический ток. Очухиваемся. Вся экскурсия от страха высыпает на улицу и буквально валится на землю. Бледная, как полотно, Маша стоит в дверях в испуге. На улице шум и крики: несут разбившегося человека. Он весь в крови. Идём осматривать результаты. Весь дом в трещинах, у Поленьки сорвались со стен все иконы, выскочила лампадка и облила маслом всю стену. Из кабинета выносят целую груду обвалившейся штукатурки. В комнате у Маши буквально все корзины и безделушки на полу. В перилах у лестницы на куски разлетелись балясинки, сейчас будут склеивать. Вечером отправляемся в город. Всюду только и разговоров, что о землетрясении. Маша вся как-то вдруг сгорбилась, постарела, все валится у нее из рук, и я часто слышу, как она говорит: «Если этот дом разрушится, то я не переживу!» И я начинаю в это верить... Ясно, что она лишилась своей последней энергии. Дом был для нее всем. Одинокая, бездетная — она относилась к нему как к живому существу, — и вдруг, в какой-нибудь один миг, вместе с землетрясением, все ее идеалы рушились. Маша любила только дом, всех остальных только жалела. Каждое страдание вызывало в ней искренне глубокое сострадание и горячее желание помочь, даже отдать себя целиком, — но любила она один только дом! В нем, в этом доме, для нее заключалась вся ее нелепо устроенная жизнь, — и Антон, и мать, и погибшая молодость, одним словом, всё, всё, всё!».
Подземные толчки продолжались до самой осени. Город опустел, и обезлюдевшие темные здания выглядели безжизненными. Михаил Павлович жил в доме, который наклонился в сторону сада и был весь в трещинах. Кровом для Марии Павловны еще долго, до самых холодов, служил фанерный сарайчик, построенный в саду. «Миленькие, — писал Михаил Павлович родным в Москву, — вы только подумайте! Я был свидетелем землетрясения! В прошлом году меня чуть не убило молнией! Да ведь это все равно, что выиграть двести тысяч рублей!».
В октябре в Ялту приехал инженер Мыслин, который принялся за ремонт чеховского дома. Была составлена и отправлена в Москву смета на 3126 рублей. Весной ремонт был в разгаре, и уже 25 июня 1928 года, ровно через год после начала землетрясения, он был закончен. «Дом вышел, как из-под иголочки, — писал Михаил Павлович. — Точно его только вчера выстроили снова. Весь сияет и блестит... В саду делается что-то необыкновенное: он весь белый от лилий и жасминов, весь розовый и красный от роз и гвоздик, и весь зеленый от пышной зелени. Запах такой, что кружится голова... Я положительно удивляюсь Маше, которая оказалась способной на великие подвиги». Музей снова был открыт для посещения, и уже в отчете за следующий год Мария Павловна сообщала о том, что посещаемость его «оставила за собой все предыдущие годы. Общее число посетителей... достигло небывалой еще цифры — 8249 человек... Среди них интересно отметить двух лиц, пешком пришедших из Ленинграда, экскурсию моряков-матросов с крейсера «Коминтерн» и иностранцев, преимущественно американцев».
В начале октября заканчивался отчётный год, поэтому Михаил Павлович целыми днями составлял отчёты, чертил кардиограммы, составлял таблицы. Отношения с сестрой, по его словам, были «самые великолепные». «Она так много сделала для меня, и я всегда ей благодарен, — писал он жене. — А что бывают иногда шероховатости, то где и у кого они не бывают? Это периодами. Быть может, это оттого, что у неё открылся клапан в сердце, и нашёлся новый выход для симпатий. Она завела себе котёнка, держит у себя наверху, скрывает его от всех и, по-видимому, он отвлёк на себя всё её внимание». Весной неожиданно выяснилось, что это не кошка, а кот. Он стал убегать, не являться по ночам, и то и дело можно было слышать из сада голос хозяйки: «Минка, Минка, Минка!». Мария Павловна предложила всё-таки считать кота кошечкой и называть по-прежнему Минкой. Позже его всё-таки переименовали в Матроса.
В сентябре Михаил Павлович писал жене: «Маша стала очень милой. Она часто сходит ко мне вниз, просиживает у меня, мы ласково разговариваем и даже вместе ходим в город. Всё идёт, как раньше без сучка, без задоринки, с ощущением приятной теплоты на сердце. Она даже расщедрилась, добыв из недр своих Антошину драповую пелерину, в которой он ходил в Италии, подарила её мне, и я с гордостью ношу по вечерам столь почтенную реликвию. Одним словом, кто-то подкинул мне прежнюю Машу, и можно было подумать, что это кончился у неё период преследования и боязни, прекратилась подозрительность, и настал, наконец, тот светлый промежуток, когда она бывает ласковой, приветливой, нежной и предупредительной».
6 января 1933 года вечером Мария Павловна традиционно отмечала память матери. Были её именины, и вместо панихиды в этот день ежегодно устраивались поминки. Испекли пирог с капустой, откуда-то из-под спуда появились конфетки и настоящий чай, сохранённые специально для этого дня. В качестве гостей за столом восседали садовник Матвей, его жена Маруся, экскурсовод Асеева и Михаил Павлович. «Было торжественно и, я бы сказал, пышно, — писал он. — Матвей и Маруся старались показать, что и они тоже не ударят лицом в грязь, а Асеевна только ела. Она не ела, а хватала, спешила, точно боялась, как бы не съели всего другие, и пила быстро и обжигаясь чашку за чашкой. Поленька по случаю кануна старого Рождества была в церкви. Вечер вышел не только красивый, но и приятный. Я налопался на ночь пирога с капустой и видел страшные сны».
Весной 1933 года Мария Павловна сильно заболела. Она похудела, осунулась и постарела. Осенью созвали врачебный консилиум. Рентген обнаружил опущение желудка, увеличение печени, сердца, аорты и т. д.; по словам брата, «она стала похожа на мощи». В доме царили растерянность и полное уныние. «По-видимому, Маша больна серьёзно и безнадёжно, и, как говорит наш Матвей, «подходит к своей точке», — писал Михаил Павлович. — Она притихла, стала какая-то святая, не от мира сего, вся сморщилась, съёжилась, побелела и уже не выходит к посетителям, а если и выходит по их требованию, то уже без прежних подъёма и вдохновения. А тут ещё Асеевна потеряла сразу все передние зубы и теперь шамкает. Совсем у нас стал приют для одиноких старух!» Одним из немногих развлечений было прослушивание граммофонных пластинок. Когда Михаил Павлович заводил граммофон, его просили открывать дверь в коридор, чтобы было слышно во всём доме.
Лечение и строгая диета дали свои результаты, и постепенно Мария Павловна стала поправляться. В середине января 1934 года она получила письмо от О.Л. Книппер-Чеховой, в котором та сообщала, что племянник Лев Константинович Книппер, известный композитор, который жил с ней в одной квартире вместе с женой, собирается переехать в новый дом, и уже внёс первый взнос. В письме Ольга Леонардовна высказала опасение, как бы с уходом племянников освободившаяся комната не ушла сразу в общий фонд, и как бы к ней не вселили кого-нибудь по очереди. Поэтому она просила сообщить ей: не оставит ли Мария Павловна эту комнату за собой, то есть не переедет ли на жительство в Москву. После долгих раздумий Мария Павловна ответила согласием, о чём и сообщила брату.
В дальнейшем у Книппер появилась идея купить новую квартиру в Москве для двоих. Об этом сообщила её близкая знакомая Софья Ивановна Бакланова. «Ольга Леонардовна, — писала она, — уже стара, одинока, брошена любимыми существами и совершенно не может оставаться одна... Её хочется жить только вдвоём с Машей и больше ни кем». Мария Павловна была согласна и на это, предполагая внести свою долю в новую квартиру. «Я же стара, больна, одинока, мне пора уже отдохнуть», — так она объяснила своё решение брату.
«Я вспомнил о Фирсе в «Вишнёвом саде», о котором забыли и бросили его одного, — писал Михаил Павлович, — выждал некоторое время и поднялся к Маше наверх и долго не знал, с чего начать с нею разговор. Как мы ни кажемся близкими в глазах у посторонних, но мы все всегда были страшно далеки друг от друга. Бедная, сморщенная, больная Маша лежала на кушетке, укутавшись шалью, мне было жаль её, и она казалась мне такою беспомощной, что я никак не мог осмелиться начать. Но всё-таки издалека я подошёл к вопросу и заговорил. Против моего ожидания и после недавнего объявления за обедом о своём решении, она вдруг стала уклоняться от определённого ответа. Мне всё-таки искренно и глубоко жаль Машу. Такие дела не решаются без больших, серьёзных душевных переживаний, и я представляю себе, сколько она выстрадала и сколько, при своей болезни, провела бессонных часов, прежде чем остановиться на своём решении! Завтра она отправляется к хирургу. Что-то он скажет? Целый месяц она готовилась к этому визиту».
Мария Павловна по-прежнему собиралась переехать в Москву и очень боялась, что не сможет сделать этого из-за болезни, а в середине февраля заболел брат — у него случился инсульт. Мария Павловна известила об этом его жену и сына. Родные приняли решение срочно выехать в Ялту. Ольга Германовна опоздала на поезд, и сын Сергей отправился один. Поездка эта сопровождалась приключениями. Год назад в Германии пришёл к власти Гитлер, что отразилось в усилении политической нервозности. «Словом, в Севастополе на перроне я был арестован, отведён за решётку, допрошен и обыскан, — вспоминал Сергей Михайлович. — Соответствующие органы посчитали, что я в своих гольфах и горных ботинках похож на шпиона. Убедившись в ошибке, меня отпустили, я встретил маму, приехавшую на полсуток позже меня, и ещё до рассвета двинулись машиной в Ялту»28. Опасаясь повторения подобных неприятностей при возвращении в Москву, Михаил Павлович написал сыну справку о том, что он действительно проживал в Доме-музее с 13 по 28 февраля 1934 года. С этой справкой, подписанной Марией Павловной и скреплённой печатью, он становился как бы возвращавшимся из командировки.
Ещё до болезни Михаил Павлович задумал написать мемуарный каталог. Толчком для начала послужило общественное движение тех лет, известное как социалистическое соревнование. Ялтинский краеведческий музей вызвал Дом-музей А.П. Чехова на соцсоревнование по составлению детальных инвентарных описей. Вызов был принят, но не для того, чтобы писать инвентарные книги. Михаил Павлович предложил сестре составлять первичные черновые паспорта на каждый предмет и быть общим редактором книги. Она радостно согласилась, и в течение марта составила всё, что могла. К моменту отъезда Марии Павловны в Москву брат приготовил несколько черновиков и фрагментов, которые она повезла с собою, чтобы показать руководству Ленинской библиотеки и начать хлопоты по изданию каталога. 30 апреля Михаил Павлович писал сестре в Москву: «Каталог продвигается вперед и с каждым днём толстеет всё больше и больше. У него образовалось брюшко. Конечно, дело шло бы ещё успешнее, если бы ты была здесь, ибо то и дело нужны справки и советы. Но, кажется, выходит хорошо».
Около середины мая Мария Павловна вернулась в Ялту. Она привезла известие, что директор Государственного издательства художественной литературы (ГИХЛ) Н.Н. Некрасов заинтересовался предложением издать Каталог, ждёт окончания работы над ним и представления в редакцию. «Рассказывая о своих московских торжествах, она, наконец, прорвалась, — сообщал Михаил Павлович. — «Всё было хорошо, только не понравилось мне одно, — это то, будто со мной прощались; а одна дама, очень важная, даже отвела меня в соседнюю комнату и прямо объявила мне о кандидате». Я спросил её: «А как же я-то?» Она твёрдо ответила: «Тебе нечего беспокоиться, так как комната за тобою пожизненно»».
Каталог был почти закончен, но совместная работа над ним стала причиной размолвки между братом и сестрой. 13 июня Михаил Павлович писал: «Вчера весь день Маша не сказала мне ни единого слова, и так мы и просидели за обедом молча, точно набрали в рот воды. Она молча и резко придвинула ко мне тарелку с артишоками, так что тарелка по инерции полетела дальше, чем нужно. Я, конечно, ничего не ел. Причина — злокознейший каталог. Я готовил его для соревнования, когда вдруг получил от Маши из Москвы письмо, что эта работа будет издана в Москве, что для соревнования будет придумано что-нибудь другое, а что тут будут и фотографии, и иллюстрации, и всякая штука, — и, главное, что мне за мой труд заплатят. Вот почему я тогда же приналёг, стал относиться к делу серьёзнее. И я постарался. И вот, окончив, сей бедный плод усердного моего труда, я сказал Маше:
— Хорошо бы теперь получить за работу тысячонку рублей в гонорар!
— Как? Тысячу рублей?!!!
По-видимому, ужаснула цифра.
— Но ведь в книге больше десяти печатных листов, а теперь платят по тысячи рублей всего только за один лист!
— Ну, хорошо! В таком случае я выплачу тебе эту тысячу рублей из собственных средств! Я попрошу тебя только, чтобы сделал мне рассрочку!
На что мне её собственные средства, и что я за ростовщик, чтобы говорить о рассрочке? Я повернулся и пошёл к себе вниз»29.
Какое-то время брат с сестрой полностью не общались, чему, кроме ссоры, способствовали и болезни. «Вот уже целую неделю Маша не сползает сверху вниз — у неё закупорка вены на ноге, и ей предписан абсолютный покой, — писал Михаил Павлович. — Я не вижу её целыми днями, так как и мне абсолютно запрещено подниматься по лестнице».
В октябре Мария Павловна сообщила брату, что решила отложить всё дело с Каталогом до весны, когда сама поедет в Москву и лично передаст его по назначению. Для полного окончания работы осталось описать несколько фотографий из чеховского кабинета, связанных с Художественным театром, о которых не было никаких сведений. В связи с этим Мария Павловна обратилась ко всем лицам, портреты которых находились в кабинете, чтобы они сами описали историю своего знакомства с Чеховым. «Все, конечно, согласились, — писал Михаил Павлович, — и теперь из моего произведения получилось не моё личное, а коллективное. Благодарю, не ожидал. Это мой последний литературный труд. И ему так не повезло. Собственно говоря, Каталог, может быть, и выиграет от вступления в него новых авторов, а всё-таки для моего самолюбия обидно».
Постепенно мир и покой вернулись в чеховский дом, о чём Михаил Павлович сообщал жене: «У нас всё отлично. Живём, как у боженьки за пазушкой. Тихо и мирно. Принялся за составление годового отчёта». В нём с гордостью докладывалось и о Каталоге: «В истекшем году нами производились работы по составлению «Исторического каталога экспонатов Дома-музея А.П. Чехова в Ялте». Скромно задуманный, этот каталог разросся в целое литературное произведение».
В августе в Крым на свою Гурзуфскую дачу, доставшуюся в наследство от Антона Павловича, приехала Ольга Леонардовна Книппер. Её сопровождали хороший знакомый — заведующий литературной часть МХАТ Николай Дмитриевич Волков и компаньонка Софья Ивановна Бакланова. Сюда же приехали Сергей Михайлович Чехов с женой и Лев Константинович Книппер. 28 августа они решили навестить Марию Павловну в Ялте и поздравить её с прошедшим днём рождения. В духе времени был составлен шуточный протокол «общего собрания жильцов дома № 8 по Чеховской улице и дома № 1 по Чеховскому переулку в местечке Гурзуф». В выписке из «протокола» Ольга Леонардовна писала о мерах по «празднованию Международного Мапиного дня». Ма-Па — это было шуточное имя Марии Павловны, которым её называли близкие. «Меры» предполагали следующее:
«1) Отправить делегацию в город Ялту от 600 000 народных артистов Гурзуфа и окрестностей — О.Л. Книппер-Чехова;
2) от высшего и среднего комсостава РК-КА — С.И. Бакланова;
3) от оборонных композиторов СССР и великих композиторов мира — Л.К. Книппер;
4) от писателей, не участвующих в 1-м съезде писателей — Н.Д. Волков;
5) от художников и туристов — С.М. Чехов;
6) от выдающихся музыкальных дарований — В.Я. Чехова.
Выдать каждому из его собственных средств по 3 р. на проезд взад и назад на катере «Заря». Время пребывания в Ялте установить от зари до зари.
Провести широкое ознакомление местного населения с «Международным Мапиным днём» путём устройства специальных докладов на темы:
1. Что есть Мапа?
2. Её прошлое, настоящее и будущее.
3. Способы обработки Мапы.
4. Мапизм как международное течение и вид торговли с иностранцами (торгсин).
5. Миф ли Мапа?»
Выписка из «протокола» была вложена в самодельную картонную обложку, разрисованную шуточными рисунками, и торжественно вручена Марии Павловне.
В 1935 году в связи с 75-летием со дня рождения Чехова на родине писателя в Таганроге должна была состояться закладка памятника. Предполагалось, что торжества продолжатся целую неделю. «Маша уже получила приглашение, писал Михаил Павлович, — и уже стала вздыхать о том, как бы ей хотелось побывать на этих торжествах, но, увы! — нет соответствующего туалета. Кроме того, нельзя ехать туда без шубы, а её шуба похожа на нищенскую, и ей, такой знатной даме, совестно было бы там в ней показаться. По правде говоря, мне искренно жаль Машу. Ведь никто больше и лучше её не сумел бы оценить предстоящих торжеств и насладиться ими. Это её сфера и в ней она плавает, как рыба в большой воде».
По случаю предстоящего в январе чеховского юбилея в музей из разных мест приходило множество запросов, и Михаилу Павловичу приходилось отвечать на них. В Ялте также вовсю шла подготовка к торжествам, в чеховском доме то и дело появлялись корреспонденты. «Маша сбилась с ног, — сообщал Михаил Павлович. — Аутская улица будет переименована в Чеховскую, и Яузлару будет присвоено имя Чехова. 30-го в городском театре будет торжественное заседание, на котором будет присутствовать Маша, уплатившая парикмахеру за завивку 100 р., в платье, за которое Лизочка получила 60 руб.».
Однако в январе 1935 года Чеховские торжества были отменены повсюду и перенесены на май из-за того, что в этом году они совпали бы с заседаниями партийного съезда. В феврале Михаил Павлович писал жене: «Мы живём очень мирно и тихо — в общем, хорошо живём. Маша каждый вечер приходит ко мне и просиживает у меня часа по полтора. Мечтает вслух о том, как она 29 марта поедет в Москву. Быть может, ты полюбопытствуешь, что сталось с тем Историческим Каталогом, из-за которого Маша столько испортила крови себе и другим? Да ровно ничего. Он до сих пор лежит у неё без движения. Она повезёт его с собой в Москву. По-видимому, она не хочет ставить на нём моей фамилии, как автора. Как-то она оговорилась, что в редакторы будет приглашён Дерман, а это ещё хуже. Причём здесь Дерман? Все эти редакторы кажутся мне паразитами, так и ждущими, как бы ухватиться за край чужого пирога. Но я молчу упорно и ничего Маше не возражаю. Пусть!».
В мае Чеховы получили официальное приглашение в Таганрог. «Ко мне вниз не вошла, а прямо-таки вбежала Маша, — писал Михаил Павлович. — Лицо у неё сияло от радости. Она держала в руках бумагу.
— Сейчас у меня была делегация из Таганрога! — сказала она. — Приехали за мной! Они ещё пробудут здесь немного, а потом мы все вместе поедем отсюда прямо в Харьков и уже из Харькова — в Таганрог. Вот прочти! Это приглашение!
Я взял от неё бумагу. Она оказалась действительно официальным приглашением. Бумага начиналась так: «Глубокоуважаемые Мария Павловна и Иван Павлович...» Я так много работал по Чехову и столько уже у меня о нём книг, что мне эта ошибка показалась странной, а если хочешь, то и обидной. По моему мнению, Таганрогу, собирающемуся чествовать Чехова, следовало бы знать, что Иван Павлович давно умер, и что из всей фамилии остались в живых только сестра, брат Михаил и единственный племянник Сергей, не говоря уже о Жене и тебе.
— Хороши же гуси! — подумал я вслух.
Маша сказала на это: «Они не знали!»
И здесь я сделал то, чего, кажется, вовсе бы не следовало делать. Я полез в стол, достал из него Серёжино письмо и дал его прочесть»30.
В этом письме, по словам самого С.М. Чехова, он писал, что «устроители таганрогских торжеств — люди некультурные, дурно воспитанные, дикие. У них было достаточно времени, чтобы навести справки о наличии кровных родственников А.П. Чехова, которых следовало бы пригласить на торжества»31.
Прочитав письмо племянника, Мария Павловна побледнела, тяжело задышала и дрогнувшим голосом сказала: «В таком случае не поеду туда и я сама!» и пошла к себе. Через некоторое время она спустилась к брату и попросила переписать ей следующую телеграмму: «Таганрог, Комитету чествования Чехова. Пошлите приглашение племяннику Чехову Сергею Михайловичу (адрес) Мария Чехова».
Вечером Мария Павловна возобновила этот тяжёлый для неё разговор, содержание которого передал Михаил Павлович: «Упавшим голосом, как тяжко больная, она стала говорить о том, что только она одна «во всём, во всём» виновата, и что искренно сознаёт свою вину. Она должна была добиться того, чтобы приглашение получили все — и Серёжа, и Женя, и Валя, и ты, а теперь уже поздно. Только одну себя она считает виновной, но она одинока, ей не с кем посоветоваться... Так она и ушла от меня в расстройстве чувств и, вероятно, не будет спать теперь всю ночь».
23 мая Мария Павловна уехала в Таганрог. За ней послали отдельный автомобиль, который доставил её в Севастополь. «Я же, — писал Михаил Павлович, — остался дома один и нисколько не жалею об этом. Как только я представил себе, что мне чуть не на целые десять дней придётся расставаться с моим прекрасным окружением, трепаться по чужим местам и по чужим кроватям, улыбаться, может быть, даже публично говорить (от чего я уже безнадёжно отвык), то махнул на всё рукой и решил даже не думать о том, что где-то есть торжества.
Если бы только видела, в каком состоянии уехала Маша! Бледная, с расстройствами в сердечной области, с видом тяжело больной, с упавшим голосом и вот уже целую неделю скачущая на трёх ногах от настоящей разыгравшейся подагры. Она не могла даже сойти с лестницы, проститься с нами, — и всё-таки собралась, повезла с собою два громадных чемодана».
Осенью 1935 года Мария Павловна решила взять в музей помощницу. По рекомендации Пелагеи Павловны Диевой это место предложили Елене Филипповне Яновой, агроному по образованию. Михаил Павлович так охарактеризовал её: «Новая дама очень прилична и интеллигентна, восточного типа. Говорят, за ней втайне ухаживал покойный Мыслин и хотел на ней жениться, да помешал смерть. Маша рассказывает, что во время похорон она неожиданно явилась на кладбище и бросила прямо в могилу, на самую крышку гроба букет прекрасных роз. Бедные оба».
Позже Янова вспоминала свой первый приход в чеховский дом: «...я волновалась так сильно, что был момент, когда хотела отказаться <...> дверь открывается и на пороге сама М<ария> П<авловна> с приятной улыбкой и добрым лицом с чуть-чуть сощуренными глазами. М<ария> П<авловна> взяла меня за руку и повела в комнату, говоря: «Ну, вот, давайте знакомиться, как Вас зовут?» Я ответила: «Е<лена> Ф<илиппова>». — «Садитесь и мы поговорим с Вами. Я много слышала от моей Поленьки, что Вы одинокая, живёте скромно со своей сестрой, что недавно ушли со службы <...> мне такого человека и нужно, ведь Вы, Е<лена> Ф<илиппова>, не только будете экскурсоводом, но заведовать и финансовой частью Д/Музея, мне очень трудно одной <...> кроме того, Вы, дорогая, будете ведать и хозяйством Д/Музея, одним словом, Вы будете моим помощником»»32.
Мария Павловна вставала в 6—30 утра. В 9 часов пила кофе и принималась за дела. К этому времени Елена Филипповна уже была в доме-музее, шла наверх, садилась за маленький столик и они вместе обсуждали дела текущего дня. Главным образом, «поход» в город: в Госбанк и другие учреждения. Рейсовых машин тогда не было, приходилось иногда ходить по два раза. «Но это было совсем тогда не трудно, — вспоминала Янова, — во-первых, возраст, во-вторых, интерес к работе был так силён, что трудностей не чувствовала. Первый год моего поступления на службу мы ходили часто вдвоем с М<арией> П<авловной> в город пешком. М<ария> П<авловна> умела ходить, а я тоже не отставала...»33.
Мария Павловна доверяла своей помощнице самые разные поручения, «...покупала я для моего начальника всё: начиная от булавок и кончая материалом для платья и даже на пальто, — вспоминала Янова. — И надо сказать, одевала я всегда Марию Пав<ловну> хорошо, всем всегда нравилась моя покупка. Все, даже столичные дамы, были в восторге от туалетов моей начальницы. <...> Мне хотелось, чтобы Директор Д/Музея всегда был хорошо одет <...> Мар<ию> П<авловну> всегда подкарауливали посетители, чтобы хоть одним глазом посмотреть на сестру писателя, которая, кстати сказать, всем нравилась и совсем не была похожа на «старуху», как думали многие. Мар<ия> П<авловна> была стройна, подтянута, худощава, с прекрасно сохранив<шейся> фигурой, с красивыми тонкими ногами, необыкновенно гибкой, отсутствие на руках и ногах стар-чес<ких> подагрических узлов»34.
В мае 1936 года Мария Павловна в очередной раз уехала в Москву. По её просьбе Михаил Павлович был назначен Всесоюзной Библиотекой консультантом по чеховским изданиям с зарплатой 200 рублей в месяц. «Это значит, — писала она, — что ты будешь не бесплатно отвечать на те вопросы, которые тебе так часто задают. Библиотека будет хлопотать об увеличении пенсии, для этого необходимы кое-какие сведения, которые должны быть написаны тобой в двух экземплярах»35.
Однако Михаилу Павловичу уже оставалось недолго жить. Его уже давно постоянно мучили сильные боли в груди, о чём он сообщал родным в Москву. «Они мешают мне жить и портят в конце уже испорченный мой характер, — писал он. — Боли в груди — это постоянный Дамоклов меч, висящий надо мною, который не даёт забыть о себе ни на одну минуту, расстраивая меня в конец. Хожу ли я, лежу ли я, обедаю ли, я каждую минуту чувствую, что вот-вот меня сейчас схватит, и я закричу. Я стал запуганным, стал бояться выходить даже на почту и даже надевать на себя пальто и натягивать на себя одеяло. Вообще перестал быть тем, чем был»36.
22 октября Михаил Павлович писал жене: «После целого ряда припадков подошло, наконец, дело к развязке. Терпеть далее уже не хватало сил и стало казаться, что вот-вот наступит конец — общий удел всего живущего на земле. Вызвали доктора. Он установил окончательно, что у меня застарелая форма настоящей грудной жабы, осложнённой межрёберной невралгией и воспалением плечевых нервов и корней нервов, выходящих из спинного хребта под лопаткой. Предстояла угроза, что вот-вот лопнет какой-нибудь сосуд и дело завершится частичным параличом или смертью. Спасибо милой Маше, которая потрудилась около меня так, как не потрудился бы никто другой, и которая обставила меня кругом по-царски. Я не нуждаюсь решительно ни в чём и окружён заботами стольких женщин, скольких не мог бы иметь около себя ни один турецкий паша в своём гареме. Доктора удалились восвояси, получив от Маши приличный гонорар, которого она не хочет переложить на меня. Как одно из питательных средств предписана мне чёрная икра. Но она разобрана по всем санаториям, её не достать ни за какие деньги. А бедные бабёнки Филипповна и Калитаиха избегали вдоль и поперёк всю Ялту»37.
12 ноября состояние Михаила Павловича резко ухудшилось. Понимая, что приближается конец, Мария Павловна вызвала родственников из Москвы, однако никто не приехал. 15 ноября 1936 она послала племяннику телеграмму следующего содержания: «Отец скончался. Маша». «Эту телеграмму, поданную в Ялте после полуночи, — вспоминал Сергей Михайлович, — мне принесли 15-го ноября в 6 часов утра. Мы с Валей сразу же поехали на Пятницкую улицу к маме. Открыв нам дверь, в такое раннее, неурочное время, она сразу же догадалась, в чём дело и, полная тревоги, спросила:
— Что-нибудь случилось?
— Да, мамочка, случилось, — ответил я.
— Он умер?
— Да.
Она сжала виски кулаками и в отчаянии почти закричала:
— А я-то всё хотела кончить работу!
В тот же вечер мы вдвоём выехали поездом в Симферополь. В Ялтинском чеховском доме мы были около двух часов дня 17 ноября. Мама сразу же побежала вниз, — я за ней. Гроб с телом стоял в комнате отца на его письменном столе. Уже через час после нашего приезда какие-то четверо мужчин вынесли гроб с телом в сад. А затем поставили на линейку. Погребли Михаила Павловича на Новом кладбище...»38.
Мария Павловна рассказала племяннику, что в последний день жизни Михаил Павлович был настолько слаб, что не мог уже встать с постели. Он позвал сестру и приказал ей сжигать все письма его адресатов. В комнате топилась кафельная печка-времянка, и Мария Павловна стала пачками брать из письменного стола письма и бросать их в огонь. При этом она умоляла: «Миша, перестань, Миша, пощади!», но он всё повторял: «Жги!».
Поздно вечером Мария Павловна спустилась в комнату брата. Они немного поговорили и пожелали друг другу спокойной ночи. Минут через десять в комнату Марии Павловны зашла Пелагея Павловна и стала гладить её по рукам и плечам. Немного спустя, вошла Евгения Михайловна Калитаева и молча вдруг схватила себя за голову.
— Что, что такое? — спросила Мария Павловна.
— Он умер...
Е.Ф. Янова вспоминала: «Все хлопоты по похоронам взяла я на себя по просьбе М<арии> П<авловны>, да, правду говоря, больше некому было этим заниматься. Съездила на кладбище, выбрала место (позже сюда же я перевезла со старого Аутского кл<адбища> и мамашу — Евгению Яковлевну Чехову).
О кончине Мих<аила> Павл<овича> я позвонила в Литфонд писателю Малышкину. Он приехал с группой писателей и привёз венок.
Писатель Малышкин мне казался симпатичным и отзывчивым. В те годы возили умерших на конной линейке. Лошади были покрыты белыми кружевными попонами, что придавало торжеств<енность> при медленной езде. На похороны приехал сын — Сергей Мих<айлович>.
Был случай, когда Мар<ия> Пав<ловна> вызвала Серг<ея> Мих<айловича> к отцу, которому было очень плохо. Это было за несколько месяцев до смерти Михаила Павловича. Серёжа приехал, но отцу стало лучше и он, уезжая, предупредил: «Ты, Маша, когда будешь телеграфировать, чтобы знала, что отцу действительно плохо». Ездить зря у него нет времени.
Когда скончалась Мария Павловна, Серг<ей> Мих<айлович> вызвал меня к телефону и спрашивает: «Ел<ена> Фил<ипповна>, нужно ли мне приехать?» На такой вопрос я сразу не нашлась, что ответить, мне казалось, что это бестактный вопрос чужого человека. Я ответила: «Это дело Ваше. Как хотите»»39.
В 1937 году в Москве вышел в свет долгожданный мемуарный каталог-путеводитель под редакцией А.Р. Эйгеса, издания которого Михаил Павлович так и не дождался. В авторах значились Мария и Михаил Чеховы. Хорошо налаженная музейная работа шла своим чередом, и ежегодно заведующая отчитывалась перед Библиотекой имени В.И. Ленина об увеличении количества посетителей. В музее велись книги отзывов посетителей и книги жалоб. Последние в основном содержали записи, в которых выражалось недовольство по поводу долгого ожидания входа в чеховский дом из-за большого количества экскурсионных групп. На все жалобы в книгах давался подробный ответ, в котором сотрудники музея — экскурсоводы и кассир, а иногда и сама Мария Павловна, писали объяснения по поводу возникновения конфликтных ситуаций.
В 1939—1941 годах году Мария Павловна была избрана депутатом Ялтинского городского Совета депутатов трудящихся Крымской АССР. 18 декабря 1940 года в ялтинской газете появилась её статья «На службе у народа». «Избиратели 88-го избирательного округа Ялты, — писала она, — удостоили меня высокой чести представительствовать в городском Совете депутатов трудящихся. Я в печати заявила о своей готовности в меру сил и способностей быть слугой народа. Звание народного депутата я понимаю как идеал общественного деятеля, к которому мне нужно стремиться в скромной роли депутата Совета небольшого города. Я не преуменьшила тогда одной трудности, которую предвидела для себя, принимая обязанности депутата. Тяжёл для меня груз преклонных лет!»40. Сестре писателя в это время исполнилось 77 лет. Все материалы, связанные с общественной деятельностью, она аккуратно складывала в папку с надписью «Моё депутатство в горсовете Ялты в 1939, 1940 и 1941 гг.». Здесь были собраны и подшиты разные документы: списки улиц и домов по 88-му избирательному округу, списки малограмотных и неграмотных, жалобы и заявления избирателей, копии писем Марии Павловны в разные организации и ответы о на них о принятых мерах41.
Война стала новым тяжёлым испытанием в жизни музея и самой Марии Павловны. Осенью 1941 года, когда стало известно, что город придётся оставить, сестре писателя предложили уехать в безопасное место. Она обратилась к местным властям с вопросом: будут ли эвакуированы музейные экспонаты? Получив отрицательный ответ, Мария Павловна приняла решение остаться. В последние дни, когда многие ялтинские жители оставляли город, к ней пришёл её хороший знакомый, ялтинский врач. Он тоже уезжал с семьёй и зашёл проститься. «Сидели на скамейке в чеховском саду. Доктор сказал:
— Как же вы будете жить?
Мария Павловна ответила:
— Я не могу уехать. Не могу бросить этот дом. И если я его оставлю на произвол судьбы, зачем мне нужна тогда жизнь? Я нужна здесь. Попытаюсь его сохранить»42.
В начале лета 1941 года после окончания школы в музей пришла работать Ксения Михеева. Позже она вспоминала: «Седьмого ноября 1941 года немецко-фашистские войска заняли Ялту, и мы оказались оторванными от Большой земли. Мы стали спешно прятать портреты руководителей Коммунистической партии и Советского правительства, книги, газеты. Настроение было подавленное. Как жить? Что делать? Куда убирать экспонаты? И убирать ли их? Эти вопросы очень волновали Марию Павловну и всех нас — Е.Ф. Янову, П.П. Диеву, М.А. Соловьёву, меня.
Убрать все экспонаты? Это было бы удобным поводом для немецкой комендатуры занять дом Чехова под жильё. Мария Павловна решила оставить в комнатах всё на своих местах. Только поставила в витрину, где находятся фотографии писателей, актеров и друзей Чехова, открытку с портретом немецкого драматурга Г. Гауптмана.
Вскоре пришли несколько немцев и переводчик. Они осмотрели комнаты. Обратили внимание и на портрет Г. Гауптмана и одобрительно покачали головами. Потом один из них сказал, что комнаты, где были кабинет и спальня Антона Павловича, будет занимать майор Бааке. Мария Павловна сказала переводчику:
— Нет, этого не будет! — и закрыла комнату на ключ.
Потом попросила переводчика объяснить, что это музей Чехова, писателя, которого хорошо знают в Германии. Когда они ушли, Мария Павловна поднялась к себе наверх, нервы ее не выдержали. Она заплакала»43.
Сама Мария Павловна вспоминала об этом времени: «После этого немцы заняли весь нижний этаж дома и ходили через нижнюю террасу и сад». Однажды на площадке перед парадным крыльцом появился какой-то военный в румынской форме. Ему открыла Пелагея Павловна. Военный ловким движением вытащил из входной двери ключ и хотел спрятать его в карман. Пелагея Павловна вцепилась в него. Началась борьба дюжего молодца со старухой из-за ключа. Увидев эту сцену из своего окна, Мария Павловна вышла на балкон стала громко свистеть в свисток. Румын испугался и убежал, оставив ключ в руках Пелагеи Павловны.
Немцы недолго задержались в доме. Через какое-то время майор уехал. Ксения Васильевна Жукова (Михеева) вспоминала: «На парадной двери он сделал надпись на немецком языке. Она означала, что этот дом принадлежит ему и никто без его ведома не имеет права занять его. Эта надпись не раз спасала чеховский дом от посягательств фашистской солдатни»44.
Многие годы версия о том, что музей уцелел во время оккупации именно благодаря этой надписи, считалась бесспорной. Эту историю рассказывали экскурсоводы в музее, её неоднократно пересказывали корреспондентам, интересовавшимся обстоятельствами, при которых во время войны дом не был ни разрушен, ни разграблен. Однако обнаруженные недавно в фондах музея документы свидетельствуют о следующем: чеховский дом не тронули потому, что это был музей. Об этом никто и никогда из тех, кто работал в эти годы, не говорил и не вспоминал. Ни сама Мария Павловна, ни П.П. Диева, ни Ксения Михеева (Жукова), которая прожила более 80 лет и до последних дней продолжала работать в музее. По-человечески, это совершенно понятно, ведь посетителями были офицеры и солдаты вражеской армии, признание сотрудничества с которыми грозило сотрудникам музея в советские времена катастрофическими последствиями. Так, после войны был репрессирован, объявлен «врагом народа» за «сотрудничество с оккупантами» и выслан из Ялты Сергей Щеколдин — директор Воронцовского дворца в Алупке, который был открыт для посещения в годы оккупации. Благодаря этому исторический памятник также был сохранён и экспонаты не разграблены45.
Думается, что в музее были и другие документы военного времени, уничтоженные после войны. Случайно же сохранился журнал учёта посетителей за 1939—1940 годы под № 35 (всего таких в фондах — 44, охватывающих период с 1922 по 1952 год). Несмотря на то, что на обложке указаны годы 1939—1940, записи продолжаются до 10 апреля 1944 года. Известно, что Ялта была в оккупации с 8 ноября 1941 года по 16 апреля 1944 года.
Согласно этим записям, сделанным в большинстве случаев самой Марией Павловной, за 1942 год музей посетило 104 человека, в 1943 году — 348, в январе—марте 1944 года — 94. Таким образом, всего за время оккупации здесь зарегистрировано 546 посетителей.
Ясно, что не было другой возможности сохранить чеховский дом, кроме той, что в смутные двадцатые годы уже однажды помогла: вновь объявить его музеем писателя Антона Павловича Чехова, которого знали и любили не только большевики, давшие сестре писателя охранную грамоту, но и немцы, ставшие теперь врагами и пришедшие сюда с войной. Музей, который в мирное время подчинялся Библиотеке имени В.И. Ленина в Москве и регулярно посылал туда отчёты, теперь отчитывался перед оккупационными властями. Об этом свидетельствуют пометки рядом с цифрами подсчёта посетителей: «для отчёта», «данные для управы». С июня 1943 года отдельно идёт подсчёт военных и гражданских лиц, причём военные составляют большинство. Так, из 302 человек (июнь 1943 — март 1944) — 217 военных. В ряде случаев рядом с цифрами сделаны приписки: «экскурсия для военных офицеров», «военный штаб», «военные — румынские».
В июле 1943 года чеховский дом посетил городской Голова, о котором позже Мария Павловна вспоминала: «По приходе немцев Ялтинским городским головой стал некий Анищенко. Он управлял Ялтой, делая вид, что совершает суровые поступки по отношению к гражданам. Однажды он погнал пешком партию мужчин в Симферополь, якобы за хлебом, а на самом деле, чтобы спасти их от расстрела. В другой раз он приказал какого-то человека «распять», — привязать к решётке забора за руки и за ноги. Ночью его отвязали и переправили к партизанам. У Анищенки в подвале была установлена радиостанция, по которой он передавал информацию Красной Армии и партизанам. Немцы его разгадали, поймали в момент передачи и повесили»46.
На родине Чеховых в оккупированном Таганроге музей писателя также продолжал работать и принимать посетителей, и Мария Павловна об этом знала. Среди её документов сохранилась вырезка из газеты «Новое слово» за 1943 год со статьёй «На родине А.П. Чехова». Газета издавалась на русском языке на оккупированной немцами территории. Автор — специальный корреспондент газеты Г. Дроздов — подробно повествует об истории Таганрога, о связях писателя с городом. Статья написана в духе неприятия советской власти, всего того, что было сделано большевиками, и с симпатией к оккупационным властям. Автор пишет: «25 лет, чрезвычайно тяжёлых для Таганрога, большевики старательно искореняли из города его «контрреволюционную» сущность, и их стараниями девять десятых исконных таганрожцев либо «ликвидированы», либо переселены в далёкие северные края. Но вытравить из Таганрога его контрреволюционного духа большевикам всё-таки не удалось. И к разгрому города, учинённому отступавшими большевиками в октябре 1941 года — разгрому жидо-большевистских властителей по приказу «отца народов» — таганрожцы отнеслись спокойно. Они отлично знали, что ничего иного от большевиков ждать и нельзя, а поэтому старательно прятались по подвалам, чтобы не быть насильно эвакуированными, и сразу же после прихода германских войск засучили рукава и принялись за восстановление разрушенного». Далее автор пишет: «100 рублей в месяц — зарплата смотрителю чеховского домика и 8000 рублей, единовременно отпущенных в 1935 году на сооружение памятника, установленного в день семидесятипятилетия со дня рождения писателя в саду чеховского домика, — вот всё, что нашёл нужным сделать Таганрогский совет и всё советское государство для поддержания и увековечения памяти великого писателя.
Новый, освобождённый от большевиков Таганрог, как и следовало ожидать, отнёсся к памяти своего великого земляка совершенно иначе. Впервые за 26 лет отремонтирован Чеховский домик и приведён в порядок сад. Почти немедленно после вступления в город германских войск начали функционировать Чеховская библиотека и театр имени Чехова. Имя А.П. Чехова получили и вновь созданные детская библиотека, и студия художественного воспитания детей. Теперь город Таганрог ассигнует на работу учреждений, носящих имя Антона Павловича, 1,5 миллиона рублей из своего 30-миллионного бюджета. Можно с уверенностью сказать, что нет в Таганроге ни одного немецкого солдата, не побывавшего на Чеховской улице № 69 в Чеховском домике. Книга записей посетителей зарегистрировала бесчисленное количество городов, местечек и сёл Германии, представители которых побывали здесь»47.
«Мария Павловна мужественно переносила оккупацию, — вспоминала К.В. Жукова (Михеева). — Вместе с нами она голодала и жила тем, что отдавала свои носильные вещи знакомым, которые ездили в степные районы Крыма за продуктами и там меняли их на зерно и муку. Таким же способом Мария Павловна приобретала дрова для отопления музея.
В годы оккупации Мария Павловна перенесла два тяжелейших заболевания — брюшной тиф и воспаление легких. Ее лечил ялтинский врач А.Д. Петрунин. Он приходил, назначал лечение, а Е.Ф. Янова дни и ночи проводила у постели Марии Павловны, вместе с П.П. Диевой она подняла ее на ноги.
Но даже в эти мрачные годы жизнь в музее шла своим чередом. Мы убирали комнаты, следили за сохранностью экспонатов, читали вслух рассказы Чехова. Эти читки обычно сопровождались комментариями Марии Павловны. Она стремилась все, что знала о брате, передать окружавшим ее людям. В свободное время Мария Павловна вместе с Еленой Филипповной продолжала прерванную войной работу по подготовке к изданию нового собрания писем А.П. Чехова.
Несмотря на трудные условия жизни, в доме сохранялись семейные традиции, отмечались чеховские дни. Мария Павловна сама пекла пироги или пирожки. И хотя они были из очень плохой муки, с начинкой из соленой хамсы или репчатого лука, нам казались они удивительно вкусными. Марии Павловне было приятно видеть, какое удовольствие она нам доставила»48.
Сама Мария Павловна позже вспоминала о военном времени: «На набережной Ялты немцы повесили партизана и его тринадцатилетнего сына. Перед смертью партизан крикнул толпе ялтинцев: «Передайте, что я умираю за Родину!». Однажды румыны вывели из одного дома на Аутской улице всех жителей и тут же расстреляли.
В 1943 году к Марии Павловне пришла знакомая еврейка.
— Мария Павловна, спасите — умоляла она. — Они расстреливают всех евреев.
— Ну, что же я могу сделать, молитесь, — ответила Мария Павловна.
Позже эту еврейку немцы расстреляли»49.
Верная помощница Марии Павловны Елена Филипповна оставила музей через год после её смерти. «Мне казалось, что сразу уходить неудобно, — вспоминала она, — что надо помочь новому руководству — Огневой, которую, кстати сказать, тянула я в Ялту еще при жизни М<арии> П<авловны>, думая, что она будет нам полезной.
Марии Павловне Огнева не нравилась, ей, М<арии> П<авловне>, казалось, что она злая и неприятная... М<ария> П<авловна> не ошиблась.
Я сразу же оказалась неприятной Огневой, она как-то изменилась ко мне, а если кто-нибудь из посетителей спрашивал меня, то Огнева старалась подслушать, о чём идёт разговор. Я всегда в таких случаях просила Огнёву выйти и подойти и знакомила с человеком.
Терпела я год. Огнёва давала понять сотрудникам, что Янова ей не нужна.
Я вмиг собралась и весной 1958 г<ода> ушла из Д/Музея не оглядываясь, чтобы никогда больше не войти во двор этого равнодушного для меня Дома, которому отдала почти четверть века своей жизни»50.
В хранящихся в музее воспоминаниях Е.Ф. Яновой, написанных в 60-е годы, подробно говорится обо всём, что было до и после войны. И всего в одном предложении упоминается время оккупации: «Я знаю, откуда началась вся эта некрасивая история в отношении меня, но надо молчать, унесу с собой в могилу, а живущим это не нужно знать. Сберегли Дом во время оккупации, и слава Богу». Думается, Елена Филипповна стала жертвой нелепых слухов, связанных с посещением дома немецкими офицерами и солдатами. Один из них заключался в том, что Янова вместе с одной из молодых сотрудниц с ведома и согласия Марии Павловны были участниками «оргий», устраиваемых немцами в чеховском доме51.
Сведения о регулярном посещении немцами дома доходили и до партизан, лагерь которых был расположен в районе «Орлиного залёта». Уже после смерти Марии Павловны в музей пришёл бывший начальник партизанских отрядов Северцов, который рассказал о том, что во время немецкой оккупации партизаны бдительно следили за домиком А.П. Чехова и хорошо знали, что в нём происходит. Также было организовано наблюдение за корреспонденцией Марии Павловны. Партизаны знали, что она получала письма от бывшей жены её племянника киноактрисы Ольги Константиновны Чеховой, урождённой Книппер, которая была близка к окружению Гитлера. Партизаны знали, что Мария Павловна отвечала на эти письма. По их сведениям, она была в Ялте на приёме у какого-то высшего немецкого начальника, у которого просила что-то для Ялтинского дома Чехова. Всё это вызвало отрицательное отношение партизан к Марии Павловне. Партизаны наблюдали за ней и после окончания войны. «Стоило мне приехать в январе 1946 года, — вспоминал С.М. Чехов, — как буквально на другой вечер раздался звонок, и к Марии Павловне ввалился бывший партизан из мужичков (тов. Пасечников), который вёл с нею пустой разговор и пристально рассматривал меня. Пил чай»52.
Вечером и ночью с 15 на 16 апреля 1944 года немецкие войска стали покидать Ялту. Почти перед самым уходом немцев из Крыма над ялтинским домиком Антона Павловича пролетел советский самолёт и сбросил несколько бомб. Одна из них разорвалась около большого кедра против террасы Михаила Павловича. Её осколки сильно поранили кедр, выбили стёкла в нижнем этаже и в кабинете Антона Павловича. Другая бомба упала поодаль в саду. Мария Павловна едва успела уйти из своей комнаты, как посыпались стекла. Ночь она провела в первом этаже, в кладовке, на раскладной кровати.
На следующий день в чеховский дом пришли работники Центрального музея Красной Армии, военные корреспонденты. По просьбе Марии Павловны один из них позвонил в Москву О.Л. Книппер-Чеховой, которая в свою очередь связалась с Государственной библиотекой им. В.И. Ленина. Вскоре оттуда пришли деньги и посылка с подарками — отрезами на платья для сотрудников музея. Оказала помощь музею и Дирекция Московского Художественного театра, которая в июне передала в Ялту 5000 рублей.
В годы войны Дом-музей потерял нескольких своих работников. Умерли научный сотрудник И.М. Пронин и экскурсовод М.А. Соловьёва, погиб на фронте садовник Г.К. Бугаенко, служивший здесь много лет. Уже в апреле была заведена новая книга приказов, в которой 15 апреля была сделана первая запись о принятии на работу нового экскурсовода — М.Ц. Кащенко53.
20 апреля 1944 года Мария Павловна писала О.Л. Книппер-Чеховой: «Очень тяжко мне было прожить эти последние три года — много хворала, томилась и тосковала невыносимо. Обо всех думала в своём плену. После бомбёжки мой Дом-музей ремонтируется уже. <...> Янова всё время была со мною и сейчас очень хлопочет о восстановлении музея. Оля и Софочка милая, пожалуй, вы меня теперь и не узнаете — худая, старая и больная стала я»54.
Вскоре после изгнания фашистов из Крыма по приказу Сталина были выселены все татары и греки. Е.Ф. Янова, по происхождению гречанка, тоже была назначена к выселению со всей семьёй. Выселение происходило внезапно. Вчера ещё никто ничего не знал, а сегодня людям приказывали выходить, кто в чём был, не позволяли брать с собою никаких вещей, кроме ручных чемоданчиков. Сажали на грузовики и увозили в Симферополь, откуда поездами отправляли на Урал. Кто-то известил Марию Павловну, что Янова уже стоит в машине и ждёт отправки. Она сразу же стала звонить по телефону властям и успела вызволить Елену Филипповну.
Потом Мария Павловна заходила по соседству в несколько брошенных домиков. Обстановка, в которой люди только что жили, произвела на неё гнетущее впечатление. В особенности в одном домике её потрясла недоеденная яичница на сковородке. Вместо выселенных татар и греков в Крым привезли русских, главным образом с Дона, потому что там тоже занимаются виноградарством. Многим предлагали халупы и сарайчики. Они возмущались и отказывались поселяться в условия худшие, чем у них на Дону. Улицы Ялты были загромождены шалашами и сделанными из мешковины палатками, поставленными в порядке протеста. Многие из вновь прибывших ходили в валенках. Они жаловались, что кругом всё камни и скалы, а, собственно, земли-то и нет55.
Через несколько дней после освобождения Ялты в музее побывали секретарь Ялтинского горкома партии В.А. Кузнецов и секретарь райкома партии М.С. Валуйко. Они организовали шефство над музеем, его взял на себя военный госпиталь, возглавлял который майор медицинской службы Б.В. Решов. Ремонтом чеховского дома занимались в основном воины, заканчивавшие лечение. Ежедневно музей принимал большие группы экскурсантов. Это были исключительно военные из госпиталей и домов отдыха, с которых не брали платы за посещение.
Газета «Сталинское знамя» от 11 июня 1944 года в рубрике «В освобождённой Ялте» писала: «Неудивительно, что воины-освободители Крыма, вошедшие после ожесточённых боёв в Ялту, живо интересовались домиком-музеем А.П. Чехова. Жители города рассказывают, что в первые дни освобождения от немецких захватчиков, да и сейчас к ним обращаются бойцы и офицеры с вопросом: «Как пройти к домику Чехова?». В течение месяца музей посетило более трёх тысяч воинов 4-го Украинского фронта. Мария Павловна Чехова — сестра писателя — сумела сохранить и в дни немецкой оккупации всё, такое дорогое сердцу русского человека, напоминавшее о Чехове. Дни оккупации Мария Павловна провела затворницей в своей комнате, ни разу не выходила к немцам»56.
В июне из чеховского музея в Таганроге в Ялту прислали вырезку из газеты «Таганрогская правда». В ней, в частности, говорилось: «Двадцать два месяца топтали немцы зелёный город, давший миру Чехова. Многие промышленные и жилые здания превращены в развалины. Но домик, где родился Антон Павлович, библиотека и музей его имени уцелели: слишком поспешно убегали гитлеровские негодяи. Что знали «защитники европейской культуры» о великом писателе? Самый «образованный» из них, гордившийся знанием 20 языков, мог назвать из всех произведений только «Смерть чиновника». Остальные офицеры, посетившие библиотеку, не знали и этого. В библиотеку они заходили только с целью грабежа. Приходили, отбирали книги и уходили. На робкие просьбы работников оставить хотя бы расписку, изображали на лице оскорблённое достоинство. Так поступают только профессиональные воры!»57.
В июле 1944 года в Ялте торжественно отмечалось 40-летие со дня смерти А.П. Чехова. «Городской театр тогда ещё не был восстановлен после пожара, который произошёл во время немецкой оккупации, — вспоминал ялтинский журналист В.П. Горбуленко. — Собрание проходило в зрительном зале кинотеатра «Спартак». Он был заполнен трудящимися города, солдатами и офицерами Советской Армии. <...> После доклада «Великий русский писатель-патриот А.П. Чехов» выступила тепло встреченная Мария Павловна»58. На следующий день, 15 июля 1944 года, в газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении сестры писателя орденом Трудового Красного Знамени за успешную сорокалетнюю работу по хранению, изучению и изданию литературного наследия А.П. Чехова. Решением Совета Народных Комиссаров СССР от 22 сентября, подписанным В. Молотовым, Марии Павловне Чеховой пожизненно была установлена персональная пенсия в размере 1000 рублей59.
Из-за отсутствия материалов и рабочей силы не представлялось возможным быстро закончить полное восстановление Дома-музея. Эти работы продолжались в течение ещё двух лет. В первую очередь необходимо было достать стекла для окон и дверей. «Иначе, — писала Мария Павловна, — трудно будет сохранить экспонаты и зимовать в нашем доме»60.
С просьбой о помощи заведующая музеем обратилась к главе Верховного Совета М.И. Калинину. Летом 1945 года в музей пригласили опытного мастера, который осмотрел крышу и обнаружил множество ран, причинённых осколками от бомб. К зиме все они были отремонтированы. Крышу чеховского дома окрасили в светло-серый цвет, флигель и хозяйственные постройки — суриком. В палевый цвет окрасили веранду и галерею, в спальне писателя и комнате Марии Павловны в мезонине удалось окрасить окна и ставни. «Теперь, писала Мария Павловна в отчёте за 1945 год, — наша усадьба приняла благообразный вид. Цветных стёкол для кабинета при всём нашем старании мы не смогли достать. Не удалось нам также застеклить окна и двери сплошными листами. Пришлось даже составлять из нескольких кусков»61.
На 1946 год планировали капитальный ремонт каменной ограды вокруг усадьбы и приобретение колючей проволоки, снятой немцами во время оккупации. Считалось, что наличие её будет способствовать охране чеховского сада. «К сожалению, — сообщала Мария Павловна в Москву, — сад наш потерял свой прежний вид сада-заповедника. Со времени войны у нас нет настоящего садовника. Его заменяла жена убитого на войне Г.К. Бугаенко, служившего у нас много лет»62.
Каждый июль в музее традиционно проводился день памяти Чехова. В августе 1948 года Мария Павловна писала О.Л. Книппер в Москву: «15 июля отмечено было нашим музеем торжественно. Народу было, как никогда! Двор был полон, на мой опытный взгляд — тысячи полторы, мы сумели пропустить только 800 человек. <...> Цветы сыпались на меня, тянулись руки, и ласкам не было конца. Фотографы хлопали аппаратами... Трогательна была молодёжь, она особенно показала в этом году свою горячую любовь к Чехову. Горько мне было твое отсутствие! Принимаем по 300 человек в день, и это утомительно... Тропа не зарастает!..
13 августа мне исполнилось 85 лет, и думается мне, что я недаром прожила свою жизнь, хотя отчасти посвятив её любимому брату...»63.
В 1953 году Мария Павловна отмечала девяностолетний юбилей. Поздравительные телеграммы, письма, торжественные адреса приходили из разных городов. Сестре писателя было присвоено почетное звание заслуженного деятеля искусств РСФСР. В Ялтинском городском театре им. А.П. Чехова состоялся торжественный вечер, на котором чествовали Марию Павловну, полувековым трудом которой были сохранены бесценные чеховские реликвии.
Праздник закончился поздно вечером на нижней веранде чеховского дома. За праздничным столом собрались представители партийных и советских организаций, артисты Московского Художественного театра, чуть ли не всех его поколений, художники, писатели, педагоги, студенты, журналисты, музейные работники. Племянники Сергей и Евгения Чеховы исполнили задорные частушки:
Марья Павловна, родная,
Экая красавица!
Ваше новенькое платье
Кому не понравится!64
С.Я. Маршак вспоминал: «До самых последних лет она любила принимать гостей и устраивать у себя в чеховской летней столовой ужины, длившиеся до поздней ночи. Она сидела во главе широко раздвинутого стола, прямая и стройная, живо откликаясь на всё, о чём шла речь. Трудно было поверить, что ей уже девяносто и даже за девяносто лет.
Мария Павловна была неутомимой и зоркой хозяйкой. Несколько раз в день поднималась она и спускалась по лестнице, ведущей в её комнату. Помню, как после долгого ужина, бережно, как ребёнка, брал её, лёгкую, почти невесомую, на руки Иван Семёнович Козловский и, несмотря на её протесты, уносил наверх»65.
В 1954 году во всей стране широко отмечалось 50-летие со дня смерти Чехова. В Ялтинском городском театре состоялось торжественное заседание Союза советских писателей Украины с представителями партийных, советских и общественных организаций Крыма. На зданиях, где жил или часто бывал Чехов, установили мемориальные доски. С 18 по 20 июля прошла первая научная конференция, которая получила название «Чеховские чтения». Открывать конференцию должен был писатель В.В. Ермилов. 16 апреля он прислал Марии Павловне свою книгу о Чехове, сделав дарственную надпись66. В конце мая она писала в Москву: «Жду Вашего подтверждения о приезде. Ещё раз напоминаю Вам о моём большом желании видеть Вас в эти дни в Ялте и слышать Ваше выступление на конференции. Оно у нас будет главным среди намеченных докладов»67. Но в последний момент пришла телеграмма из Москвы от Константина Федина, в которой вместо Ермилова был назван писатель Лев Никулин68. Кроме него в последующие два дня выступили ещё семь докладчиков. В следующем году в Москве был выпущен сборник статей и исследований, положивший начало серии «Чеховские чтения в Ялте».
В августе 1954 года Марии Павловне исполнился 91 год. «В саду, в тени огромной кроны атласского кедра, посаженного еще при жизни Антона Павловича, были накрыты столы, — вспоминал Б.А. Петров. — Когда Мария Павловна, спокойно и не спеша, спускалась в сад из комнаты, находившейся на третьем этаже чеховского дома, все обратили внимание на ее внешний вид. Ей можно было дать лет семьдесят, не больше. Лишь очень морщинистое лицо говорило о прожитых годах. Среднего роста, худощавая, она шла, чуть сгорбясь и опираясь на маленькую тросточку, с которой когда-то ходила ее мать. На ней было белое шелковое платье. Довольно густые каштановые, совсем не седые волосы уложены в простой прическе. Сквозь очки в черной оправе глядели серые, живые глаза. Во всей фигуре чувствовалось изящество и достоинство.
Спокойная, ровная со всеми, как будто бесстрастная и холодная, но в то же время милая, приветливая, она много шутила, умно острила, рассказывала смешные истории. Таким, наверное, был и Антон Павлович, думалось мне. Та же сдержанность в словах, не спешит, не волнуется. Подчас она громко и весело смеялась, когда слышала что-то веселое.
Мария Павловна любила слушать, но и сама хорошо рассказывала отдельные эпизоды из жизни Чехова. Многое из того, что она рассказывала, записано теми, кто с ней работал в последние годы, или ее близкими. И в этот вечер она вспоминала о жизни чеховской семьи в Москве и в Мелихове, о поездке Антона Павловича на Сахалин. Много рассказывала о ялтинском саде, показывала деревья, посаженные при жизни А.П. Чехова.
— Мне все казалось тогда, — говорила она, — что мы мало посадили деревьев и кустарников. Но Антон Павлович уверял, что настанет время и в саду будет очень тесно от насаждений. Посмотрите, как все разрослось...
Несмотря на поздний вечер, Мария Павловна была неутомима в разговоре с гостями. И как-то не чувствовалось, что она провела и этот день, как обычно, — в работе за письменным столом, в беседах с посетителями, в решении неотложных дел.
Когда стало прохладно, Мария Павловна захотела надеть пальто. Она встала и, опираясь на трость, отправилась в свою комнату. Несмотря на уговоры, решительно отказалась от помощи»69.
Примечания
1. Чехова М.П. Из далёкого прошлого. С. 190.
2. Куприн А.И. Памяти Чехова // Чехов в воспоминаниях современников. М., 1957. С. 498.
3. Чехов С.М. Из воспоминаний Марии Павловны Чеховой // Хозяйка чеховского дома. С. 21.
4. Хозяйка чеховского дома. С. 159—160. Примеч. редактора: в данном издании письмо датировано 18 февраля 1920 г. и «семейным горем» названа смерть матери — Е.Я. Чеховой (с. 159, 219), однако упоминание о живой матери в данном письме («моя старушка») и пожелание приезда брата Ивана с женой позволяют датировать цитированное письмо М.П. Чеховой февралем 1918 г.
5. ДМЧ. Чехов С.М. Воспоминания Марии Павловны Чеховой. Тетрадь первая. С. 23 а.
6. Там же. С. 25 а.
7. ДМЧ. КП 4553.
8. ДМЧ. КП 4041.
9. ДМЧ. КП 4033/1.
10. ДМЧ. Чехов С.М. Воспоминания Марии Павловны Чеховой. Тетрадь вторая. 1946—1948 гг.
11. ДМЧ. КП 4644.
12. Здесь и далее цит. по копиям рукописи: ДМЧ. Чехов С.М. М.П. Чехов в Ялте.
13. Там же.
14. ДМЧ. КП 3810.
15. ДМЧ. Чехов С.М. М.П. Чехов в Ялте. С. 47.
16. Там же. С. 48.
17. Там же. С. 57.
18. Там же. С. 61.
19. Там же. С. 68.
20. Там же. С. 69.
21. Там же. С. 78.
22. ДМЧ. КП 2421.
23. ДМЧ. Чехов С.М. М.П. Чехов в Ялте. С. 82.
24. ДМЧ. КП 3992. Отчёт за 1925—26 гг.
25. ДМЧ. Чехов С.М. М.П. Чехов в Ялте. С. 150.
26. Там же. С. 100.
27. Там же. С. 103.
28. Там же. С. 278.
29. Там же. С. 295.
30. Там же. С. 359.
31. Там же. С. 354.
32. ДМЧ. КП 4744. Воспоминания Е.Ф. Яновой.
33. Там же.
34. Там же.
35. ДМЧ. Чехов С.М. М.П. Чехов в Ялте. С. 408.
36. Там же.
37. Там же. С. 424.
38. Там же. С. 430.
39. ДМЧ. КП 4744.
40. Горбуленко В.П. В делах и заботах народных // Хозяйка чеховского дома. С. 70.
41. Там же.
42. Брагин С.Г. Из записной книжки // Хозяйка чеховского дома. С. 76—77.
43. Жукова К.В. Трудные годы // Хозяйка чеховского дома. С. 79—80.
44. Там же. С. 80.
45. Дрёмова Н. Воронцовский дворец «приговорили к смерти» дважды // Комсомольская правда в Украине. 2008. № 98/19 (2915/24310). 8—5 мая.
46. ДМЧ. Чехов С.М. Воспоминания Марии Павловны Чеховой. Тетрадь первая. С. 30.
47. ДМЧ. КП 3391.
48. Жукова К.В. Трудные годы // Хозяйка чеховского дома. С. 80—81.
49. ДМЧ. Чехов С.М. Воспоминания Марии Павловны Чеховой. Тетрадь первая. С. 31.
50. ДМЧ. КП 4744.
51. ДМЧ. Чехов С.М. Воспоминания Марии Павловны Чеховой. Тетрадь первая. С. 31 а.
52. Там же. С. 31 б.
53. ДМЧ. КП 8845.
54. Хозяйка чеховского дома. С. 199.
55. ДМЧ. Чехов С.М. Воспоминания Марии Павловны Чеховой. Тетрадь первая. С. 31 в.
56. ДМЧ. КП 2400.
57. ДМЧ. КП 3041/2.
58. Горбуленко В.П. В делах и заботах народных // Хозяйка чеховского дома. С. 72.
59. ДМЧ. КП 3985/4.
60. ДМЧ. КП 3927.
61. ДМЧ. КП 3969/7.
62. ДМЧ. КП 3969/14.
63. Хозяйка чеховского дома. С. 200—201.
64. ДМЧ. КП 4735.
65. Маршак С.Я. О Марии Павловне Чеховой // Хозяйка чеховского дома. С. 64.
66. ДМЧ. КП 848/76.
67. ДМЧ. КП 2542/2.
68. ДМЧ. КП 2543.
69. Петров Б.А. Страницы воспоминаний // Хозяйка чеховского дома. С. 99—100.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |