В статье продолжена интерпретация мудрости, которую автор исследует в рамках россиеведения1, на материалах творчества С.А. Есенина, В.Д. Сысоева, Л.Н. Толстого2. Величайшая мудрость А.П. Чехова связана с Россией — серединной державой, по определению Д.И. Менделеева3. Чеховым прояснен российский дух, который объединяет все народы для общего блага; им явлена мудрость как знание дела жизни и исполнения его.
Жизнь — это борьба. К истинности этого суждения Чехов пришел в ходе своих творческих исканий. В биографии Антона Павловича (1860—1904) и в его творчестве сочетаются две российские парадигмы — интеллектуальная деятельность и нравственный подвиг. Перефразируя его запись, заметим: Чехов шел и шел «по лестнице, которая называется цивилизацией, прогрессом, культурой...»4. Ради этой «лестницы» он жил, вырабатывая ясные и простые истины, которые касаются прошлого, настоящего и будущего человечества. Взамен он получил всемирную известность и признание за то, что главным в жизни полагал правду и красоту. Это главное выясняется человечеством в истории как продолжающейся битве; поэтому оно «борьбу считало главным в жизни»5. Для Чехова центральным вопросом является: «Куда идти?» Он искал некую «общую идею или бога живого человека», не желая примкнуть ни к одному из идейных течений — либерализму, консерватизму, народничеству, толстовству и марксизму. Они предлагали «сухую умственность», «чужие мысли»; их «тенденциозность» была связана с «неумением людей возвыситься над частностями». У «свободного художника» есть «святое святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютная свобода...»6. От чего свобода? В первую очередь от «силы и лжи».
Будучи включенными в жизненную борьбу, люди попадают в «беду», которая состоит в том, что «самые простые вопросы мы стараемся решать хитро, а потому и делаем их необыкновенно сложными»7. Для Чехова же приоритетны «простое решение» и ясные мысли. Приведем некоторые из четырех записных книжек.
Надо добиваться ясности, поскольку «у несвободных людей всегда путаницы понятий»... «Нужно всегда думать о школах, больницах и тюрьмах. Эта единственный способ победить природу»... «Человек или должен быть верующим или ищущим веры, иначе он пустой человек»... «Быть праздным, значит, поневоле прислушиваться всегда к тому, что говорят, видеть, что делают; тот же, кто работает и занят, мало слышит и мало видит»...8.
Борьба за истину и благо делала из писателя истинного мудреца, искавшего «золотую середину» между крайностями, которые особенно любимы россиянами. О Чехове нельзя сказать: замысловатый, мудреный, с трудом понимаемый. Прожив всего 44 года, он опроверг народное изречение о том, что «до шестидесяти лет мудрым не бывает». Но он стал мудрейшим, потому что свою жизнь смог «прожить еще лучше», избегая крайностей и тенденциозности. Они выражаются в том, что «мы ненавидим врагов, которых у нас мало» и «недостаточно любим ближних, которых у нас много...»9.
Соединение истины и блага. Что же истинно в жизни и философии? Этот вопрос весьма волновал Чехова. В уста персонажа пьесы «Три сестры» Тузенбаха вложена мысль: «И теперешняя жизнь прекрасна». Вслед за этой записью Чехов на отдельном листе сделал другую: «В жизни наших городов нет ни пессимизма, ни марксизма, никаких веяний, а есть застой, глупость, бездарность...»10. В чеховских письмах содержатся интересные признания. Так, в письме А.С. Суворину от 9.XII.1890 говорится: «Хорош Божий свет. Одно только нехорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно мы понимаем патриотизм...».
В своем подходе к истине Чехов благосклонно воспринимал две традиции. Одна из них идет от Макиавелли и Гоббса. Она требует сурового стремления к истине, познания, учета реальности. Истина скорее жестока и страшна, чем утешительна. Другая традиция — нравственно-этическая (Платон, Аристотель, Кант), это — стремление к добру, справедливости, общему благу. В чеховском миросозерцании учитывались три фундаментальных закона духовной жизни: закон страдания, закон возмездия, закон покаяния, преображения.
Придерживаясь христианства, Чехов писал: «Желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья; если же оно проистекает не отсюда, а из теоретических или иных соображений, то оно не то». Чехова тревожили «наша несерьезность», «неумение и непривычка большинства вглядываться и вдумываться в явления жизни...» По его мнению, россияне «переутомились от раболепства и лицемерия»11. Они не имеют ни ближайших, ни отдаленных целей. Политика царя Николая II вела к войне и к несчастьям. А интеллигент, подобно одной писательнице, «боится говорить о том, что есть и с чем нужно считаться». А разве мы сегодня уже перестали бояться говорить о том, что действительно есть?
Слияние любви и правды. Слово «мудрый» объясняется В.И. Далем как соединяющее в себе любовь и правду. Слово «любовь» стоит особо в чеховских записных книжках I и IV. Дважды записано раздумье: «Или это остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждешь»12. Писатель рассуждает по поводу эгоистической любви, которая выражает непременно потребность любить только чистых. Говоря о поиске «в женщине того, чего во мне нет», Чехов написал: «это не любовь, потому что любить надо равных себе». Ему припомнилась женщина, которая любила не мужа, а кого-то другого, высшего, прекрасного, несуществующего; она на муже изливала эту любовь13.
Сильному уму дано узнавание России сквозь призму любви и правды. Жизненный трагизм социального мироздания объясняется неразличением правды и неправды; разделить истину и ложь исключительно трудно, ибо равноопасны передозировка правды и передозировка лжи. Вот глубокая мысль Чехова: «Если вы будете работать для настоящего, то ваша работа выйдет ничтожной; надо работать, имея в виду только будущее. Для настоящего человечество будет жить разве в раю, оно всегда жило будущим»14. Русские мыслители, включая и Чехова, понимали правду трояко: как истину, как справедливость и как право. К этой триаде примешиваются — ложь, обман и неправда. В одной из записных книжек Чехова приведен следующий вопрос: «Наша постоянная ложь (например, школа) есть ли постоянная борьба, которая закаляет и в конце концов приведет к чему-нибудь, даст что-нибудь в будущем, или же она развращает только, ослабляет и в конце концов губит?»15. Вот один из возможных чеховских же ответов: «надо изображать жизнь не такою, какая она есть, и не такою, какая она должна быть, а такою, какая она в мечтах»16.
Выбор правильного пути: Известно, что такое путь — дорога в житейском обиходе и как он прокладывается. В.И. Даль указывает и на другие значения пути: продвижение; время, проведенное в дороге; «способ или средство, образ достижения чего, направленье», польза, успех, выгода. Мудрость доказывает, что слово «путь» можно употреблять в двух смыслах: метафизическом и религиозном. Мы нередко говорим о «пути жизни», о пути Божьем, Провидения, о пути пророков и праведников, о путях правды и добра.
В 1988 г. Россия торжественно отметила 1000-летие принятия христианства. «Второе крещение России» (формула А.М. Ридигера) сдвинула страну с атеистического пути на путь рехристианизации, возрождения Христовой истины. На рубеже веков (XX—XXI) произошли антикоммунистические революции в странах Восточной Европы и в СССР. Место «культуры коммунизма» востребовала «культура религии», приход которой готовили Л. Толстой и А. Чехов. Они оба возвестили плюрализм религиозных воззрений, оба могут рассматриваться как навигаторы ноосферы. В отличие от первого, скептически оценившего тогдашнюю науку, второй стал сочетать культуру религии с естествознанием и антропологией.
По воспоминанию А.И. Куприна, Чехов сказал ему «тоном глубокой веры»: «Знаете ли, через триста-четыреста лет вся земля обратится в цветущий сад. И жизнь будет тогда необыкновенно легка и удобна»17.
Серединное поле богоискания. Чехов прошел мучительный путь к истинной вере в Любовь и Добро, то есть к вере в «живого Бога», по его признанию. Он не стал привычно-религиозным человеком, который поклоняется иконам и соблюдает обряды. Но он не был и протестантом. Ибо судьба подсказала ему отыскать поле между верой в Бога и атеизмом. Вспоминая о «довольно мрачном» воспитании в детстве, когда его принуждали к вероисповеданию, он признавал, что религии у него нет18. Наука и медицина подсказали ему уход от догматической церкви и мистической традиции. Чеховское миросозерцание отличалось реалистичностью и естественной направленностью. Оно не было односторонним в философском контексте: его нельзя отнести ни к материализму, ни к идеализму. Я бы причислил это мировоззрение к реалистическому гуманизму, оно неизменно признает нравственный закон в душе человека, который в божественном смысле запрещает безнравственные поступки, предлагает испытать муки вины и совести, задумавшись о раскаянии и покаянии.
Чехов, который дружил с Л.Н. Толстым, не принял толстовского вероучения и проповеди аскетизма. По его словам, он прежде всего любил в истории человечества культуру, а в женщинах — красоту. Следует согласиться с В.Я. Лакшиным, что по существу Чехов говорил «о притягательности для него цивилизованных форм жизни и ее полнокровия, живых радостей, не отягощенных веригами «аскезы» и служения надуманной добродетели»19. Но трудно принять появившиеся высказывания о том, что Чехов был шалопаем, модником и бабником.
Абсолютное начало в нравственности и в мышлении является для Чехова не постулатом веры и исходным принципом, а объектом познания. Оно, божественное начало, есть первая проблема, которую решало и решает человечество. Надо сначала признать, «что есть и с чем нужно считаться», без темной веры «в мужицкого бога», а потом уже размышлять, «что можно и что должно», а также вести поиск необходимых целей. По Чехову, наша беда состоит в том, что мы все ищем каких-то высших и отдаленных целей. Путь к ним открыт для всех; он означает разумное вероискание. В «Черном монахе» рассказывается о вере в «вечную правду».
Чеховское отношение к религии и богоисканию выражено следующим образом: «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-нибудь одну из этих крайностей, середина же между ними ему не интересна, и он обыкновенно не знает ничего или очень мало»20. Чехов был в поиске на «громадном поле между двух крайностей». Он утверждал: «Человек — это то, во что он верит».
Таинственная триада. Поклоняясь «святому духу», Чехов принимал космическую информацию и по-своему засвидетельствовал возможность для каждого отвечать на призыв Высшего разума. Человеку предстоит несение «креста своего», исполнение триады в составе: терпение, вера и призвание. Человеку не дано уклониться от жизненных трудностей и испытаний: «Терпеть» означает не отвергать страдание, не уклоняться от него, как это делает персонаж «Чайки» Треплев, а сознательно принимать его, как это делает Нина. Подлинная жизнь человека есть несение им «креста своего». Глагол «терпеть» внутренне связан со словами «вера» и «призвание». Как можно избежать ложного превосходства каждого из частей триады? Глагол «терпеть» не значит обязательно «испытывать страдание», но он не предполагает уклонение от него, ибо тесно связан с верой. У Нины слово «веровать» означает убежденность в том, что смиренное перенесение страданий благодаря терпению имеет сокровенный смысл, надежду на их преодоление. Помимо терпения и веры важно «призвание», которое обсуждают Нина и Треплев. Если героиня его нашла в театральном искусстве, то ее партнер себя в искусстве не нашел.
Подобно героям «Чайки» персонажи пьесы «Дядя Ваня» также потеряли надежду обрести полноту жизни в единении с любимым человеком. Дядя Ваня в отчаянии. Соня убеждает его в том, что им надо выстоять в тяжелой и безрадостной жизни, полной страданий. Она верит и надеется, что «все наши страдания потонут в милосердии...» Для нее мучительные переживания имеют определенный смысл.
Страдания выпали также на героев пьесы Чехова «Три сестры». Они обречены на жизнь безрадостную и полную забот, но сестры убеждают друг друга: «Надо выстоять». Они сохраняют веру и надежду на новое лучшее время. Там они могут найти призвание, но надо терпеливо переносить жизненные испытания. В «Трех сестрах», как и в других драмах, Чехов показывает, что женщины укоренены в жизни более основательно, чем мужчины. Нина, Соня и Ольга склонны помогать другим преодолеть тяжелый жизненный кризис. Из мужчин глубоко укоренен в бытии священник Христофор (повесть «Степь»), Чехов был убежден в важнейшем значении для человека веры и смог стать глубоко верующим человеком. Его вера — это совесть, искренность и «свой бог».
Духовная буржуазность. В рамках зарубежного протестантства и русского старообрядчества сформировался кодекс поведения, вытекающий из пересмотра христианского аскетизма. Протестантская этика и мораль староверов оказали главное воздействие на капитализм. Буржуазное поведение базировалось на индивидуальной погоне за деньгами, за наживой и прибылью. Чехов заметил: «Если кто говорил против денег, против наживы и проч., то Я. И это казалось вздором, болтовней человека, не любящего работать. Ведь быть бедным, ничего не копить легче, чем быть богатым. Что ж оно такое?»21.
Этот вопрос задан в конце XIX в. центральным персонажем в пьесе «Вишневый сад» выведен Лопахин. Чехов писал К.С. Станиславскому 30 октября 1903 г.: «Лопахин, правда, купец, но порядочный человек во всех смыслах». Автор видел его, словно наяву: держится «благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов».
Для нового буржуазного типа личности характерны трудовая деятельность и обязанность; он создает культурный климат и рассматривает бедность как результат индивидуальных моральных недостатков, то есть безделья и расточительности. Дворянский строй освободил себя от ответственности за бедность. Лопахин возлагает на себя эту ответственность, хотя его назвали хищным зверем, а позже «нежной душой». И она есть духовная буржуазность. Она требует специального исследования.
Благонамеренное дело миллионера. Вот Лопахин купил на аукционе помещичью усадьбу, схватился в борьбе с другим миллионером. Одержана победа: «Вишневый сад теперь мой! Мой! Если бы мой отец и дед встали из гробов и посмотрели, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый Ермолай купил имение, прекраснее которого ничего нет на свете!»
Эти слова все присутствующие услышали, узнали, что долг заберет себе банк, где имение было заложено. Но никто не обратил внимания на главное в нравственном отношении: «сверх долга надавал девяносто тысяч». Эти деньги получат владельцы. Лопахин подарил им эту громадную сумму: за полторы тысячи покупалась земля в 40 гектаров с домом и прудом. Купец, крестьянский сын, искренне дарует богатство крепостникам, от которых даже не услышал слова благодарности. Помещики забыли совсем о доброте, бескорыстии и деликатности. Если бы они взглянули далеко вперед, то удивились бы подарку в три миллиона долларов по современному исчислению.
Автор пьесы «Вишневый сад» прославляет благонамеренную буржуазность, а режиссеры и большинство зрителей, не ведающие о ней, не замечают открытия Чехова. Теперешняя жадность плутократов и олигархов является антиподом духовной буржуазности. Последнюю по достоинству оценивает мечтательное бескорыстие. Буржуазность может стать «такою, какая она в мечтах». Это — слова Чехова. А дела нравственные совершали многие капиталисты из «староверов».
В посткоммунистической России ожило все рыночное: долги, продажи, аукционы, проценты, передел собственности. Однако в живой жизни почти незаметны проявления духовной буржуазности. Наверняка, истинного мудреца А.П. Чехова это удивило бы: почему никто из нынешних миллионеров и миллиардеров не повторил нравственного подвига Лопахина?
Грани нравственной культуры. Чехов раскрыл великую силу любви, которая решительно отрицает рабство и насилие. Имея в виду противоположности между добром и злом, между любовью и ненавистью, Чехов избирает этическую мудрость, которая силою любви противодействовать злу, убирать завалы, загородившие все пути к духовной деятельности, «ради чего стоит жить». Чехов жил как свободный, ничему не поклоняющийся человек. «Черный монах» говорит Коврину: «Ты один из тех немногих, которые по справедливости называются избранниками божиими. Ты служишь вечной правде. Твои мысли, намерения, твоя удивительная наука и вся твоя жизнь носят на себе божественную, небесную печать, так как посвящены они разумному и прекрасному, то есть тому, что вечно».
Жизнь и любовь протекают в бесконечности. В рассказе «Архиерей» впечатляюще изображена любовь матери и сына. В образе «Душечка» — раскрыта величайшая сила любви женщин, которая способна отдаваться всем своим существом тому, кого она любит: Лев Толстой написал к этому рассказу послесловие, где говорится: «Это перл... В Душечке выведена истинная женская любовь»22. По словам П.Л. Сергеенко, Л. Толстой сказал: «...мужчины не могут делать того высшего, лучшего и наиболее приближающего человека к Богу дела, — дела любви, дела полного отдания себя тому, кого любишь...»
Любовь есть элемент культуры и религиозности, у которой в наличии еще два элемента: поклонение и смирение. В чеховском восприятии они связаны между собой теснейшим образом, образуя некое таинственное единство мыслей, чувств и действий. Через нравственность Чехов сближает религию с наукой и антропологией. Я, — говорит Чехов, — верую в отдельных людей и вижу спасение в отдельных личностях. Чеховская индивидуализация религии и персонализация этики представляют собою живую науку и философию. Этим синтезом чеховская мудрость прокладывает себе путь в третьем тысячелетии. Благодаря такому новаторству ноосфера может благоустраивать действительность.
Своим гениальным умом Чехов рассмотрел три особенности реальности: игру, иронию и парадокс. Он обратил внимание на «игру в радушие и в хлебосольство», на то, что жизнь парадоксально сочетает прекрасное и безобразное, правду и ложь, равенство и неравенство. Чехов сделал такую запись: «Приобретайте друзей богатством неправедным. Так сказано, потому что вообще нет и не может быть богатства праведного»23. И такую парадоксально ироническую: «Самолюбие и самомнение у нас европейские, а развитие и поступки азиатские»24. А кто же тогда прав? «Прав тот, кто искренен»25.
В XXI век Россия вступила с острейшим дефицитом правдивости и искренности. Устранить его без величайшей мудрости Чехова невозможно: «Тогда человек станет лучше, когда вы покажете ему, каков он есть». Каковы же мы? Пока без ответа. Ибо мы еще не признали, что Россия вступает в эпоху совести и искренности — компонентов религиозной культуры. Признать это мы сможем «только путем личного опыта и страданий» (Чехов). Они делают человека сильнее, пока же он, как утверждает пресса, «слаб, немощен, уязвим, и единственное его оружие — обращение к Богу»26. Но русские классики божеством считают самопознание, постижение Абсолютного. Даже «Скучная история» Чехова удивляла и потрясала немецкого классика Томаса Манна своим «глубочайшим проникновением в психологию»27.
Примечания
1. Симуш П.И. Теоретическое россиеведение. XXI век. М., 2005.
2. Симуш П.И. Поэтическая мудрость С.А. Есенина. М., 2008; Он же. Поэтическая индивидуальность — ключ к тайнам России. М., 2009; Он же. Навигатор ноосферы Л.Н. Толстой. М., 2010.
3. Менделеев Д.И. К познанию России. М., 2002. С. 216.
4. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 17. М., 1980. С. 34.
5. Там же. С. 7.
6. Чехов А.П. Собр. соч. Т. 11. М., 1956. С. 232, 240, 269.
7. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 17. С. 213.
8. Там же. С. 31, 27, 216, 219.
9. Чехов А.П. Собр. соч. Т. 11. С. 281—282.
10. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 17. С. 216.
11. Там же. С. 8.
12. Там же. С. 77, 175.
13. Там же. С. 219, 179.
14. Там же. С. 17.
15. Там же. С. 87.
16. Там же. С. 39.
17. А.П. Чехов в воспоминаниях современников. Изд. 2-е. М., 1954. С. 541.
18. См.: Чехов А.П. Собр. соч. Т. 5. М., 1956. С. 20.
19. Лакшин В.Я. Толстой и Чехов: В 2 т. Т. 2. М., 2010. С. 287.
20. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 17. С. 33, 224.
21. Там же. С. 39.
22. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 41.
23. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 17. С. 38.
24. Там же. С. 147.
25. Там же. С. 41.
26. Российская газета от 20.01.2011 г. № 10. С. 24.
27. Манн Т. Собр. соч. Т. 10. М., 1961. С. 524.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |