Отношение Чехова к романсу в середине 80-х годов в целом остаётся ироничным. Например, в сценке «Тряпка» (1885) секретаря провинциальной газеты «Гусиный вестник» Пантелея Диомидыча Кокина не пускают на любительский спектакль в дом советника Блудыхина за то, что в газете появилась статейка, не понравившаяся советнику. Чтобы изобразить «муки Тантала» Кокина, Чехов обращается к романсу: «В это время за дверью послышались громкие аплодисменты и симпатичный голос княжны Рожкиной, певшей «Я вновь пред тобою...». У секретаря затрепетало под сердцем. Муки Тантала были ему не по силам» (4, 242—243)1. Кокин, жаждущий попасть в залу, слышит пение княжны «Я вновь перед тобой», но не видит её. Слова романса усиливают и без того «страшную» муку героя.
К этому же романсу «Я вновь пред тобою» Чехов обратится и в рассказе «Один из многих» (1887), где главный герой проведет параллель между надоедливым жужжанием комаров и исполнением романсов дачными тенорами. Несчастный отец семейства, описывая страдания, которые его толкают на самоубийство, потрясает кулаками: «Не успеешь привыкнуть к комарам, как в зале супруга начинает со своими тенорами разучивать романсы. Днём спят, а по ночам к любительским концертам готовятся. О боже мой! Тенора — это такое мучение, что никакие комары не сравнятся.
Отец семейства делает плачущее лицо и поёт:
— «Не говори, что молодость сгубила... Я вновь пред тобою стою очарован». О, по-о-одлые! Всю душу мою вытянули! Чтоб их хоть немного заглушить, я на такой фокус пускаюсь: стучу себе пальцем по виску около уха. Этак стучу часов до четырёх, пока не разойдутся...» (4, 234).
В этот период в произведениях Чехова романс, как правило, звучит в исполнении дам во время подготовки к любительским концертам («Один из многих», 1887), на самом любительском спектакле («Тряпка», 1885), или просто на вечеринке («Заказ», 1887). Следует заметить, что в прозе писателя почти перестают встречаться цыганские романсы, романсы с достаточно банальным содержание и тривиальной образностью, и всё чаще Чехов обращается к произведениям на слова известных талантливых поэтов.
Возвращаясь к рассказу «Один из многих», необходимо отметить, что Чехов упоминает романс «Не говори, что молодость сгубила» в обработке Я. Пригожева на слова Н. Некрасова «Тяжёлый крест достался ей на долю» (1856), который был знаком Чехову по домашним музыкальным вечерам. К нему же писатель обращается и в рассказе «Заказ» (1886). В гостиной главного героя Павла Сергеича, выполняющего данное редактору обещание — написать святочный рассказ «пострашнее и поэффектнее», сидели гости, громко перелистывали ноты и брали беспорядочно аккорды. «После долгого спора дамы уселись за рояль: одна ударила по клавишам, другая запела романс «Не говори, что молодость сгубила» (5, 440). Павел Сергеевич поморщился, положил перо, послушал немного, вскочил и побежал к двери. «Софи, ты не так поёшь! — закричал он. — Ты слишком высоко взяла, а вы, Надежда Петровна, спешите, точно вас по пальцам бьют. Нужно так: трам-трам... та... та...
Павел Сергеич замахал руками и затопал ногой, показывая, как нужно петь и играть» (5, 440). Затем он вернулся в кабинет и продолжал писать. Но вскоре его работа была прервана.
«— Павел Сергеич! — закричали в гостиной. — Подите сюда!
Павел Сергеич вскочил и побежал к дамам.
— Пой с Мишелем дуэт! — сказала жена. — Ты пой первого, а он споёт второго.
— Ладно! Давайте тон!
Павел Сергеич взмахнул пером, на котором ещё блестели чернила, топнул ногой и, сделав страдальческое лицо, запел со студентом «Ночи безумные» (5, 441). В этом рассказе Чехов помимо того, что с некоторой долей иронии воспроизводит окружающую его самого домашнюю обстановку, дважды «цитирует» романсы с ярко выраженной литературной основой.
В то же время необходимо отметить, что характер использования романса в произведениях Чехова середины 80-х годов несколько изменяется. Так, в рассказе «Открытие» (1886) романс в душе героя звучит в воспоминаниях о далёком прошлом, возникая в памяти какой-то случайно всплывшей строкой, ударяющей по самым сокровенным струнам души героя. Статский советник Бахромкин «от нечего делать, настраивал себя на грустный лад. Не далее как сегодня вечером, на бале у знакомых, он нечаянно встретился с барыней, в которую лет 20—25 тому назад был влюблён» (4, 321). Особенно памятны Бахромкину оказываются большие глубокие глаза барышни, «дно которых, казалось, было выстлано нежным голубым бархатом, и длинные золотисто-каштановые волосы, похожие на поле поспевшей ржи, когда оно волнуется в бурю перед грозой... Красавица была неприступна, глядела сурово, редко улыбалась, но зато, раз улыбнувшись, «пламя гаснущих свечей она улыбкой оживляла»...» (4, 321). В данном рассказе Чехова воспоминания героя пронизаны глубоким лиризмом, заданным цитатой из романса. Романс оттеняет контраст между поэтически воспроизведённым в памяти героя прошлым и настоящим, в котором не осталось поэзии. Красавица, которой он так восхищался, превратилась в «худосочную, болтливую старушенцию с кислыми глазами и жёлтыми зубами... Фи!» (4, 321). Обращает на себя внимание, что этот контраст у Чехова выступает не как средство создания комического, а скорее как способ показа драматической сути бытия, в котором неизбежно разрушение красоты и любви.
Обращает на себя внимание и рассказ Чехова «Несчастье» (1886). Главная героиня Софья Петровна, ощущающая пробуждение страстной влюблённости к красавцу Ильину, исполняла «романсы нервно, с каким-то полупьяным задором и, словно поддразнивая чужое горе, выбирала грустные, меланхолические, где толковалось об утраченных надеждах, о прошлом, о старости...». «А старость подходит всё ближе и ближе...» — пела она. А какое ей было дело до старости?» (5, 256). Она чувствовала свою молодость, красоту, кокетничала, без умолку хохотала и с особенным чувством и вдохновенно музицировала. В данном случае романс помогает Чехову передать психологическое состояние героини и ее нравственные метания. «Кажется, во мне происходит что-то неладное...» — изредка думала она сквозь смех и пение» (5, 256).
Но в этом рассказе Чехова романс выполняет особую композиционную роль, он звучит в самый кульминационный момент, подготавливая уход героини к Ильину. Софья Петровна отдаёт себе отчёт в неумолимом движении времени, не случайно она выбирает для исполнения романсы о надвигающейся старости, страх перед которой предопределяет ее поступки. В то же время романс оказывается средством создания особого, философского плана повествования, усложняет композицию произведения. И здесь мы должны вновь обратиться к содержанию исполняемых героиней романсов о старости, которые не совсем обычны, нетрадиционны. Чехов посредством указания на содержание романсов проводит мысль о необратимом, фатальном движении человеческой жизни от молодости к старости, в чём, собственно, и заключается настоящее «несчастье» героев.
Нельзя не обратить внимание на сюжетную близость чеховского рассказа «Несчастье» (1886) и раннего рассказа А.И. Куприна «Страшная минута» (1895). Налицо сходство запечатлённых писателями нравственных коллизий. Оба художника для решения поставленных проблем обращаются к романсу. Но если рассказ Куприна пронизан жизнеутверждающим пафосом, поэтому он и использует романс Чайковского, в котором «страшная минута» проходит, то содержание чеховского рассказа, в котором человеческая жизнь осознана как несчастье, глубоко пессимистично.
Необычно использование Чеховым романсов М.И. Глинки «К Молли» и «Не называй её небесной» в рассказе «Тина» (1886). Название чеховского рассказа восходит к заглавию романа французского писателя Жана Ришпена «La glu» — «Клейкая»2. Роман был хорошо известен писателю, о нём идёт речь и в рассказе Чехова «В ландо», в котором барон Дронкель говорит барышням: «Хорошо писал про любовь (Тургенев. — Н.И.), но есть и лучше. Жан Ришпен, например. Что за прелесть! Вы читали его «Клейкую»? Другое дело! Вы читаете и чувствуете, как всё это на самом деле бывает!» (2, 243). Клейкая (или Тина в другом переводе) — прозвище героини романа Ришпена Фернанды, парижской содержанки, отличавшейся необъяснимой способностью привлекать и удерживать около себя мужчин. Свойственна ей была и необыкновенная жадность. Эти же черты присущи и чеховской Сусанне, которая также притягивала к себе сердца, чувства и бумажники мужчин. Попавшие к ней хоть раз, оставались навсегда. Обе героини у женщин вызывали ненависть, страх, отвращение. Магнетическая таинственная сила, которой обладали эти женщины, не объясняется писателями, это есть некая тайна, не поддающаяся объяснению, мистика, рок. Героиня Ришпена, парижская содержанка, полюбив рыбака Мари-Пьера, меняется, но вскоре погибает от рук матери возлюбленного. Совершенно иначе у Чехова. В рассказе образ тины имеет социально-нравственный смысл. Вокруг самой Сусанны Моисеевны меньше романтической таинственности, больше тривиальности. В рассказе Чехова достаточно богатой и привлекательной еврейкой движет прежде всего жажда наживы, ради которой она использует все доступные ей средства, прежде всего силу соблазна.
В чеховском рассказе романсы Глинки звучат в конце рассказа. Сначала строка из романса «К Молли» слышится главному герою Крюкову, «когда он въехал во двор водочного завода. Из открытых окон хозяйского дома слышались смех и пение:
Ярррче молнии, жаррррче пламени...
пел чей-то сильный, густой бас» (5, 376).
Романс звучал в зале, где было человек пять мужчин — всё знакомые помещики и чиновники. «Один, высокий и тощий, сидел за роялью, стучал длинными пальцами по клавишам и пел. Остальные слушали и скалили от удовольствия зубы» (5, 377). Романс Глинки, главной темой которого является свобода творческой личности, входит в противоречие с изображаемой Чеховым ситуацией, в которой герои оказываются несвободны в своем выборе: они оказываются неспособны покинуть дом Сусанны Моисеевны, а если и уезжают, то непременно возвращаются вновь. Лица встретившихся Крюкову гостей, людей семейных и почтенных, были пьяны и веселы. Но это была унижающая, жалкая, грошовая весёлость. Крюков так характеризует обстановку этого дома: «Есть места, — думал он, — где трезвого тошнит, а у пьяного дух радуется. Помню, в оперетку и к цыганам я ни разу трезвым не ездил. Вино делает человека добрее и мирит его с пороком...» (5, 377). И когда немного погодя беговые дрожки Крюкова уже стучали по пыльной дороге, он слышал, как пел в зале бас:
Не называй её небесной и у земли не отнимай... (5, 378).
(Романс М.И. Глинки на слова Н.Ф. Павлова).
Романс «Не называй её небесной» своеобразен3, наполнен остродраматической образностью, доходящей в средней части до патетики. Как указывает М.А. Овчинников, «Глинка отказывается от традиционного пути воплощения темы любви в патетически-страстных тонах, столь характерных для романтической музыки. Строки, прославляющие радости земной любви, образ невыразимо прелестной женщины, чья красота — слияние «роз и лилий», «цветущих для земных очей», безраздельно захватывают композитора, и он создаёт почти эфирную, полную возвышенных чувств музыку. Глинка почти обожествляет, поэтизирует человеческую любовь, воспевает гармонию её духовных проявлений и «трона красоты телесной»4. Только в средней части романса проявляется истинная страстно-эмоциональная сторона любовных переживаний. На фоне тревожного аккомпанемента в речитативно-ариозной мелодии раскрывается таинственная и грозная сила любви:
Вглядись в пронзительные очи,
Не небом светятся они;
В них есть неправедные ночи,
В них есть мучительные дни!5
В рассказе «Тина» звучит только одна романсовая строка:
Не называй её небесной и у земли не отнимай...
В самом романсе эти слова повторяются четырежды, после каждой строфы, и каждый раз они звучат по-новому, получают новую силу убедительности. Упоминание только этих «ключевых» слов невольно вызывает в сознании всё содержание романса. Прозвучавший в самом конце рассказа романс наполняет произведение новым смыслом, новой глубиной. За очевидными событиями повествовательно-прозаического плана открывается другой план, глубина, выраженная другим способом, поэтически-музыкально. Этот другой план сильно воздействует на читательское восприятие рассказа, он невольно начинает соотносить содержание романса, который звучит как гимн чувственной женской красоте, земной любви, с содержанием рассказа. В силу этого изменяется и его отношение к главной героине, оно становится более полным и неоднозначным.
Только в конце рассказе «Шампанское» (1887) звучит и популярный романс Е.П. Гребенки, музыка Г. Софусь «Чёрные очи», который оказывает сильное влияние и на его композицию, и на лексику, и на эстетическое впечатление, остающееся после чтения. Этот рассказ — романс в прозе. Напевная интонация слышится с самого начала и создаёт лирическое настроение: «Весело мне жилось на полустанке или скучно, вы можете видеть из того, что на 20 вёрст вокруг не было ни одного человеческого жилья, ни одной женщины <...> а я в те поры был молод, крепок, горяч, взбалмошен, глуп...»; «Бывало мелькнёт в окне вагона женская головка, а ты стоишь, как статуя, не дышишь и глядишь до тех пор, пока поезд не обратится в едва видимую точку» (6, 12).
Как уже не раз отмечалось, у романса только одна тема — любовь. Эта же тема и в рассказе. Художественный мир этого произведения, несмотря на описываемые огромные пространства — степь, «холодная даль», «на двадцать вёрст ни одного человеческого жилья» — мал. В нем только «он» и «она». Их встреча — событие огромное и бесконечно важное для героев, оно фатально.
В романсе всегда только «один очерченный момент в отношениях «его» с «нею»6. И эту специфику жанра Чехов соблюдает точно. Он описывает только роковую встречу: «За столом сидела маленькая женщина с большими чёрными глазами. Мой стол, серые стены, топорный диван... кажется, всё до малейшей пылинки помолодело и повеселело в присутствии этого существа, нового, молодого, издававшего какой-то мудрёный запах, красивого и порочного. А что гостья была порочна, я понял по улыбке, по запаху, по особой манере глядеть и играть ресницами, по тону, с каким она говорила с моей женой — порядочной женщиной... Я всё понял с первого взгляда <...> Опьянел я и от вина, и от присутствия женщины» (6, 16—17).
Главный герой апеллирует к популярному романсу: «Вы помните романс?
Очи чёрные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные,
Как люблю я вас,
Как боюсь я вас!» (6, 17).
Почему всё-таки к романсу? Человек, который «не получил ни воспитания, ни образования» (6, 14), мог выразить силу своих переживаний только при помощи романса.
В рассказе прозвучал один куплет романса, но в сознании читателя звучит весь текст, наполняя обречённостью дальнейшее повествование, предсказывая развитие сюжета:
Ох, недаром вы глубины темней!
Вижу траур в вас по душе моей,
Вижу пламя в вас я победное:
Сожжено на нём сердце бедное...7
Всё последующее повествование о стремительно развивающихся событиях присутствует в «поглощённом виде: динамика отношений становится характеристикой статического сейчас»8: «Не помню, что было потом. Кому угодно знать, как начинается любовь, тот пусть читает романы и длинные повести <...> Всё полетело к чёрту верхним концом вниз. Помнится мне страшный, бешеный вихрь <...> Из степного полустанка он забросил меня на эту тёмную улицу» (6, 17).
В рассказе, так же, как и в романсе: «Знать увидел вас / Я не в добрый час...», любовь оказывается роковой силой, фатумом. В рассказе фатальность предопределена: разлитое шампанское — плохая примета — роковая встреча.
Как и романс, этот рассказ — словно сжатая мелодрама, о которой повествует участник событий другому человеку, слушателю, читателю. Романс не предполагает, как правило, конкретного обращения, но в нем всегда присутствует «обращённость». И в чеховском рассказе присутствует романсная побудительно-повелительная форма: «Теперь скажите: что ещё недоброе может со мной случиться?». Это неназванное обращение превращает лирический монолог как бы в диалог с невидимым собеседником, что сближает рассказ с коротким, но глубоким, требующим эмоционального отклика, переживания романсом. Сам рассказ звучит как романс в прозе.
Романсу чужды упрёки горькой судьбе, сетования на несчастливую любовь, ибо даже эта несчастливая любовь есть ценность в романсном мире. Читатель хорошо помнит заключительные строки романса:
Но не грустен я, не печален я,
Утешительна мне судьба моя:
Всё, что лучшего в жизни бог дал нам,
В жертву отдал я огневым глазам!
Этим же настроением пронизаны и последние строки чеховского рассказа.
Легко узнаваема в произведении и романсная лексика: любила безумно, молодость пропадает, бешеный вихрь, чёрные глаза. Типичны для романса образные сочетания — «чёрные глаза», «чёрные очи»:
|
|
Встречаются в рассказе Чехова и типичные романсные «формулы». У Чехова: «Помню, встречал я с женою Новый год...» В романсе: «Я помню день! Ах, это было счастье!» (Б. Борисов); «Помнятся летние ночи весёлые...» (А. Пугачёв). У Чехова: «Не помню, что было потом...» В романсе: «Это было давно... Я не помню, когда это было / Пронеслись, как виденья, и канули в вечность года...» (С. Сафонов).
Следует заметить, что в окончательной редакции рассказа звучит «жестокий» романс, в силу чего Чехов убирает излишнюю «жестокость» повествования, строки «терзал её попрёками или выгонял из дому на холод», «кажется, всё уже было и весь запас пыток у судьбы исчерпан», «в могиле не скучнее, чем в полустанке».
Во второй половине 80-х годов постепенно изменяется отношение самого Чехова к жанру романса, в котором писатель открывает безграничные возможности выражения человеком своих чувств и мыслей. Значительно усложняется и функционирование романса в прозе писателя. В этот период в творчестве Чехова романс выступает как средство раскрытия нравственно-психологического состояния героев. Более того, он начинает оказывать влияние на саму структуру чеховских произведений.
Примечания
1. Романс Красова «Я вновь пред тобою» также вошёл в «Альбом золотых мотивов...» (с. 215), Чехов часто обращается к романсам, входящим в этот сборник.
2. Об этом см.: Смирнов М.М. Рассказ А.П. Чехова «Тина» и роман Жана Ришпена «Клейкая» // Филологические науки. 1984. № 1. С. 73—76.
3. Об этом см.: Овчинников М.А. Творцы русского романса. М., 1988. С. 96.
4. Там же. С. 96.
5. Цит. по: Стрелок. Сборник опер, водевилей, шансонеток, комических куплетов, сатирических, юмористических стихотворений, романсов, песен, сцен и рассказов из народного малороссийского и еврейского бытов. М., 1882. С. 208—209.
6. Петровский М. Указ. соч. С. 67.
7. См.: Русские песни и романсы. С. 214.
8. Петровский М. Указ. соч. С. 70.
9. Кондратьев И.К. Блеск очей моих знаком // Русские песни и романсы. С. 365.
10. Тимофеев А.В. Чёрные очи, ясны очи // Русские песни и романсы. С. 218.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |