Проблема жизни, здоровой телесности в метапоэтике

В.В. Вересаев о Ф.М. Достоевском и Л.Н. Толстом

В предыдущей части мы говорили о патографии — анализе жизни и творчества выдающихся личностей, страдавших и не страдавших психическими заболеваниями. В эпистеме конца XIX — начала XX века проблема жизни, здоровой и нездоровой телесности, связанной с духовностью, была весьма актуальна в среде писателей, опережавших в своем анализе ученых. Известный практикующий врач, исследователь, писатель, современник А.П. Чехова В.В. Вересаев (1867—1945) создал знаменитое произведение, где использовал опыт врачебной практики, — «Записки врача» (1895—1900). А.П. Чехов и В.В. Вересаев были знакомы, отношение Чехова к Вересаеву не было ровным. В письме А.С. Суворину от 1 июля 1903 года (Наро-Фоминское) Чехов рекомендует ему почитать рассказы Вересаева: «Начните со второго тома, с небольшого рассказа «Лизар». Мне кажется, что Вы останетесь очень довольны. Вересаев врач, я познакомился с ним недавно; производит он очень хорошее впечатление» (151, т. 11, с. 231). Но есть и замечания о грубости языка, общего стиля, например, в письме М. Горькому от 18 января 1899 года (Ялта): «Вересаев талантлив, но груб — и, кажется, умышленно. Груб зря, без всякой надобности. Но, конечно, он гораздо талантливее и интереснее Чирикова» (151, т. 8, с. 25). По свидетельству Чехова, Вересаев бывал у него, остались книги с дарственными надписями Чехова Вересаеву.

Говоря о трудностях врачебной профессии, В.В. Вересаев осознает, что врачи — лишь небольшая часть одного громадного, неразъединимого целого, и только в судьбе этого целого можно видеть личную судьбу и успех. Глубинное знание человеческого организма, психики, интеллекта В.В. Вересаев применяет в процессе создания метапоэтического произведения «Живая жизнь» — цикла литературно-философских исследований о Ф.М. Достоевском, Л.Н. Толстом, Ф. Ницше (1909—1921). Свое исследование о Ф.М. Достоевском В.В. Вересаев называет «Человек проклят»: «Живою тяжестью давят читателя его туманы, сумраки и моросящие дожди. Мрачная, отъединенная тоска заполняет душу. И вместе с Достоевским начинаешь любить эту тоску какою-то особенною, болезненною любовью. В душе художника вечная, беспросветная осень. Он как будто с большим только напряжением может представить себе, что есть на свете радостный блеск солнца, синее небо, манящие полусветы ночи. Он мучительно знает, что все это есть, но все это безнадежно далеко. Воспоминания тусклы и безжизненны, как будто он смотрит на них сквозь запотелое от тумана стекло. Только изредка вдруг ярко мелькнет в памяти обрывок образа, — какой-нибудь «лист зеленый, яркий, с жилками, и солнце блестит», — и сердце сожмется в тоске по далекому и недостижимому» (31, с. 3).

В.В. Вересаев наблюдает человека, как его рисует Достоевский. При этом отождествляет действия человека Достоевского с самыми уродливыми, дисгармоническими явлениями в мире животных — теми уклонениями, ошибками и неудачными «пробами», «которые делает природа в трудной своей работе по гармонизации жизни». Человек у Достоевского, считает В.В. Вересаев, — вместилище всех болезненных уклонений жизненного инстинкта со свойственным ему «роковым круговоротом судорожного и моментального самоотрицания и саморазрушения» (там же, с. 39).

Как в биологической, так и в моральной области, человек часто тянется ко всему, что уродует, разрушает жизнь, он чувствует над собой власть страшной силы, но противиться ей нет ни воли, ни даже желания: «Так тянется к сжигающему огню ночная бабочка. Мелькнул огонек, — и бабочка устремляется к нему, бьется о раскаленное стекло лампы, обжигается падает и опять взлетает, и бьется опять. <...> Религия Достоевского во всяком случае — ...лазарет. Лазарет для усталых, богадельня для немощных. Бог этой религии — только костыль, за который хватается безнадежно увечный человек. Хватается, пытается подняться и опереться, но костыль то и дело ломается. А кругом — мрачная, унылая пустыня, и царит над нею холодное «безгласие косности» (там же, с. 39, 55). При этом в страдании есть идея. Герой повести «Игрок» говорит: «Есть, есть наслаждение в последней степени приниженности и ничтожества! Черт знает, может быть, оно есть и в кнуте, когда кнут ложится на спину и рвет в клочки мясо» (там же).

И все-таки, считает В.В. Вересаев, при такой болезненности взглядов Достоевского он тем не менее знает о жизни что-то очень важное: «Он знает, что «эта живая жизнь есть нечто до того прямое и простое, до того прямо на нас смотрящее, что именно из-за этой-то прямоты и ясности и невозможно поверить, чтобы это было именно то самое, чего мы всю жизнь с таким трудом ищем» (там же, с. 58).

Основа мировосприятия Л.Н. Толстого, по Вересаеву, — прямо противоположная: «Да, счастлив был Толстой, что умел так описать все это. Но еще более счастлив он был, что умел все это пережить, что умел извлекать из жизни такие радости!» — пишет В.В. Вересаев, называя очерк о Толстом «Художник жизни» (там же, с. 307). Главное — это пребывание в жизни и переживание ее как живого, творческого, созидательного начала: «В каком бы доме, казалось, он ни жил, «дом» был бы мал для него, несоизмерим с ним; а соизмеримым с ним, «идущим к нему», было поле, лес, природа, село, народ, то есть страна и история. Он явно вышел, перерос условия видного, индивидуального существования, положения в обществе, «профессии», художества и литературы. «Исповедь» его, по которой он изо всего вышел, — была в высшей степени отражена в его фигуре, которая явно тоже изо всего вышла, осталась одна и единственна, одинока и грустна, но велика и своеобразна» (там же, с. 319).

Толстой был, по выражению его биографа П.И. Бирюкова, «свободным художником жизни. И, лишенный возможности воплотить свои замыслы в жизнь, в делание, он испытывал муки художника, у которого остановлен и задавлен его творческий порыв» (там же, с. 320).

В.В. Вересаев исследует Толстого во всем многообразии его характера, творческой устремленности, показывает, что жизнь его была отнюдь не безоблачна, в ней было много сложной рефлексии, неприятия окружающего: «Толстой не был пророком, не был святым. Но он был чем-то, что не менее важно для жизни. Он был страстным, безоглядным искателем, человеком, «взыскующим града». И был он еще художником, сумевшим собственную свою жизнь сделать одним из самых прекрасных своих произведений. И благодарение судьбе, что она дала ему возможность своим уходом внести последний, заключительный штрих в это художественное произведение жизни. Толстой умер не в прочно-оседлом яснополянском обиталище, он умер в пути, на глухом полустанке. Но через этот полустанок, ярко блестя рельсами, уходит вдаль бесконечная дорога...» (там же, с. 334).

Можно сказать, что взгляды А.П. Чехова, писателя и врача, исследования В.В. Вересаева о Ф.М. Достоевском и Л.Н. Толстом — это и анатомия жизни и творчества писателей, у каждого из которых есть духовная и физическая доминанта, выделяемая в процессе тщательного психофизического анализа многообразия характеров русских гениев. Эти доминанты обозначены в названиях очерков, которые являются результатом не только литературно-философских, но и медицинских наблюдений писателей-врачей.

К.И. Чуковский об А.П. Чехове

О жизни и творчестве А.П. Чехова написаны многочисленные критические книги, журнальные, газетные статьи его современников, появившиеся в печати в конце XIX — начале XX века. Впервые систематизировал эти отзывы, рецензии К.И. Чуковский. Его книгу «О Чехове» (1959) можно отнести к метапоэтическим работам, так как в ней осмысливается жизнь и творчество А.П. Чехова с позиций творческой концепции К.И. Чуковского, и в частности, его виталистических идей.

В книге «О Чехове» (издания 1957, 1967, 1971), К.И. Чуковский, как литературный критик, занимался изучением критических отзывов об А.П. Чехове, поэтому работа К.И. Чуковского относится к области метакритики. В своей книге писатель обращается к анализу книг, журналов, газет, воспоминаний об А.П. Чехове, относящихся к периоду 1888—1931 годов.

Он называет книгу А.Б. Дермана «Творческий путь А.П. Чехова» (1929), критические статьи об А.П. Чехове, которые печатались в крупных журналах:

«Русские ведомости» (1889, № 133; 1890, № 104) — Н.К. Михайловского,

«Русская мысль» (1892, № 6) — М.А. Протопопова,

«Русское богатство» (1893, № 1; 1902, № 1) — П.П. Перцова, Н.С. Русанова,

«Новь» (1886, № 11) — Ф. Змиева (псевдоним журналиста Ф.И. Булгакова),

«Исторический вестник» (1909) — Н.М. Ежова,

«Северный вестник» (1887, № 9) — Н.К. Михайловского.

К.И. Чуковский упоминает о многотиражных газетах:

«Новости» (1892, № 44) — статья А.М. Скабичевского,

«Каспий» (1892, № 15) — статья А.В. Амфитеатрова, —

называет предисловия: В.М. Фриче — к выпущенному в 1929 году полному собранию сочинений А.П. Чехова, Н.К. Пиксанова — к книге «А.П. Чехов и В.Г. Короленко. Переписка» (М., 1923).

В книге «О Чехове» упомянуты статьи в «Энциклопедическом словаре» Ф.Ф. Павленкова (СПб., 1903), в VIII томе полного собрания сочинений А.П. Чехова (М.—Л., 1931) — «Чехов и крестьянство» Ив. Теодоровича.

В изучении критики К.И. Чуковский опирается на воспоминания В.В. Вересаева, С.Я. Елпатьевского, называет письма, в которых содержались критические отзывы об А.П. Чехове: А.И. Эртель — В.А. Гольцеву (2 февраля 1894 года), А.Н. Плещеева — А.П. Чехову (14 апреля 1888 года), О.Л. Книппер — А.П. Чехову (1901), приводит примеры стихотворений, посвященных А.П. Чехову, в которых содержится критическая оценка его творчества: Г.А. Вяткина, Дм.М. Цензора, Эм.М. Бескина, С. Якимова, А.В. Амфитеатрова, Як.В. Година, А. Лукьянова, Л.Г. Мунштейна, О.Н. Чуминой, И.А. Гриневской и др. Упоминается и замечание, сделанное А.П. Чехову писателем Ф.Ф. Тищенко во время их личной встречи в Ницце (18 декабря 1897 года).

Анализ критических статей, отзывов, воспоминаний позволил К.И. Чуковскому сделать вывод: «Чехов... был одним из наиболее оболганных русских писателей» (155, с. 9—10). К.И. Чуковский говорит о том, что его долг — освободить образ А.П. Чехова «от той многолетней лжи, которую горе-критики нагромоздили вокруг его имени» (там же, с. 10). Всем критическим статьям и рецензиям об А.П. Чехове, выходившим в конце XIX — начале XX века, писатель дает обобщенное заглавие: «Двадцать лет непонимания» (156, с. 273).

К.И. Чуковский выделяет главную черту ранних критических отзывов об А.П. Чехове — писатель предстает в них как нежизнеспособный художник и личность. Современные А.П. Чехову критики характеризуют А.П. Чехова как человека:

• лишенного энергии, воли: «слабовольный», «безвольный», «бессильный», «слабый человек», «слабая натура» (158, с. 272);

• отсутствие воли и энергии приводит к превращению А.П. Чехова в недеятельного, пассивного в жизни, неспособного справиться с собственной физической и нравственной немощью человека: он «пассивный», «пассивносенситивный», «недеятельный», «анемичный», «инертный», «дряблый», «вялый» (там же, с. 272), «болезненно вялый», избегавший «вмешиваться во внешнюю жизнь» (там же, с. 273), стремившийся к «примирению с жизнью... в вульгарном ее значении» (154, с. 589), «певец безнадежной тоски» (там же, с. 597), «слезливый плакальщик» (с. 598), певец «скуки жизни» (с. 598), «тоски», «печали» (с. 599), «апостол тоски и отчаяния» (с. 600), «безысходной скорби» (с. 600), «окоченелости», «дряблости» (с. 601), он постоянно «стонал», «рыдал», «мрачнел», ронял «печальную слезу» (с. 599—600), был «скорбным» «всероссийским нытиком» (с. 600—601);

• пассивность А.П. Чехова способствует его равнодушию, безнравственности: «равнодушный к скорбям и тревогам людей» (с. 588), «безразличный» (с. 590), «бесчеловечный писатель» (с. 588), установивший «культ нравственного безразличия» (с. 590), «индифферентный» (с. 590), «безучастный» (с. 590), Чехову «малодоступна нравственная оценка человеческих действий» (с. 591), это «аморальный» писатель, не способный понять, «что подло и что благородно» (с. 591), «нравственный калека, урод, у которого от долгого бездействия совершенно атрофировалась совесть» (с. 591);

О литературном творчестве, языке произведений А.П. Чехова критики отзываются как о «болтовне ради болтовни» (с. 592), «праздной игре таланта» (с. 588), писанине, которая производится «с холодной кровью» (с. 588), «полубреде» (с. 592), «фальши», «пошлости» с «жидким сюжетом» (с. 593).

Несостоятельность А.П. Чехова как писателя, по их мнению, связана с тем, что он не имеет никаких творческих идей, целей: он «поверхностный, безыдейный писатель» (с. 589), ему свойственно «полное отсутствие верховной цели» (с. 589), у него «нет идей» (с. 590).

Таким образом, критики конца XIX — начала XX века подчеркивают, выводят на первый план те качества А.П. Чехова, которые противопоставлены интересу к жизни, жизнелюбию, жизненной активности. Многократные упоминания об «анемии», «окоченелости», «бесчеловечности», «атрофированной совести» способствуют созданию образа некрофила, «механического аппарата» для изготовления «милых штришков» (с. 621).

К.И. Чуковский противопоставляет мнению критиков свой виталистический взгляд на жизнь и творчество Чехова. В работах «Живой как жизнь» (1962), «От двух до пяти» (1928—1968), «Высокое искусство» (1921—1968), статьях, литературных портретах К.И. Чуковского в наибольшей полноте реализуются тенденции отечественного лингвистического витализма — исследования «жизненной силы», жизненных потенций языка и творчества. Лингвистический витализм метапоэтики К.И. Чуковского выражается в отношении к языку как деятельностному, живому, жизненному явлению в бытии детей и взрослых, в художественном творчестве, в переводческой деятельности, в научных исследованиях. Витальность в работах К.И. Чуковского всегда противопоставлена летальности, жизнь — смерти (см.: 112).

В процессе анализа критических работ об А.П. Чехове К.И. Чуковский как исследователь определяет, что в их основе лежит «мертвая схема» (154, с. 596). Все высказывания критиков, по его словам, — «злая неправда», «нелепая подтасовка цитат», «полное пренебрежение к истине», это «безумные статьи», «мусор заскорузлых неправд и полуправд» (158, с. 272—273).

К.И. Чуковский определяет и систематизирует «тупые», «злые», «стадные» ошибки критиков (154, с. 587, 597), говорит о них в плане негации, выделяет ложные представления, свидетельствующие об их «глухоте» (там же, с. 621), «бездарности и тупости» (с. 620), о «неумении читать его книги» (с. 588), о «массовой слепоте критиков» (с. 588), «оскорбительно-лживых формулах» (с. 591), «травле» (с. 592), «грубости», «разнузданности», «наглости», «свирепости» критических суждений (с. 592), о «тупых кривотолках» (с. 593), о том, что критика создавала «глубоко неверное, ложное представление» об А.П. Чехове (с. 597). Критики «третируют» (с. 589) А.П. Чехова, выносят ему «приговор», «убивают», «умертвляют» писателя (с. 589).

Самих критиков К.И. Чуковский называет «рабами» (с. 590), «эпигонами народничества» (с. 591), «слякотью» (с. 598), «гуртовыми», «безымянными», «безличными» писателями (с. 598), «подголосками общепризнанных идей своей эпохи» (с. 599), идущими «скопом, гуртом» друг за другом (с. 599).

Мнение критиков К.И. Чуковский характеризует как «трафаретное, штампованное» (с. 599), «гуртовое», «сплошное», «массовое» (с. 601), это «массовая слепота, массовый гипноз», «эпидемия» (с. 602).

К.И. Чуковский ставит задачу — представить читателю подлинного, настоящего Чехова. В основе лежит доминанта — витальные тенденции в жизни и творчестве А.П. Чехова. К.И. Чуковский ставит в основную позицию его могучую волю, энергию, гигантские жизненные и творческие силы.

Главная черта, основное в личности и творчестве А.П. Чехова — его «никогда не ослабевающий, жгучий, живой интерес ко всякому проявлению жизни, ко всякому ее воплощению в зримых и осязаемых образах» (с. 604). К.И. Чуковский настаивает на «жизнелюбии художника» (с. 622), говорит о его жадном, ненасытном интересе к жизни (с. 609). А.П. Чехов глубоко познал «науку человековедения» (с. 615), поэтому его творчество представляется как «итог пристального изучения жизни» (с. 615), «проявление кипящих в художнике жизненных сил» (с. 622), и всякое зрелое произведение А.П. Чехова определяется К.И. Чуковским как «живой организм» (с. 623) — жизнеспособный, имеющий потенции для развития во времени и пространстве.

Главное доказательство того, что А.П. Чехов обладал огромными жизненными силами, — язык его произведений. К.И. Чуковский проводит сложную текстологическую работу по сравнению первоначальных текстов произведений А.П. Чехова в записных книжках, черновиках, газетах и журналах 1880-х годов с окончательными вариантами, которые сам А.П. Чехов готовил к изданию в 1900—1901 годах. Анализ «мириад поправок» (с. 667), внесенных А.П. Чеховым в тексты собственных рассказов, позволяет К.И. Чуковскому сделать значимый вывод: «...в истории мировой литературы неизвестны другие случаи таких колоссальных поправок, изменяющих порою самый стиль первоначального текста» (с. 665), «...в усовершенствовании языка одно из самых удивительных чудес» творчества А.П. Чехова (158, с. 270).

К.И. Чуковский выделяет два главных качества А.П. Чехова, которые позволяют писателю достигнуть «власти над словом» (там же, с. 270), «победоносно» распоряжаться языком как материалом творчества, стать «недосягаемым» мастером русского слова. Эти качества — воля и энергия. Лексемы «воля» и «энергия» — наиболее частотные в тексте К.И. Чуковского об А.П. Чехове.

«Воля» — «1. Одно из свойств человеческой психики, выражающееся в способности добиваться осуществления поставленных перед собой целей, осуществления стремлений. Сознательное стремление к осуществлению чего-л.; упорство, настойчивость в достижении чего-либо». «2. Желание, хотение, требование». «3. Власть, право распоряжаться по своему усмотрению». «4. Состояние, характеризующееся отсутствием стеснений, ограничений; свобода» (МАС).

В текстах К.И. Чуковского об А.П. Чехове актуализируется весь комплекс значений лексемы «воля». К.И. Чуковский подчеркивает стремление, желание Чехова добиваться поставленных целей — говорит о «гениально-настойчивой воле» писателя (158, с. 271). «Власть» Чехова над языком утверждается эпитетами «могучая», «великая воля» (там же, с. 270; 154, с. 694). Свобода Чехова как большого художника находит выражение в том, что воля его «несгибаемая» (158, с. 270). Цель, к которой с упорством, настойчивостью стремится писатель, — «выработать... стальной лаконичный стиль» (154, с. 694).

Обратим внимание на лексему «стальной» — «перен. сильный, крепкий» (МАС). Утверждение силы А.П. Чехова как наполненного жизнью мастера русского слова — одна из главных задач К.И. Чуковского. Не случайно он пишет о том, что в стиле Чехова проявляется «напряженная мускулатура гиганта» (158, с. 270).

К.И. Чуковский постоянно говорит и об «энергии» языка А.П. Чехова: «непревзойденная энергия краткости» (154, с. 609), «энергия речи» — 4 раза на двух страницах (там же, с. 610—611), «энергия в письмах» (с. 610), «энергия» «сравнений» в языке рассказов (с. 611), «обычная» для «выражений» Чехова «энергия» (с. 653).

«Энергия» — «деятельная сила, соединенная с настойчивостью, решительностью в достижении поставленной цели» (МАС). Сила, настойчивость, решительность позволяют А.П. Чехову пройти собственную «школу высокого взыскательного вкуса» (154, с. 667), «вытравить» из своего языка безвкусицу, достигнуть той внутренней «феноменальной сложности» (там же, с. 635) языка при внешней его «компактности» (с. 667), которой «не знала мировая новелла» (с. 635). Об А.П. Чехове, считает К.И. Чуковский, нельзя говорить как о понуром и вялом писателе именно потому, что язык его произведений отличается огромной силой экспрессии, с помощью которой рассказы «спрессовываются» (с. 613), образы при кажущейся простоте получают такую большую смысловую нагрузку, что короткие рассказы А.П. Чехова воспринимаются «как длинные повести со сложным сюжетом» (с. 612).

Анализируя литературное творчество Чехова, К.И. Чуковский говорит об «изобилии кишащих в нем творческих сил» (158, с. 214), «бьющей в нем через край могучей энергии творчества» (там же, с. 215), «динамической мощи творчества» (154, с. 654), «великой силе писателя» (там же, с. 672), «могучей власти над людьми» (158, с. 216), которые позволили А.П. Чехову передать читателю «гигантское множество... впечатлений и образов» (там же, с. 234), создать «грандиозную энциклопедию русского быта восьмидесятых и девяностых годов» (там же, с. 208).

«Энергия», «воля», «сила» А.П. Чехова как писателя и человека делали из него «великана», «человека громадных масштабов» (там же, с. 234), который «работал, как фабрика, не зная ни минуты простоя, выбрасывая горы продукции... бесперебойно, один за другим, целые десятки шедевров» (там же, с. 215).

К.И. Чуковский часто сравнивает работоспособность Чехова с работоспособностью целых учреждений. Так, анализируя деятельность А.П. Чехова в качестве литературного редактора, К.И. Чуковский говорит о том, что объем выполненной писателем работы был под силу только хорошо организованному литературному агентству с большим штатом сотрудников. В ялтинском попечительстве А.П. Чехов «являл в своем лице чуть ли не все учреждение» (там же, с. 231), в литературе «он работал, как фабрика. Людям помогал так неутомимо и деятельно, словно был не человек, а учреждение. Даже гостей принимал у себя в таком беспримерном количестве, словно у него был не дом, а гостиница» (там же, с. 234).

Таким образом, можно говорить об А.П. Чехове как об образце духовно здорового человека, на что писатель и ориентировал себя. Философы считают, что «здоровье — это образ антропологического потенциала исторически конкретной культуры, то есть образ человека, воплощающий в себе полноту человеческих возможностей на определенном этапе развития человечества; образ, который предпосылочно задается медику и в качестве «нормы здоровья», и в качестве цели (если возникает необходимость «исцелить» человека, вернув его в состояние «нормы»), и в качестве критерия, определяющего «можно» и «нельзя» по отношению к человеку (то есть формирующего границу «антропологической неприкосновенности»). Конкретизирующим же эталоном понятия здоровья в медицине, как и во всей культуре, является «способность к делу»; или работоспособность, но определяемая не «природно», а «культурно», — как присущая только человеку способность воспроизводить социокультурное основание собственной, присущей только человеку сущности в конкретной исторической форме» (122, с. 400).

А.П. Чехов по специальности был врачом, что внутренне отразилось на его творчестве, как мы уже отметили, он изучал и осмыслял человека в единстве его телесной и духовной организации. К.И. Чуковский отмечает, что своеобразная черта творчества А.П. Чехова, обусловленная его профессией, заключается в том, что он властью своего мастерства заставлял жалеть даже тех, кому мы не можем сочувствовать и кого не расположены любить: «К своему Иванову он поначалу хотел отнестись объективно, как относится врач к больному. Но пристально вглядевшись и поняв, как мучительна душевная болезнь Иванова, он при всей своей неприязни к нему не мог не проникнуться жалостью — жалостью врача к пациенту» (154, с. 658).

Сам А.П. Чехов впоследствии был тяжело болен, но что же помогало ему не только жить, но и вести неустанную деятельность, несравнимую с жизнью рядового человека? К.И. Чуковский дает ответ — это заложенная в самой природе писателя «способность к делу», имеющая «культурную» природу. Именно «человеческая сущность» личности Чехова, его высокие нравственные качества: «сострадание», «жалость», «человечность», «неусыпная, чуткая совесть», «душевное благородство» (там же, с. 663), «страстная гуманность» (там же, с. 664) — определяли жизнь и творчество писателя. А.П. Чехов — «героически волевой человек» (158, с. 272), творческие силы дают ему возможность «побеждать свои немощи творчеством» (там же).

Гигантское жизнелюбие Чехова К.И. Чуковский, в частности, видит в гостеприимстве: «Он был гостеприимен, как магнат» (там же, с. 205), обладал «размашистым и щедрым радушием» (с. 207), в этом радушии сказывалась «огромная жизненная энергия» (с. 206), «воля» (с. 207); «душевная щедрость» (с. 209), и что особенно важно для художника — «феноменальная общительность» (с. 208).

К.И. Чуковский особенно подчеркивает то, что в обыденной жизни А.П. Чехов проявлял себя именно как «настойчивый труженик» (154, с. 654), «созидатель жизни» (там же, с. 655), был «неутомимо активен» (158, с. 221); его характеризовало желание «деятельного», «героического», «творческого» «вмешательства в жизнь» (там же, с. 224; 154, с. 653), которую А.П. Чехов стремился не только описывать, но и «переделывать», «строить» (158, с. 224). Если собрать все факты «вмешательства в жизнь», представленные К.И. Чуковским, то получится огромный список. Главные черты, которые выделяет К.И. Чуковский, — гигантские масштабы, затрата колоссальной энергии, огромное напряжение сил и воли.

Работу А.П. Чехова по «созиданию» жизни К.И. Чуковский описывает, используя глаголы с семантикой созидательной активной деятельности. А.П. Чехов «сажает» тысячи деревьев (там же, с. 222), «ставит» памятник Петру Первому (с. 225), «хлопочет» об устройстве Народного дома, биологической станции, «добивается» строительства клиники, «строит» школы, колокольни, пожарные сараи (с. 224), «устраивает» общественную библиотеку (с. 226), «собирает» книги для школ, «шлет» книги в библиотеки и школы большими партиями. К.И. Чуковский делает вывод: «Вообще всякое строительство увлекает его, так как оно, по его представлению, всегда увеличивает сумму человеческого счастья» (с. 224).

Счастье К.И. Чуковский рассматривал как наивысшее достижение человеческих усилий, свободного состояния человека, полного сил, жизненной энергии и жизненных устремлений.

Исследование К.И. Чуковского — это не просто констатация фактов, оно нацеливает на размышления, дальнейшие поиски. Один из главных вопросов, которые задает К.И. Чуковский, направлен на деятельностное осмысление творчества А.П. Чехова, постоянные усилия для совершенствования и возвышения, с тем чтобы вступить в подлинный диалог не с «милым», «трогательным» Чеховым, а с «великаном», «человеком громадных масштабов» (там же, с. 234). Как видим, «вселенная» Чехова и сейчас требует огромных усилий для ее познания. Мы только приближаемся к пониманию некоторых истин, о которых нам говорил другой большой художник, вступивший с Чеховым в серьезный творческий диалог.