Проанализировав в предыдущих параграфах эпистолярное и литературное наследия А.П. Чехова, в которых, как было выяснено, содержательно отражены научная психология и психология художественного творчества соответственно, стоит перейти к рассмотрению их соотношения.
Действительно, в процессе историко-психологического исследования выяснилось, что этапы изучения писем и произведений пересекаются во многих аспектах. Из этого следует пересечение научно-психологического и художественно-психологического сегментов в чеховском наследии при их относительной демаркации. Так, например, в основной массе художественных текстов, для которых, как мы определили, знания писателя психологических теорий второй половины 19 в. имеют относительную значимость, есть несколько произведений, чётко прослеживающих эту осведомлённость. В чеховской «Скуке жизни» есть эпиграф, взятый писателем из «Практического руководства для священнослужителей» (автор П. Нечаев): «По наблюдению опытных людей, нелегко расстаются с здешнею жизнью и старцы; при этом они нередко обнаруживают свойственные их возрасту — скупость и жадность, а также мнительность, малодушие, строптивость, неудовольствие и т. д.») [38а, с. 164]. Как и эпиграф, некоторые фразы из этого рассказа («И почему это именно в старости человек следит за своими ощущениями и критикует свои поступки? Отчего бы в молодости ему не заниматься этим? Старость и без того невыносима... В молодости вся жизнь проходит бесследно, едва зацепляя сознание, в старости же каждое малейшее ощущение гвоздем сидит в голове и поднимает уйму вопросов...») [38а, с. 175] напрямую связаны с теорией французского психолога Т. Рибо. Как мы выяснили из аналитического изучения чеховского эпистолярного дискурса, писатель интересовался трудами Т. Рибо, и даже заказывал одну из его работ для таганрогской библиотеки. Применительно к вышеприведённому примеру, в рассказе просматривается аналогия с законом французского психолога о разложении аффективной жизни, который тот распространял на всю психологию. «Разложение чувствований», согласно Т. Рибо, происходит постепенно и непрерывно, под влиянием возраста. Сам же закон заключается в «постепенном регрессе, переходе от высшего к низшему, от сложного к простому, от неустойчивого к устойчивому, от менее организованного к более организованному... первыми исчезают те явления, которые в процессе эволюции бывают последними по времени появления. Эволюция и разложение идут, таким образом, двумя противоположными путями» [26а, с. 457—458]. Думается, что знание именно этого закона побудило А.П. Чехова к литературному созданию соответствующей тематики в рассматриваемом тексте.
С точки зрения преломления психологических теорий в художественном творчестве Антона Павловича также весьма интересен рассказ «Невеста». Одна из героинь этого произведения излагает идею, по сути, повторяющую основную мысль структуралистов: «Прежде всего надо, чтобы вся жизнь проходила как бы сквозь призму... то есть, другими словами, надо, чтобы жизнь в сознании делилась на простейшие элементы, как бы на семь основных цветов, и каждый элемент надо изучать в отдельности» [43а, с. 218]. В этом случае аналогия просматривается с учением В. Вундта и его последователей — структуралистов. Именно в то время зарубежными учёными было сделано предположение, что для изучения основного предмета психологической науки (в то время им было сознание), его нужно разложить на составляющие элементы. Тогда, фигурально выражаясь, «быть может, подобно химику, разлагающему воду на водород и кислород, психологи смогут подвергнуть анализу вкус лимонада (восприятие), разлагая его на сладкий, горький и холодный элементы (ощущения)» [8, с. 22]. Ощущения как простейшие элементы сознания, были описаны В. Вундтом в его работе «Введение в психологию» [13а, с. 42]. Таким образом, и в этом чеховском рассказе напрямую проявляется знание передовых в то время психологических концепций.
Письмо-анализ пьесы «Иванов», в котором, А.П. Чехов, как было показано, использует представления о психологии русского народа, является ещё одним доказательством пересечения научной и литературной психологий у писателя: «Разочарованность, апатия, нервная рыхлость и утомляемость являются непременным следствием чрезмерной возбудимости, а такая возбудимость присуща нашей молодёжи в крайней степени... Утомляемость (это подтвердит и д-р Бертенсон) выражается не в одном только нытье или ощущении скуки. Жизнь утомлённого человека... очень не ровна. Все утомлённые люди не теряют способности возбуждаться в сильнейшей степени, но очень не надолго, причём после каждого возбуждения наступает ещё большая апатия» [53а, с. 111—112].
Дружеские и одновременно научные беседы А.П. Чехова с зоопсихологом В.А. Вагнером, отразившиеся в письмах к А.С. Суворину, трансформировались в творческом наследии писателя в виде фельетона «Фокусники» (выражавшего поддержку статье К.А. Тимирязева «Пародия науки») и в характер героя «Дуэли» зоолога фон Корена. Сама повесть «Дуэль» также, по-видимому, служит доказательством знаний А.П. Чехова о психологии, поскольку и смысл, и сопровождавшие произведение письма, свидетельствуют о связи воззрений писателя с ещё только разрабатывавшимся в то время психоанализом.
Упомянутые беседы литератора с основателем отечественной сравнительной психологии, как мы уже выяснили, выявляли резко отрицательное отношение А.П. Чехова к теории психического вырождения М. Нордау. Возможно, представления А.П. Чехова о том, что этот феномен (выражавшийся, как считалось, в распространении неврастении среди людей 19 в.), успешно победим силой воли, послужили последствиями пребывания писателя на Сахалине, или, по крайней мере, были укреплены поездкой.
А.П. Чехов, как медик, интересующийся достижениями в области психиатрии, не мог не быть информированным о споре учёных по поводу причин разного рода психических тюремных расстройств. Так, к примеру, одни авторы предполагали, что такие расстройства (сумеречные состояния, психозы, истерии и пр.) есть естественное проявление патологической наследственности, той же, которая толкнула больных на путь преступления и, в результате, привела их в тюрьму. Другие учёные описывали некоторые тюремные заболевания как специфически-реактивные формы: «бегство в болезнь», «бред помилования пожизненно-заключённых», шизофрению и т. д. [17а] Чеховские же медико-психологические, в том числе статистические, исследования привели к выводу, что причиной психических недугов заключённых на Сахалине может являться в первую очередь порядок, заведённый островной политикой: «с облегчением участи, с переходом ссыльного в более свободное состояние, шансы его попасть под суд всякий раз уменьшаются вдвое. Все эти цифры... могут дать читателю понятие о том, какое громадное число людей на Сахалине томится ежегодно под судом и следствием благодаря тому, что дела тянутся по многу лет, и читатель может себе представить, как губительно должен этот порядок отзываться на экономическом состоянии населения и его психике» [47а, с. 328]. По поводу нервных болезней каторжан А.П. Чехов писал подробно и с точностью специалиста: «С нервными болезнями ссыльные обращаются в лазарет не часто. Так, в 1889 г. невралгии и судороги были зарегистрированы только 16 раз. Очевидно, лечатся только те нервные больные, которых привозят или приводят. Воспаление мозга, апоплексия и паралич дали 24 случая с 10 смертями, эпилепсия зарегистрирована 31 раз, а расстройство умственных способностей 25 раз. Психические больные... на Сахалине не имеют отдельного помещения... Я лично встречал в постах и селениях немало сумасшедших. Помнится, в Дуэ один бывший солдат всё толковал про воздушный и небесный океаны, про свою дочь Надежду в шаха персидского и про то, что он убил крестовоздвиженского дьячка... Не говорю уж о случаях нравственного помешательства, о начальном периоде прогрессивного паралича и проч., где нужна более или менее тонкая диагностика... Некоторые приезжают уже больными или привозят с собой зародыш болезни; так, в метрической книге записан умершим от прогрессивного паралича каторжный Городов, осуждённый за заранее обдуманное убийство, которое, быть может, совершил он, уже будучи больным. Другие же заболевают на острове, где каждый день и каждый час представляется достаточно причин, чтобы человеку некрепкому, с расшатанными нервами, сойти с ума. (Например, угрызения совести, тоска по родине, постоянно оскорбляемое самолюбие, одиночество и всякие каторжные дрязги...)» [47а, с. 365—366].
Сахалинскую тематику, отразившуюся одной из главных тем в эпистолярном наследии писателя, мы рассмотрели подробно вследствие того, что именно это произведение явилось у А.П. Чехова, во-первых, наиболее ярким примером перенесения научной сферы в литературную, а во-вторых, оно послужило некой точкой пересечения, результатом соотношения неоформленных научных замыслов литератора («История полового авторитета», «Врачебное дело в России») и литературного инструмента создания художественных образов.
Взаимодополнительность научной и литературной сфер у А.П. Чехова проявляется ещё и в следующих примерах: изначальный интерес писателя к увлечению русской интеллигенции сеансами спиритизма, магнетизма, гипнотизма и т. д., проявленный у него в плане научного изучения данных явлений и известный из писем, привёл впоследствии к появлению юмористического рассказа «На магнетическом сеансе» [35а, с. 30—32]. Содержащиеся в рассмотренном выше письме к брату Александру идеи магистерской диссертации («Истории полового авторитета»), по существу, отражающие суть сравнительной психологии, хоть и не нашли применения в науке того времени, зато послужили основой для создания текста «Из записной книжки Ивана Иваныча», вместившего в себя мысли о психическом неравенстве полов и отставании женщин [43а, с. 235—244].
Ещё одним доказательством сложности изучаемого нами предмета служит нахождение общего пункта (научно-ориентированного аспекта) при исследовании как писем, так и собрания сочинений А.П. Чехова.
Таким образом, представления писателя о психологическом знании, выявленные нами в письмах, несут функцию просвещения и развития науки в целом, а также синтеза идей в целостное знание о мире (последний тезис особенно иллюстративно доказывается письмами, посвящёнными тематике романа П. Бурже); в то же время, художественные произведения служат для творческого изображения психологических состояний. Данное функциональное разделение и является демаркационной линией, между, как мы выяснили, взаимодополнительными в чеховском наследии научной психологией и психологией художественного творчества, что полностью подтверждает выдвинутую гипотезу № 3.
Соотношение научной и литературной сфер у А.П. Чехова заключается в его стремлении учитывать медико-психологические, психоневрологические и психиатрические знания при написании художественных произведений — так называемых патографических рассказов (по словам писателя, «психопатологических очерков»).
В своих письмах, как было показано выше, писатель неоднократно описывал созданные им патографические рассказы. Неоднократно он характеризовал свою повесть «Чёрный монах». Так как это произведение является ярким примером учёта и последующего художественного воплощения литератором медико-психологических и психиатрических знаний, логично рассмотреть его в рамках параграфа. А.П. Чехов, по его словам, изобразил в повести историю болезни, а именно — манию величия [55а, с. 253].
Симптоматика мании, описанная у С.С. Корсакова, включает изменение настроения, длительность и интенсивность аффектов; повышенное самочувствие, «наклонность к экспансивному, приятному настроению». По словам С.С. Корсакова, чаще всего клиническая картина мании заключается в проявлении «разнузданного бесшабашного веселья, но в основе этого веселья можно заметить что-то печальное, прорывающееся то в отдельной фразе, то в каком-нибудь порывистом движении, выражающем порыв грусти: точно в глубине души больного лежит какое-то печальное ядро, и разнузданное веселье есть только реакция распустившейся личности на что-то мучительно подействовавшее на душу» [20а, с. 805].
И, действительно, уже начало текста предоставляет симптомы этого заболевания: «Андрей Васильич Коврин, магистр, утомился и расстроил себе нервы. Он не лечился, но как-то вскользь, за бутылкой вина, поговорил с приятелем доктором, и тот посоветовал ему провести весну и лето в деревне... В деревне он продолжал вести такую же нервную и беспокойную жизнь, как в городе. Он много читал и писал, учился итальянскому языку и, когда гулял, с удовольствием думал о том, что скоро опять сядет за работу. Он спал так мало, что все удивлялись; если нечаянно уснет днём на полчаса, то уже потом не спит всю ночь и после бессонной ночи, как ни в чём не бывало, чувствует себя бодро и весело. Он много говорил, пил вино и курил дорогие сигары... Коврин слушал музыку и пение с жадностью и изнемогал от них» [41а, с. 226—232]. После первого появления монаха настроение героя изменилось: «Приятное возбуждение, то самое, с каким он давеча танцевал мазурку и слушал музыку, теперь томило его и вызывало в нём множество мыслей» [41а, с. 238]. Фраза, отличающая болезнь персонажа именно как манию величия, даётся А.П. Чеховым как литературно, так и научно точно: «То, что говорил чёрный монах об избранниках божиих, вечной правде, о блестящей будущности человечества и проч., придавало его работе особенное, необыкновенное значение и наполняло его душу гордостью, сознанием собственной высоты» [41а, с. 246].
Этот пример, яркий по иллюстративности, но являющийся одним из многих в художественном наследии писателя, показывает, что в своих взглядах на психологию (определяющих психологические особенности его наследия) А.П. Чехов соединял естественнонаучное, медицинское образование и опыт литератора, а это подтверждает гипотезу № 2. Результатом такого соединения являлось характерное для наследия писателя взаимопроникновение, пересечение научной и литературной сфер, что обнаружилось нами как в письмах, так и в художественных произведениях.
В целом, стоит учитывать, что в период жизни А.П. Чехова существовало четыре основных ветви психологического знания: философская, естественнонаучная, литературная и экспериментальная. Исследование не показало наличие в чеховском наследии каких-либо упоминаний о развивавшейся в то время экспериментальной психологии, лабораторном психологическом эксперименте и тестировании. Философская психология, широко представляемая тогда в журнале «Вопросы философии и психологии», вызывала у литератора неоднозначное мнение: присущие ей мистика и пространные рассуждения ему были более чужды, нежели разработка больших идей (пример — его отношение к идеям Ф. Ницше). Естественнонаучная психология с её медицинскими, физиологическими основами была писателю ближе всего. Основу психологических особенностей наследия А.П. Чехова, обусловленных его воззрениями на предмет психологической науки, таким образом, составило комбинирование философствований о душе с естественнонаучной эмпирикой о человеке.
Иногда с наукой А.П. Чехов отождествлял не только психологию, но и медицину. Поэтому в беллетристической практике для создания образов он гибко использовал данные медико-психиатрической этиологии, порой доводя литературную образность до уровня психиатрического диагноза (например, как в произведении «Чёрный монах»). Ранние же произведения (такие, как «Темпераменты») отличаются от поздних более сознательным стремлением к использованию научных знаний, хоть и в юмористическом ключе.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |