Два отношения к жизни — два типа героев

Страшно, страшно подумать, сколько хороших, только слабых волей людей губит пошлость, как она сильно затягивает и потом уж не вырвешься.

Из писем читателей к Чехову

Он догадывался, что иллюзия иссякла и уже начиналась новая, нервная, сознательная жизнь, которая не в ладу с покоем и личным счастьем.

Чехов. «Учитель словесности»

Годы молодости, которые Некрасов когда-то назвал «праздником жизни», сравнительно редко привлекают внимание Чехова-художника, во всяком случае реже, чем, например, русских писателей первой половины XIX века. «Теперь нельзя брать героя моложе 30—35 лет», — говорил Чехов, противопоставляя своих героев 20-летним Печорину и Онегину.

Но в большой многолюдной семье чеховских героев немало и молодых людей. Один из самых интересных образов, созданных зрелым Чеховым — студент Иван Великопольский (рассказ «Студент»). И рассказ этот, как уже говорилось, писатель считал своей лучшей, «самой отделанной» вещью. Видимо, в «Студенте» автору была дорога мысль о вечных духовных ценностях, сближающих людей не только самого разного социального положения и культурного уровня, но и эпох, отделенных друг от друга многими столетиями. Мысль эта выражена в рассказе лаконично и выразительно.

В холодный вечер страстной пятницы Иван Великопольский, студент духовной семинарии, греясь у костра, рассказал двум крестьянкам-вдовам, матери и дочери, евангельский эпизод, предшествовавший описанию «страстей господних». На тайной вечере апостол Петр, ученик и соратник Христа, как говорится в евангельском сказании, поклялся в верности его учению, в готовности идти с ним на смерть, но тот в ответ произнес фразу: «Говорю тебе, Петр, не пропоет сегодня петел, то есть петух, как ты трижды отречешься, что не знаешь меня». Далее в евангелии сказано, что в ту ночь, когда Христа допрашивали и избивали, Петр действительно трижды отрекся от него. Но как только запел петух, он вспомнил слова учителя и горько зарыдал, каясь в своем предательстве.

Рассказ студента взволновал обеих крестьянок. При словах о том, что в тишине темного сада раздавались глухие рыдания Петра, старшая всхлипнула и «заслонила рукавом лицо от огня», словно стыдясь своих слез, а у младшей взгляд стал напряженным, «как у человека, который сдерживает сильную боль».

Эта реакция слушательниц, в свою очередь, взволновала и самого студента. Если в начале рассказа он шел темным лугом к костру в невеселом расположении духа и думал о том, что жизнь никогда «не станет лучше», то теперь для него настал миг прозрения. Он вдруг почувствовал связь между слезами старой женщины, которая сидела сейчас перед ним, и тем, что происходило, по евангельскому преданию, 19 веков назад. И подумал, что правда и красота, «по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы, ему было только двадцать два года, — и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья, овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла». Этими прекрасными словами кончается рассказ, который Чехов не случайно вспоминал, когда хотел опровергнуть мнение критиков, что он печальный писатель, пессимист. В этом апофеозе правды и красоты «вообще на земле» есть какое-то особое, праздничное настроение; невольно вспоминается, что страстная неделя приближается к концу, и те же люди, приютившиеся от непогоды у костра, встретятся в пасхальные дни. И вместе с тем совершенно бесспорно, что специфика евангельской легенды, к которой обращается писатель в этом рассказе, подчинена широкой, общечеловеческой идее, более всего в этом произведении нам дорога мысль художника о родстве человеческих душ, о том, что человек может найти себя и свое место в жизни через понимание чужих страданий, в общении с другими людьми.

Обретение смысла жизни, как мы увидим, останется мечтой лучших чеховских героев и в более поздние годы их жизни.

Но как часто уже в молодости эта мечта начинает угасать и появляются приметы будущего погружения личности в атмосферу пошлого существования. Отмечая эти приметы, Чехов не делает скидки на «молодость», он смотрит на 18—19-летнюю героиню «Анны на шее», или 28-летнюю Ольгу Ивановну из «Попрыгуньи», или 26—27-летнего учителя словесности так же строго, как на более умудренного житейским опытом героя «Скучной истории»¹. Герои разных возрастов, по мысли автора, страдают общими недугами. Художник и врач, Чехов пытается выяснить причины этих недугов, чтобы наметить для своих современников возможный путь освобождения от них.

Персонажи, с которыми мы встречаемся в произведениях Чехова, в наши дни иному читателю могут показаться устаревшими. Время неумолимо накладывает свою печать на личность.

Давно у нас нет ни купцов с миллионными доходами, ни разорившихся помещиков, ни старых слуг, которые могли бы с сожалением вспоминать о годах крепостничества. Да и интеллигенция нашего времени, естественно, далеко ушла по своему внутреннему облику от чеховских учителей, врачей, служащих.

Могут показаться устаревшими обстоятельства и конфликтные положения, в которые попадают многие чеховские герои.

Зависимость человеческой судьбы от результатов аукциона, как в «Вишневом саде», да и сама продажа дома с торгов — ситуации давно нами позабытые.

Современному человеку могут быть не понятны страдания, на которые обрекли себя герои «Дамы с собачкой»: ведь их двойная жизнь вызвана не чувством долга по отношению к нелюбимому супругу (это было бы ясно и нашему современнику), не ответственностью перед судьбой детей (и это было бы нам понятно), даже не формальной невозможностью развода. Ситуация как будто тоже совсем не современная...

И разве не странно, что Иван Петрович Войницкий, герой пьесы «Дядя Ваня», смело обличивший человека, которого прежде так горячо любил и уважал, не замечая его пустоты и фальши, в конце концов возвращается к тому, с чего начал свою сознательную жизнь, — к послушному исполнению обязанностей в качестве управляющего этого ничтожного, по его мнению, профессора.

Но судить о чеховском мире по обстоятельствам читателю противопоказано. Пытаясь понять чеховских героев, попавших в обстоятельства, подобные только что приведенным, нужно вникнуть в психологические мотивы, которые руководят героями. И если вникнуть, то за внешним иногда бездействием, за нежеланием таких героев практически сопротивляться враждебным им обстоятельствам обнаружится такая сила внутреннего сопротивления человека сложившемуся положению вещей, которая стоит открытой борьбы. За внешней покорностью героев судьбе у Чехова очень часто слышен сдержанный протест, их страдания напоминают, что во все времена человек жив «не хлебом единым» и не удобствами быта (даже если этот быт понимать широко, включая сюда и приобщение к культуре и прогрессу), но еще очень важной потребностью — стремлением к душевной чистоте и подлинно нравственной жизни.

Внутренняя жизнь человека развивается в тесном общении с внешним миром. Чехов всегда учитывает эту зависимость, она у него определяет весь облик героя — и индивидуальный характер личности, и духовные ее запросы.

Обратимся к основной массе чеховских героев, давно уже расставшихся с детством и юностью.

В зрелом возрасте отношение человека к миру уже вполне определяется. Чехов, развивая в новую эпоху и на новой социальной почве известную антитезу:

Средь мира дольнего
Для сердца вольного
Есть два пути, —

намечает два противоположных отношения человека к окружающей его действительности.

Одно — инертное, когда человек подчиняется слепой власти быта и теряет волю к сопротивлению; он живет в согласии с той жизнью, которая в авторском изложении воспринимается читателем как жизнь неправедная и интеллектуально скудная.

Другое отношение — активное, оно призывает человека к более высоким сферам человеческого духа. Когда речь идет о героях Чехова, нельзя смешивать их отношение к внешнему миру с их поведением. Мы только что приводили примеры пассивного поведения героев, сочетающегося с их активным внутренним сопротивлением обстоятельствам, — это были случаи, когда отношение и поведение не совпадали. С другой стороны, инертное отношение к законам внешнего мира (то, что мы назвали здесь слепой властью быта) может прекрасно уживаться с активным жизненным поведением, с проявлением агрессивности обывательской психологии.

Для понимания чеховских героев прежде всего важно уяснить их отношение к жизни.

Уже в ранних произведениях Чехова можно найти примеры несовпадения между поступками человека и отношением его к жизни. В одном из самых драматических по содержанию рассказов 1882 года — «Барыня» — крестьянин Степан, подчиняясь власти корыстолюбивого отца и прихоти сладострастной помещицы, идет служить к ней кучером, но вся душа его сопротивляется этой нечистой службе. И в какой-то миг, при виде исстрадавшейся от ревности и обиды жены Марьи, он словно прозревает. В возбужденном от вина и горя сознании рождается ясная мысль: «Бежать отсюда, бежать подальше с этой бледной, как смерть, забитой, горячо любимой женщиной. Бежать подальше от этих извергов, в Кубань, например... А как хороша Кубань! Если верить письмам дяди Петра, то какое чудное приволье на Кубанских степях! И жизнь там шире, и лето длинней, и народ удалее...» Как точно оценивает Степан среду «извергов», втянувших его в безнравственную жизнь, как верно видит он спасение в бегстве от этой грязной обстановки! Но ведет себя он все же по законам ненавистной ему среды: в финале он не бежит вместе с Марьей на Кубань, а в диком порыве злобы убивает ее, ни в чем не повинную, и вместо ожидаемого очищения от греха перед ним встает перспектива каторги, полная безысходность.

Сколько раз вслед за горемычным Степаном герои более поздних рассказов Чехова приходят к таким же четким решениям — бежать куда глаза глядят, куда-нибудь очень далеко от семьи, от дома, от города. И хоть чаще всего эти решения ни к чему не приводили на практике, самое их возникновение в душе человека — признак серьезного недовольства действительностью. А способность к такому недовольству служила для Чехова-художника высшей мерой ценности личности. Изображая судьбу героев и их отношение к жизни, Чехов доводил до сознания своих читателей идею необходимости осмысленной и нравственно чистой жизни. Мысли о такой жизни неизбежно возникали у читателей под впечатлением горького опыта духовного угасания личности. Но они с еще большей, заражающей силой рождались у читателей, если перед их глазами открывалась картина постепенного созревания в человеке ненависти к окружающей среде, его готовности противостоять ее влиянию. Духовному прозрению человека в творчестве Чехова найдется тоже немало примеров².

Правда, иногда оба отношения к быту, к духовности уживаются в одном герое. Таков помещик Алехин из рассказа «О любви». Казалось бы, он погряз в разговорах о крупе, сене, дегте, в непрестанных заботах по хозяйству — в бескрылом, бездуховном быте. Даже внешне, в давно не стиранной рубахе и кальсонах вместо брюк, весь пыльный и грязный, он кажется собеседникам одичавшим. Но стоило Алехину смыть с себя многослойную грязь и почувствовать себя среди думающих, интересных людей, как он преобразился. В его рассказе-воспоминании о встрече с Анной Алексеевной обнаружился незаурядный ум и способность к глубокому чувству. «Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе». Это тип человека, осознающего пошлость «ходячей» морали и собственную неполноценность — и все-таки (а может быть, и потому) обаятельного, тонко чувствующего, умеющего подняться над бытом.

Примечания

1. В возрастной иерархии чеховских героев некоторые предпочтение молодости (с усилившимся сочувствием автора к ней), как мы еще будем об этом говорить, появится лишь в последние годы деятельности писателя.

2. Рассказы, в которых герой, погруженный в будни обывательского существования, вдруг меняет круто свои представления о жизни, в работах исследователей творчества Чехова имеют жанровое определение «рассказ о прозрении», «рассказ открытия» (например, Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации, 1979).