1880-е годы — время особенной лёгкости чеховского творчества и особенного его интереса к жанру водевиля. Строго говоря, у Чехова мы встречаемся не с водевилем в его традиционной форме, характерной для 1820-х — 1840-х годов, а с утратившей многие его черты одноактной комедией — распространённым жанром в театре последней трети XIX столетия. Но поскольку Чехов с постоянным упорством именовал свои одноактные пьесы для сцены водевилями, то и мы будем придерживаться такого же определения.
В феврале 1888 года, окончив повесть «Степь» и ожидая её публикации в солидном журнале «Северный вестник», Чехов, по собственным словам, «от нечего делать написал пустенький, французистый водевильчик под названием «Медведь»» (П II, 206). Сообщая об этом Я.П. Полонскому 22 февраля 1888 года, он добавил: «Ах, если в «Северном вестнике» узнают, что я пишу водевили, то меня предадут анафеме! Но что делать, если руки чешутся и хочется учинить какое-нибудь тру-ла-ла! Как ни стараюсь быть серьёзным, но ничего у меня не выходит, и вечно у меня серьёзное чередуется с пошлым» (П II, 206). В тот же день Чехов сообщил и И.Л. Леонтьеву (Щеглову): «От нечего делать написал водевиль «Медведь»» (П II, 205).
Позднее, вспоминая о годах писательской молодости Чехова, Щеглов изложил свою версию появления на свет чеховского «Медведя»:
«Драматургом же сделался он, можно сказать, нечаянно, попав однажды в театр Корша на представление заигранной одноактной пьески «Победителей не судят» (сюжет пьески строится на укрощении грубого, но добродушного моряка великосветской красавицей). «Победителей не судят» — переделка с французского, и довольно-таки топорная, изящной салонной вещицы Пьера Бертона «Les jurons de Cadillac», в которой восхищали в шестидесятых годах в Михайловском театре петербургскую публику г-жа Напталь-Арно и г. Дьёдонне. У Корша отличались г-жа Рыбчинская и г. Соловцов, находившийся, кстати сказать, в приятельских отношениях с Чеховым. Соловцов, своей дюжей фигурой, зычным голосом и резкой манерой, подходивший как нельзя более к заглавной роли, настолько понравился Чехову, что у него, как он сам мне рассказывал, явилась мысль написать для него «роль»... нечто вроде русского медведя взамен французского.
Таким образом появился на свет водевиль «Медведь» — чеховский театральный первенец, жизненностью и оригинальностью оставивший далеко за флагом своих шаблонных водевильных сверстников»1.
В воспоминаниях Щеглова есть много такого, с чем можно было бы поспорить. «Медведь» был далеко не первым сочинением Чехова для сцены, да и вообще утверждение, что Чехов сделался драматургом случайно, посмотрев в театре Корша переводную пьеску, выглядит чрезвычайно легковесно. Вместе с тем указание Щеглова на конкретную пьесу — «Победителей не судят», во-первых, поясняет чеховское определение «Медведя» — «французистый водевильчик», а во-вторых, расширяет круг театральных впечатлений Чехова, известный по его личным отзывам и свидетельствам других мемуаристов.
Что же представляла собой эта пьеса из коршевского репертуара, в чём ей близок «Медведь» и что их различает?
«Победителей не судят» — переведённая с французского одноактная комедия Н.В. Самойлова. В ней три действующих лица: графиня, молодая вдова; князь Головин, моряк; лакей. Безымянный лакей имеет два коротких выхода и всего одну реплику: «Слушаю, ваше сиятельство»2. Таким образом, в пьесе действуют фактически два персонажа. Первая сцена поясняет расстановку героев: графиня ждёт с визитом влюблённого в неё князя Головина, который сделал ей предложение и надеется получить ответ нынче вечером. Изначальная ситуация такова: оба думают о женитьбе, она настроена покончить со своим вдовьим положением, он готов расстаться с холостой жизнью и ради этого даже уйти со службы. Графиня считает князя прекрасным, умным, честным человеком, но не может выносить грубых словечек, которыми он наполняет все свои разговоры:
«Графиня (одна). <...> Эта ужасная манера выражаться ставит меня в очень неловкое положение, я просто не могу слышать этих его слов; он у меня в гостиной, как у себя на корабле с солдатами, это ужасно неловко. А главное, ни перед кем не стесняется, так прямо и говорит, тот там негодяй, а этот мошенник и все плуты! Просто краснеешь за него!» (с. 3).
Подтверждение этой характеристики не заставляет себя долго ждать. «Вот и он! Сам о себе докладывает», — иронично комментирует графиня, заслышав за сценой шум и голос: «Ах, болван!.. вот скотина-то!» Князь появляется и рассказывает, как его слуга Иван вывалил его из дрожек у самого подъезда дома графини. Монолог князя наполнен такими словами, как «мерзавец», «животное», «болван», «скотина», «подлец», «чёрт тебя возьми», «каналья», «балбес», — всё это относится к характеристике слуги, тоже моряка, не раз доказавшего князю свою преданность:
«Князь. Вообразите вы себе, это животное...
Графиня (делая недовольный жест). Это ваш-то Иван?
Князь. Да-с, мой болван!» (с. 4—5).
Графиня удивлена: откуда князь Головин, человек такой хорошей фамилии, приобрёл столь дурную манеру выражаться. Он объясняет:
«По роду я князь, а в душе матрос! <...> У меня дед и отец служили во флоте. Отец был убит в турецкую кампанию, и я попал в лапы к деду, старому морскому волку, вот от него-то я прежде всего выучился так выражаться, а потом уже читать и писать. И ежели он не выучил меня конфетно разговаривать, то только потому, что дедко сам был не обучен этой грамматике... Он из меня зато сделал настоящего моряка, хотя и грубого, но зато честного» (с. 8).
Чтобы доказать графине свою любовь, князь просит испытать его и уверяет, что готов принести ей любую жертву: «Прикажете влезть в заряженную пушку перед выстрелом... я полезу»; «Прикажите надеть чепчик и пройтись в нём среди бела дня по Невскому проспекту — я пройду» (с. 14, 17). Но она ставит ему такое условие: в течение получаса говорить о чём угодно, но не произнести ни одного бранного слова. Князю даны пять минут на подготовку к испытанию. Его монолог, который он произносит, оставшись один, по-прежнему уснащён подпадающими под запрет словами:
«О, женщины! И кто это вас выдумал? Нашла же ведь экивоку к чему придраться! Что я будто бы не в состоянии в продолжение получаса не сказать какой-нибудь чертовщины? Ерунда! <...> Ах, канальство! Оказывается, это вовсе не так легко, как кажется... Ну, подтянемся немного, коего чёрта трудно!!! Ежели вы, графиня, хотите нежного обращения, — извольте: я буду нежен, изыскан в выражениях, и всякая штука» (с. 18—19).
Наступает время назначенного испытания. Князь пытается вести разговор, стараясь выражаться «по-купидонски». В какой-то момент он ищет опоры в изящной словесности, припоминая романтические образы из лермонтовского «Демона». Диалог то и дело хромает и замирает. Чем далее, тем чаще героя тянет чертыхнуться, что он и делает, только про себя или вслух в реплике, предназначенной для зрителей, а не для собеседницы. Он даже пытается перевести стрелку часов вперёд, когда на его счастье разговор выводит на недавнюю военную операцию, в которой он принимал участие. Князь начинает рассказывать о морском сражении, завершившемся победой над противником. Увлекаясь, он перестаёт замечать, что произносит те самые слова, которые шокировали графиню, упоминает морские термины, описывает ход боя, нахваливает свою команду: «Да то ли мы, моряки, можем! Мы чёрта не только что в омут упрячем, из омута его за хвост вытащим!» (с. 35). Графиня, захваченная азартом рассказчика, пропускает мимо ушей рискованные выражения, признаёт князя выдержавшим испытание и соглашается отдать ему свою руку и сердце. Действие заканчивается объятием героев и поцелуем под занавес.
По некоторым формальным признакам чеховский «Медведь» можно соотнести с комедией Самойлова. У Чехова также три действующих лица: Елена Ивановна Попова, вдовушка с ямочками на щеках, помещица; Григорий Степанович Смирнов, нестарый помещик; Лука, лакей Поповой, старик. В отличие от лакея графини, Лука — персонаж с содержательными репликами, к тому же его присутствие обрамляет действие всего водевиля. Как и Головин, Смирнов производит впечатление грубияна, который не умеет вести себя в дамском обществе. Но сходство этих героев весьма поверхностно: ведь князь боготворит избранницу своего сердца, делает всё, чтобы ей угодить, готов принести ей любые жертвы. И если Щеглов отмечал происхождение «русского медведя» от «французского», то такое впечатление могло быть вызвано только манерой игры Соловцова, а не словами его роли или его отношением к героине. К слову сказать, актёрский дуэт Соловцова и Рыбчинской в «Победителей не судят» потом перешел и в чеховский «Медведь», и бывали случаи, когда эти пьесы шли подряд одна за другой в конце представления после многоактной пьесы, как было принято тогда в театральной практике3.
Некоторая преемственность прослеживается в рассказах графини и Поповой об их первом замужестве. У Самойлова героиня вспоминает: «Я вышла замуж в полной уверенности, что у меня будет образцовый муж. И что же?! С того дня, как я сделалась его женой, всё переменилось! Муж мой перестал притворяться и показался в полном блеске своих настоящих достоинств... то есть, выказался эгоистом» (с. 11). У Чехова героиня также говорит о своём разочаровании в браке и даже с той же интонацией: «...из всех мужчин, каких только я знала и знаю, самым лучшим был мой покойный муж... <...> и — что же? Этот лучший из мужчин самым бессовестным образом обманывал меня на каждом шагу!» (XI, 304).
Отношения героев в пьесе Самойлова выясняются с помощью пари, суть которого в том, что князь не выдержит испытания:
«Графиня. Мои условия, князь, очень тяжкие.
Князь. Жду приказаний... и держу пари на жизнь или смерть.
Графиня. Вот моё предложение, за которое держу пари, что вы проиграете.
Князь. Меня уже бьёт лихорадка от ожидания... я внимаю с ужасной досадой, что вы заранее думаете выиграть пари» (с. 15).
Не это ли положение — «пари на жизнь или смерть» — подтолкнуло Чехова к обострению ситуации вплоть до дуэли, когда каждый из спорящих приготовится отстоять свои принципы с пистолетом в руках?
Наконец, чеховский водевиль также заканчивается объятием и поцелуем героев, — но это, в общем, традиционный комедийный финал, не составляющий своеобразия какого-то конкретного автора.
Гораздо больше оснований говорить о существенных различиях между «Медведем» и «Победителей не судят». Наиболее принципиальное отличие водевиля Чехова от пьесы Самойлова — в характере основной интриги и пути её развития. Комедия «Победителей не судят» представляет собой вариант сюжета, имеющего давнюю традицию и условно определяемого как «укрощение строптивого». В произведениях с таким типом сюжета всегда есть пара центральных персонажей, один из которых — укротитель, а другой — укрощаемый. Так построена знаменитая комедия Шекспира об укрощении строптивой Катарины, остававшаяся во времена Чехова живой классикой: в 1887 году в переводе А.Н. Островского под названием «Усмирение своенравной» она вошла в первый том четвёртого издания «Полного собрания сочинений Виллиама Шекспира в переводе русских писателей». Так построены комедии К. Гольдони — «Хитрая вдова», «Благоразумная дама», «Трактирщица». В «Хитрой вдове» прекрасная венецианка Розаура, забавляясь, разыгрывает своих поклонников — испанца, англичанина, француза, но при этом твёрдо идёт к своей цели, наметив себе в мужья итальянского графа. Устройство судьбы — результат её обдуманных действий: «У кого не хватает мужества, чтобы самому устраивать своё счастье, тот не достоин быть счастливым»4. Так же действует и героиня «Благоразумной дамы»: «План мой удался, я довела свои намерения до конца»5. Трактирщица Мирандолина решает влюбить в себя кавалера, поначалу не обращавшего на неё никакого внимания, и успешно справляется с поставленной задачей. Герой популярного на русской сцене водевиля В.В. Годунова «Чего на свете не бывает?..» хочет побыстрее жениться на любимой девушке и хитростью добивается согласия её старшей сестры, откровенно высказываясь в куплете:
Что хотите говорите,
Но прошу вас об одном,
Дайте время, посмотрите,
Я поставлю на своём6.
Хронологически близка «Медведю» одноактная комедия-шутка И.П. Зазулина «Бедовая вдовушка». Её герой, опасавшийся жениться, заявлял о себе: «Я ледяной человек, холодом от меня веет», — на что героиня — «в сторону» — доверительно сообщала зрителям о своём намерении: «Каков! Так постой же, миленькой... я тебя растоплю... ты у меня растаешь...»7 Позднее И. Щеглов напишет комедию «Сила гипнотизма», в которой симпатичная черноглазая вдовушка, воздействуя на двоих своих поклонников гипнотическим взглядом, приводит их к полному послушанию и подчинению. Чаще всего в сюжетах этого типа роль укротителя отведена женщине. Обобщением их может служить заглавие одноактной комедии М.И. Булацеля, долго державшейся на московских и петербургских сценах: «Если женщина решила, так поставит на своём».
Таков же характер интриги и в комедии «Победителей не судят». В своих действиях графиня руководствуется вполне осознанными намерениями, стараясь переделать по своему образцу второго участника состязательного дуэта. Да и князь Головин, добиваясь руки графини, действует совершенно обдуманно: «Теперь попридержимся, а там привыкнет. Бабёнка первый сорт!.. Посмотришь, чья возьмёт» (с. 18). Не случайно каждый персонаж Самойлова произносит так много реплик апарт — в сторону зрителей, перед которыми открывает свои внутренние побуждения, не всегда совпадающие с внешними действиями.
Чеховский «Медведь» строится совершенно иначе. Попова не имеет никакого желания переделывать характер Смирнова, как и Смирнов не пытается ни подстроиться под характер Поповой, ни переделать его. Каждый из них действует искренне и непредвзято, даже не предполагая, что сам он скажет или как поступит в следующую минуту. Их действия не только в точности отражают их естественные чувства, но и напрочь разрушают те искусственные зароки, которые каждый давал себе до совместной встречи (Попова — обет вечной верности покойному мужу, Смирнов — зарок никогда больше не влюбляться). Здесь нет превосходства укротителя над укрощаемым, победителя над побеждённым, — сюжет развивается на основе синхронности чувств и действий: вначале — на взаимной антипатии, доходящей до ненависти, потом — на взаимной симпатии, доходящей до любви:
«Смирнов (подходя к ней). Как я на себя зол! Влюбился, как гимназист, стоял на коленях... Даже мороз по коже дерёт... (Грубо.) Я люблю вас! Очень мне нужно было влюбляться в вас! Завтра проценты платить, сенокос начался, а тут вы... (Берёт её за талию.) Никогда этого не прошу себе...
Попова. Отойдите прочь! Прочь руки! Я вас... ненавижу! К ба-барьеру!
Продолжительный поцелуй» (XI, 310—311).
Каждый из них «побеждён» не соперником, а своей собственной натурой, в которой лежат все причины, на которую только и можно злиться. Тот же принцип построения сюжета будет применён Чеховым в ещё одном водевиле, написанном после «Медведя», — в «Предложении», где сюжет движется вследствие такой же непредвзятости поведения предполагаемых жениха и невесты.
Помимо «Медведя», память о «Победителей не судят» отозвалась у Чехова ещё в нескольких случаях. Созвучие реплик «ваш Иван» — «мой болван» дважды повторится в каламбуре Чехова по поводу собственной пьесы «Иванов». В январе 1889 года в письме к А.Н. Плещееву Чехов назовет её «своим «Болвановым»» (П III, 138), а в марте того же года в письме к И.Л. Леонтьеву (Щеглову) — «моим «Болвановым»» (П III, 179).
Попытки князя Головина выпутаться из словесного плена, прибегая к выражениям «и всякая штука», «того...», его признание, что в самом горячем деле не было так жарко, как при необходимости вести любезные разговоры, отзовутся в «Чайке» в манере речи Сорина: «хотел красиво говорить — и говорил отвратительно (дразнит себя): и всё и всё такое, того, не того»... и, бывало, резюме везёшь, везёшь, даже в пот ударит» (XIII, 48).
Есть основания соотнести с пьесой Самойлова и водевиль Чехова «Свадьба». И в одном, и в другом сюжете в центре внимания — офицеры-моряки, чья особенность речевого поведения создаёт неудобства для окружающих. Герой «Свадьбы» капитан 2-го ранга в отставке Ревунов-Караулов приглашён как почётный гость к незнакомым людям, принимающим его за генерала. Среди гостей он видит матроса из Добровольного флота — таким образом у отставного капитана появляется повод поговорить с понимающим человеком. В монологах Ревунова-Караулова о трудностях и восторгах морской службы много общего с рассказом князя Головина о недавних боевых действиях его корабля:
«Князь. Вы себе представить не можете, как приятно... (С экстазом, очень громко.) Да этого чувства объяснить нельзя. Вообразите себе ночь. <...> Закрываем у себя все огни и половинным ходом подвигаемся вперед. Разговору никакого... тишина, как в могиле, слышно только поворот винта на миноноске. «Ребята! Всё ли готово?» — спрашиваешь вполголоса. — «Всё, ваше благородие». <...> А сердце рвётся быстрее выстрела к неприятелю! Монитор уже почти весь на ногах, и мы в 15-ти шагах от него... вперёд... Толчок!.. Задний ход!.. Трах! Тарарах!.. тах!.. тах!!! Задний ход!.. Ура, ребята!.. <...> Слышна только страшная суматоха и крики. Освещаем, и мы видим, как эта чёртова громадина боком проваливается в бездну ко всем чертям! «Ура, ребята!.. Ура!» — кричат люди» (с. 33—34).
Сравним у Чехова:
«Ревунов. Как только все выбежали, сейчас командуют: по местам стоять, поворот через фордевинд! Эх, жизнь! Командуешь, а сам смотришь, как матросы, как молния, разбегаются по местам и разносят брамы и брасы. Этак не вытерпишь и крикнешь: молодцы, ребята! <...> помните этот восторг, когда делают поворот оверштаг! Какой моряк не зажжётся при воспоминании об этом манёвре?! Ведь как только раздалась команда: свистать всех наверх, поворот оверштаг — словно электрическая искра пробежала по всем. Начиная от командира и до последнего матроса — все встрепенулись... <...> Тут всё летит, трещит — столпотворение вавилонское! — всё исполняется без ошибки. Поворот удался!» (XII, 121—122).
При тематической и эмоциональной близости монологов Головина и Ревунова-Караулова, между ними имеется существенное формальное различие. В конечном счёте именно оно определяет своеобразие роли чеховского персонажа. Речь отставного капитана постепенно наполняется профессиональным жаргоном — морскими терминами, концентрация которых с каждым его выступлением перед гостями всё повышается. Из воспоминаний брата-биографа Чехова Михаила известно, что для этого случая драматург использовал книгу «Командные слова для совершения главнейших на корабле действий» (СПб., 1830), доставшуюся ему по наследству от покойного приятеля-журналиста Ф.Ф. Попудогло8. Из неё в реплики Ревунова-Караулова перекочевали многие морские команды, которые звучат за столом вместо свадебных тостов. Среди окружающих поднимается ропот, оратора просят «поговорить о чём-нибудь другом. Это непонятно гостям и скучно...» (XII, 120).
В драматургии внедрение профессиональной лексики в нейтральную речевую среду — один из приёмов создания комического характера и общего комедийного впечатления. Например, флотский жаргон был использован в пьесе А.Т. Трофимова «Разведёмся!» как речевая характеристика адмирала в отставке Громилова. Почти в каждой реплике этого персонажа встречаются словечки и выражения из морской службы:
«— А чего тут тянуть! На абордаж! Притянуть к себе да и пусть отвечает!
— Не лавируйте, чёрт возьми!
— Амбарго! Дайте ей говорить.
— Оставьте её! Нечего её буксировать.
— Из-за вас плачет. За это к вам можно подвести такого брандера, что вы и своих не узнаете!
— Вы что же, жену только для балласта взяли!
— Что же примолкли? — Сели на мель.
— И кто вас знает, может быть, это у вас не один сын, может, за ним на буксире целая сотня потянется!
— Что за чёрт! Три тысячи бомб, он ещё смеётся над нами. Миллион чертей.
— Втянули меня в эту глупую историю, я и остался, как дурак, на мели»9.
Но все собеседники адмирала Громилова всегда его понимают, такая манера не разобщает его с окружающими.
Герой комедии Самойлова, «по роду князь, а в душе матрос», также иногда прибегает к морской лексике. Затрудняясь в поисках тем для беседы в гостиной, он произносит: «Жарковато! в каюте делается неудобно» (с. 27). Делая предложение графине, спрашивает её: «разве неприятно плавать под вымпелом князя Головина?» (с. 9). Во всех таких случаях собеседница не только понимает его, но и способна ответить в той же манере: «Первое моё плавание было так неудачно, что теперь уж боюсь». Неудовольствие графини вызывает другое — нарушение светских приличий в откровенно прямых оценках знакомых лиц.
В русле комедийной традиции, сюжет «Победителей не судят» движется от обозначенной проблемы к благополучному финальному разрешению. Если в начале пьесы привычка князя выражаться «в гостиной, как у себя на корабле с солдатами», разъединяет его и графиню, то в конце комедии именно рассказ князя из опыта его службы соединяет героев. В «Свадьбе» Чехова происходит обратное: ситуация, заданная как позитивная, приводит к негативному финалу. Ревунову-Караулову поначалу оказывают почести, играют в честь его марш, сажают на первое место. Затем его речи, наполненные морскими терминами, воздвигают непреодолимый барьер между ним и его слушателями. На финал, где обычно разрешаются все конфликты, здесь, напротив, приходится пик конфликта, остающегося неразрешимым.
Перевёрнутая композиция комедии Самойлова превращает водевильный сюжет «Свадьбы» в драматический. Так проявляется характерная черта драматургии Чехова: короткая дистанция от водевиля до трагедии. Эта особенность свойственна чеховским пьесам как в большом, так и в малом жанрах.
Литература
Бедовая вдовушка. Комедия-шутка в 1 д. Соч. И.П. Зазулина. СПб.: Изд-е кн. магазина М.В. Попова, ценз. 1889. 37 с.
Гольдони К. Комедии. Т. 1. М.; Л.: Искусство, 1959. 812 с.
История русского драматического театра: В 7 т. Т. 6. М.: Искусство, 1982. 575 с.
Победителей не судят. Комедия в одном акте Н. Самойлова. СПб.: Литография Курочкина, 1880. 36 с.
Сборник театральных пьес для домашних и любительских спектаклей А.Т. Трофимова. СПб., 1881. Т. 1. 314 с.
Чего на свете не бывает? или У кого что болит, тот о том и говорит. Водевиль в 1 д. Соч. актера В. Годунова. Рукопись. С.-Петерб. гос. театральная библиотека. № 4142. [Б. м.: б. и.], [1839]. 19 + 4 л.
Чехов М.П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления // Вокруг Чехова / Сост. вступ. ст. и примеч. Е.М. Сахаровой. М.: Правда, 1990. С. 151—322.
Щеглов И.Л. Из воспоминаний об Антоне Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1954. С. 137—174.
Примечания
1. Щеглов И.Л. Из воспоминаний об Антоне Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1954. С. 150.
2. Победителей не судят. Комедия в одном акте Н. Самойлова. СПб.: Литография Курочкина, 1880. С. 2. Далее страницы указаны в тексте в круглых скобках по этому изданию.
3. Например, в драматическом театре М.М. Абрамовой 19 сентября 1889 г. — «Медведь», 20 сентября 1889 г. — «Победителей не судят» // История русского драматического театра: В 7 т. Т. 6. М.: Искусство, 1982. С. 553.
4. Гольдони К. Комедии. Т. 1. М.; Л.: Искусство, 1959. С. 127.
5. Там же. С. 494.
6. Чего на свете не бывает? или У кого что болит, тот о том и говорит. Водевиль в 1 д. Соч. актера В. Годунова. Рукопись. С.-Петерб. гос. театральная библиотека. № 4142. [1839].
7. Бедовая вдовушка. Комедия-шутка в 1 д. Соч. И.П. Зазулина. СПб.: Изд-е кн. Магазина М.В. Попова, ценз. 1889. С. 19—20.
8. Чехов М.П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления // Вокруг Чехова / Сост., вступ. ст. и примеч. Е.М. Сахаровой. М.: Правда, 1990. С. 196.
9. Сборник театральных пьес для домашних и любительских спектаклей А.Т. Трофимова. СПб., 1881. Т. 1. С. 237—242.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |