В.Б. Катаев. А.П. Скафтымов и другие о пьесе «Иванов»

Пьесу «Иванов», которая первой из произведений Чехова увидела свет рампы, немалое связывает с городом Саратовом. Первую постановку комедии (с участием артиста Андреева-Бурлака) успел осуществить саратовский антрепренёр. Последняя по времени постановка пьесы прошла недавно в Государственном Театре Наций (Москва) с Евгением Мироновым, уроженцем Саратова, в главной роли. Но, конечно, главный вклад в осознание места «Иванова» в чеховской и — шире — русской драматургии был сделан профессором Саратовского университета Александром Павловичем Скафтымовым.

«Чехов начинается с «Иванова»» — назвал свою статью середины 60-х годов драматург Леонид Малюгин¹. Ему безапелляционно возражал критик Владимир Ермилов: приоритет им отдавался «Чайке». На театральных сценах пьеса тогда практически не появлялась — первым заметным обращением к ней стала постановка Алексея Дикого с Борисом Смирновым в роли Иванова. Между тем уже в середине сороковых годов в статьях и комментариях Скафтымова место и значение этой пьесы было убедительно определено.

Можно назвать основные заслуги учёного в работах о драматургии Чехова. Главное — они противостояли унылому однообразию, царившему в большинстве того, что писалось о Чехове в те годы. Илья Эренбург в книге «Перечитывая Чехова» грустно констатировал, как в энциклопедических статьях, школьных и вузовских учебниках Чехов «разоблачал», «обличал», «приветствовал» и т. п.; и в тех же выражениях писалось что о Салтыкове-Щедрине, что о Глебе Успенском. Ещё в 20-е — 30-е годы создавались работы С.Д. Балухатого о специфике чеховской драматургии, но в них, справедливо отмечал А.П. Скафтымов, «все особенности драматургического строения пьес Чехова представлены лишь описательно»². Многое в них оставалось совсем не освещённым, прежде всего «вопрос о связях формы и содержания в пьесах Чехова». Всему этому — как скуке официозного восприятия, так и узости формалистических описаний, — противостоял чеховский цикл статей Скафтымова, заслуженно признанный вершиной творческого наследия учёного.

В этих работах впечатляет прежде всего прочная методологическая основа, которую он вырабатывал на протяжении всего своего пути в науке. «В чём состояло то новое отношение к действительности, которое потребовало новых форм для своего выражения, какая идейно-творческая сила влекла Чехова к созданию именно данного комплекса драматургических особенностей»? — это было исходным вопросом. Только при ответе на него, был убеждён учёный, «специфика чеховских форм откроется как специфика содержания, для выражения которого данные формы были единственны и незаменимы».

Испытанные в его работах о Достоевском, Чернышевском, Толстом принципы «честного чтения» текстов, поисков авторской «телеологии» в каждом конкретном произведении, стремление «сказать о произведении только то, что оно само сказало», привели в чеховском цикле статей к новаторским открытиям.

Когда сейчас перечитываешь его статьи о «Вишнёвом саде», о принципах построения пьес Чехова, убеждаешься, как многое, сказанное в этих статьях впервые, навсегда определило представления о новом слове Чехова-драматурга. «Не события, не исключительно сложившиеся обстоятельства», не «социально-конфликтные» столкновения носителей порока и их жертв, а «обычное повседневное бытовое состояние человека внутренне конфликтно» — в этом отличие чеховской драматургии от всей предшествующей и современной ему (а во многом, добавим, и после него). Это, утверждает Скафтымов, составляет «главную новизну чеховской драматургии», определяет все казавшиеся еретическими особенности их формы, функции введения быта, построения взаимоотношений между героями в их «разрозненности и неслиянности», ту равнораспределённость конфликта, когда каждый несёт в себе «свой и чуждый для других круг эмоциональных пристрастий и тяготений». «Виноватых нет», источник конфликтности — «само сложение жизни». Эти и многие другие формулы из скафтымовских статей рассыпались в дальнейшем по просторам чеховедческой литературы.

Разумеется, Скафтымов, в духе политкорректности той эпохи, когда он писал, говорит о «конкретно-исторических условиях русской действительности 80-х — 90-х годов в обстановке злейшей политической реакции и произвола», но, во-первых, нигде не выдвигает такие формулировки на первый план, а главное, нигде не позволяет себе впадать в обычное для тех лет вульгарное или вынужденное социологизирование.

В статье об «Иванове» он показал, как многое в этой пьесе предвосхищает будущую драматургию Чехова. В «Иванове» утверждались «совсем непривычные» для прежней драматургии понимание конфликта, «двусторонняя перспектива» в характеристике героя, функции быта и повседневности. И вновь — целая россыпь точных обозначений и формул, которые затем разошлись на цитаты, а чаще использовались без указания на первоисточник: «Не какое-либо частное обстоятельство и не отдельные люди, а вся действительность в целом является источником драматизма»; устранение положения «прямой виновности» героя; «кажимость его виновности», которая делает из него «невольного виновника»...

В статье и комментариях А.П. Скафтымов исходил из необходимости ответить на недоумения и непонимания первых зрителей и критиков пьесы и спектаклей по ней (чаще всего тогда обсуждалось и толковалось, подлец или не подлец Иванов, виновен или не виновен он, выразителями каких общественных направлений конца 80-х годов считать Иванова и Львова). Но при этом Скафтымов первым вывел проблематику пьесы за пределы только 1880-х годов. Он писал о новаторстве Чехова в драматургическом конфликте, в постановке драматического лица. Пьеса представала в истолковании учёного как «внутренне единый тематический ансамбль». Более сложно и широко раскрывалась авторская логика, «телеология», отнюдь не сводимая к каким-либо направленческим задачам.

Правда, в литературоведении и в дальнейшем не прекратились попытки связать «Иванова» лишь с «малым временем» его создания. Доводилось, например, встретить в статье в академическом журнале упрёк Чехову, что, изображая несправедливость, узость в суждениях доктора Львова, этой «бездарной, безжалостной честности», Чехов «зашёл слишком далеко» в критике «демократически мыслящего интеллигента» своего времени. Пьесе Чехова и её героям, прекрасно видел Скафтымов, суждены были иные мерки.

Александру Павловичу не довелось стать свидетелем того всплеска интереса к «Иванову», который начался с середины 60-х годов и не прекращается до наших дней в театрах России и всего мира, не довелось увидеть интереснейшие трактовки роли главного героя Евгением Леоновым, Иннокентием Смоктуновским, Рэйфом Файнсом, исполнителями во Франции, США, Чехии, других странах. Вполне допустимо, что к работам Скафтымова они при этом не обращались. Но именно в этих работах была впервые показана универсальность «ивановской ситуации», задана возможность её истолкования в масштабах «большого времени».

Естественно, послескафтымовская исследовательская мысль не стояла на месте; о чеховских пьесах, в том числе об «Иванове», писалось и пишется немало работ. Думается, наиболее оправданными были исследования, в которых содержалась попытка продолжить, в чём-то уточнить или даже в чём-то оспорить отдельные положения, содержащиеся в работах А.П. Скафтымова, но при обязательном следовании его основополагающим методологическим принципам и подходам.

«Виноватых нет» — эта знаменитая формула выведена из обстоятельного рассмотрения «эмоциональных пристрастий и тяготений» героев «Вишнёвого сада». Звучит она и в статье об «Иванове» применительно к главному герою: Иванов причиняет зло без злого умысла, он «невольный виновник». Может быть, в развитие этой точки зрения её следует дополнить: Чехов показывает, что в несчастьях, которые несёт Иванов Анне Петровне и Саше, в не меньшей степени повинны они сами. Да, встреча с Ивановым для каждой оборачивается несчастьем. Но он сам в то же время является жертвой их ложного понимания, а их несчастья в истоке имеют их же собственные ложные представления о нём. Так и в «Вишнёвом саде»: если последовательно проследить авторскую «телеологию», свою долю вины за то, что сад гибнет, несёт каждый из действующих лиц пьесы. И с этой точки зрения не «виноватых нет», а «виноваты все», «...виноваты <...> все мы» (IV, 32), — сказал Чехов по иному поводу; и тему личной ответственности каждого за общее положение дел, будь то в отдельной семье или в стране в целом, не возлагая при этом вину только на враждебное жизнеустройство, он последовательно разрабатывал в своих произведениях, в том числе в последних пьесах. Думается, что убедительно показанная А.П. Скафтымовым, как одна из главных новаторских черт чеховской драматургии, общность некоторых начал, объединяющих всех и каждого из действующих лиц пьесы, имеет право быть распространённой и на такое понимание их общей ответственности за драматизм описываемой ситуации.

С.М. Козлова интересно определила жанр «Иванова» как ироническую драму³. В самом деле, через всю пьесу проходит авторская насмешка — скрытая и явная — над ошибками, промахами, необоснованными претензиями в выносимых героями друг другу оценках. Всю пьесу пронизывает спор лейтмотивов «не понимаю» — «понимаю»; герои то и дело «понимают» невпопад; сталкиваются прямо противоположные точки зрения на одно и то же, выносятся взаимоисключающие суждения одним и тем же персонажем... Пожалуй, в пьесе Александра Вампилова «Утиная охота», в обрисовке её главного героя Зилова можно видеть развитие «ивановской ситуации» и традиции чеховской иронической драмы. И в данном случае происходит развитие некоторых идей, заложенных в работах А.П. Скафтымова, — о полемике Чехова «с предвзятостью поспешных и ложных оценок», о сложности «оценочного отношения автора к действующему лицу» и иных.

Примеры последующего продолжения и развития положений, сформулированных в чеховском цикле статей А.П. Скафтымова, можно умножить. Я же хочу в заключение поделиться своими театральными впечатлениями, полученными в Париже в далёком уже 1989 году. Сразу два театра — в Нантере и в Университетском городке — почти одновременно показали постановки чеховского «Иванова». Были небольшие забавные несуразицы (так, Гаврилу, подносящего Лебедеву стопки с водкой, почему-то заменили горничной Габриэлой, вместо «Чижика» за сценой звучала современная мелодия и т. п.), но уважительный подход к пьесе в обоих случаях был выдержан. Казалось бы, «что им Гекуба», что им русский герой из конца прошлого века, да ещё в год, когда праздновалось двухсотлетие Французской революции? Пьесы Чехова почти постоянно присутствуют на французских сценах; на этот раз в обеих постановках «Иванова» прозвучали актуальные для целого поколения мотивы. Тогда прошло всего два десятка лет со времени молодёжных бунтов, прокатившихся по Франции и другим странам в 1968 году. Кем теперь стали тогдашние бунтари? Многие, оставив в прошлом несбывшиеся попытки, стали частью того истеблишмента, который вчера ещё презирали и собирались громить. В тоске чеховского Иванова, который пытается понять, что за перемена с ним произошла: он ещё вчера готов был преобразовать всё вокруг себя, поступать «не так, как все», увлекаясь сам, увлекал других, в первую очередь женщин, а сегодня «готов уж отрицать» всё, что вчера утверждал, — во всём этом французские режиссёры и актёры услышали созвучное собственным настроениям. Чехов писал в пьесе (а также в рассказах) о том, как человек перешёл из одного мировоззренческого состояния в другое. Что-то открылось, «оказалось» не тем, чем прежде «казалось», вчерашние верования ушли, а с ними и уверенность в себе. Что дальше? Новая вера, новое увлечение? Или на них уже не будет сил и желания? «Ивановская ситуация» ещё раз подтвердила в тех парижских постановках свою все временную универсальность.

Но первым, кто указал возможность подобных глубинных прочтений пьесы Чехова, был Александр Павлович Скафтымов.

Литература

Козлова С.М. Традиции жанра иронической драмы (опыт типологического исследования: «Иванов» А.П. Чехова и «Утиная охота» А. Вампилова) // Жанр и композиция литературного произведения. Петрозаводск: Изд-во Петрозав. ун-та, 1983. С. 85—94.

Малюгин Л. Чехов начинается с «Иванова» // Вопросы литературы. 1961. № 5. С. 94—108.

Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских классиках. М.: Худож. лит., 1972. 543 с.

Примечания

1. Малюгин Л. Чехов начинается с «Иванова» // Вопросы литературы. 1961. № 5. С. 94—108.

2. Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских классиках. М.: Худож. лит., 1972. С. 405. Далее цит. по этому изд.

3. Козлова С.М. Традиции жанра иронической драмы (опыт типологического исследования: «Иванов» А.П. Чехова и «Утиная охота» А. Вампилова // Жанр и композиция литературного произведения. Петрозаводск: Изд-во Петрозав. ун-та, 1983. С. 85—94.