Многие приемы малой прессы строятся по одному и тому же принципу: слово вырывается из привычного контекста и переосмысляется, что порождает комический эффект. Рассмотрим подробнее конкретные примеры.
1) Ложная этимология — «полное или частичное переосмысление слова в результате произвольного сближения его с другими близкими по звучанию словами»1. Чаще всего такая ситуация возникает, когда люди «простые» и малообразованные пытаются понять или запомнить незнакомые им слова. В юмореске с характерным названием «О чем господа разговаривают (сцены, записанные буфетчиком)», подписанной псевдонимом «Осип», пьяница пытается вспомнить слово «интеллигенция» через ассоциации: «Разумеется, — порешил ресторанный шут и понес опять околесную, — по морозу босиком пью я водку с коньяком, но образование всякое постигаю, потому что... как, бишь это слово говорится на телеге... интелеге... интеллигенция!»2. Этот прием может использоваться не только для того, чтобы подчеркнуть социальное неравенство. Близкий к народной этимологии каламбур находим в юмореске Федота «Верхи (плоды досужей фантазии)»:
Верх филологической догадливости: полагать, сто сер-афим — англичанин, Дона-уров — итальянская певица, конт-рабас — французский аристократ, гер-кулес — немецкий подрядчик, пан-тылык — польский магнат, женатый на пани-кадило и имевший дочь — пана-раму3.
Чехов использует такой прием в рассказе «Гречневая каша сама себя хвалит» (1883), где придумывает этимологию слова «осколки», и в юмореске «Мои чины и титулы»:
Я посланник. Каждое утро жена посылает меня на рынок за провизией. Я надворный советник. Каждое утро перед уходом на рынок я советуюсь на дворе с дворником по поводу текущих вопросов.
Я городовой, потому что я живу в городе, а не в деревне.
Я дворянин — это несомненно. По вечерам я прогуливаюсь по двору, летом люблю спать на дворе, часто беседую с дворником и собаки мои называются дворняжками (2, 230).
Как подтип ложной этимологии можно рассматривать неверное истолкование слова. Таков, например, диалог, напечатанный в качестве подписи к рисунку А. Лебедева «У мирового»:
— За что он вас колотил, Прокофьева?
— Да все за волосы, батюшка...
— Позвольте... Я спрашиваю: почему он вас колотил?
— И по спине, ваше благородие, и по затылку, и вот по этому самому месту.
— Все вы не так... Объясните мне: какой повод у него был к этому...
— Повода, батюшка, не было... Поводом он меня не бил. Вот уж греха на душу не возьму и лгать не стану4.
Похожий прием Чехов использует в рассказе «Ванька»: «А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем» (5, 479).
2) Реализованная метафора. Часто этот прием использовался в подписях к рисункам. Шаблонные метафоры иллюстрировались дословно. Например, в журнале «Стрекоза» № 19 за 1882 год представлена «Обыкновенная история. Роман сочинения: неГончарова», где история любви проиллюстрирована подобным образом (см. Приложение 2.11).
К этому же приему примыкает и буквальное понимание тропов:
Нашла на камень раз коса:
С женою муж живет не в ладах...
Он близорук, она коса —
Ну, вот и разница во взглядах5.
В рассказе Чехова «Нетлетворные мысли» (1885) читаем:
Хотите, чтобы на Северном полюсе произрастали финики и ананасы? Пошлите туда секретарей духовных консисторий и письмоводителей врачебных управ. Лучше их никто не сумеет нагреть место (3, 195).
3) Смешение стилей. Чаще всего этот прием появляется, когда герой описывает какое-то событие повседневной жизни, используя профессиональный жаргон. В юмореске «Нечто амурное и судебное (Страничка любви в нескольких статьях Уст<ава> Уг<оловного> Суд<опроизводства>)» (подписано псевдонимом Вышибайло) судья Грозный канцелярским языком, используя судебную лексику, подробно описывает идеальную невесту. Далее в таком же стиле рассказывает свою историю любви: «Зинаида Сашкова злоумышленно подожгла сердце»6. У раннего Чехова этот прием, как уже отмечалось выше, используется, например, в рассказе «Два романа» (1883).
Автор может сознательно смешивать терминологии разных областей. Обычно в таких юморесках писатель подмечает уже вошедшее в язык метафорическое употребление терминов одной сферы и последовательно применяет их в описании определенных событий. В некоторых юморесках автор, основываясь на многозначности слова, смешивает сферы его применения:
Опыт грамматической конструкции предложения руки и сердца (с точки зрения молодого человека «из нынешних»).
Введение.
1) Предложения руки и сердца бывают простые и сложные.
2) Простыми предложения называются тогда, когда невеста одинока на свете.
3) Это бывает редко. Обыкновенно у невесты есть родители или опекуны, заступившие их место. Посему чаще встречается предложение руки и сердца сложное.
4) Предложение сложное состоит из двух предложений: 1) из главного и 2) из придаточного.
5) Предложение главное есть предложение руки и сердца родителям невесты или заступающим их место.
6) Предложение придаточное есть предложение руки и сердца самой невесте...7
Встречается и другой вариант этого приема: герой пытается интерпретировать текст, исходя из своего кругозора, неадекватного этому тексту. Например, в юмореске И.И. Барышева-Мясницкого студент, пропустивший все лекции, готовится к экзамену по химии и пытается ответить на вопросы, исходя не из теоретических знаний химии, а из своего жизненного опыта:
Влияние света на химические процессы и соединения органических тел. Не всегда. Иногда способствует более этому темнота, или, по крайней мере, сумерки, что можно видеть на всех бульварах8.
Подобные приемы Чехов использует часто, например, в рассказе «Письмо к ученому соседу»:
Другое открытие. Отчего зимою день короткий, а ночь длинная, а летом наоборот? День зимою оттого короткий, что подобно всем прочим предметам видимым и невидимым от холода сжимается и оттого, что солнце рано заходит, а ночь от возжения светильников и фонарей расширяется, ибо согревается (1, 15).
4) Зевгма — «стилистическая фигура: объединение неоднородных членов в общем синтаксическом или семантическом подчинении»9. У Чехова этот прием появляется в раннем рассказе «Начальник станции» (1883): «Благодаря ему (случаю. — О.О.) он потерял свою новую форменную фуражку и веру в человечество» (2, 272). В юмореске Билибина «Детские нравоучительные сказки (посвящается издателям детских книг и журналов)», читаем: «Зато, когда он вырос, он женился на богатой, и у него теперь ежедневно к обеду бывает сладкое блюдо и генерал»10.
Как мы видим, внимание к слову — одна из важнейших характеристик малой прессы. Комизм в предельно маленьких по объему жанрах этого рода литературы возникает чаще всего на уровне слова. Вот еще один характерный пример — опечатки в объявлениях:
Деру детей для воспитания (Следует: беру).
Собаки с восхитительным запахом продаются по сходной цене (Следует: табаки).
Бес за ненадобностью продается (Следует: лес)11.
Комизм во всех описанных случаях состоит в несовпадении предполагаемой и ожидаемой реакции, в непонимании, которое может быть обусловлено социальным положением человека, его ограниченностью, а может и никак не объясняться, как в случае с реализованной метафорой в подписях к картинкам. Чехов использует эти приемы, и многие его ранние рассказы не выделяются из общей массы «мелочей» юмористических журналов. Но постепенно он совершенствует свою манеру, и старые приемы начинают менять свою функцию, в зрелом творчестве они уже используется не для создания комического эффекта. Проследим, как перечисленные выше тропы и языковые особенности трансформируются в прозе зрелого Чехова.
Смешная опечатка, похожая на примеры из описанной выше юморески, появляется в позднем рассказе «Душечка», но в этом контексте она должна не рассмешить читателя, а подчеркнуть печальный абсурд происходящего:
Оленька и раньше получала телеграммы от мужа, но теперь почему-то так и обомлела. Дрожащими руками она распечатала телеграмму и прочла следующее:
«Иван Петрович скончался сегодня скоропостижно сючала ждем распоряжений хохороны вторник».
Так и было напечатано в телеграмме «хохороны» и какое-то еще непонятное слово «сючала» (10, 105).
Чудаков объяснял эту трансформацию с точки зрения изменения объема, который юмористический фрагмент занимает в произведении: гротеск уходит из фабулы и остается в эпизодах и микроситуациях, в эпитетах и сравнениях12.
В рассказе «Дома» (1887) через несобственно-прямую речь передаются мысли мальчика:
Смерть уносит на тот свет матерей и дядей, а их дети и скрипки остаются на земле. Покойники живут на небе где-то около звезд и глядят оттуда на землю. Выносят ли они разлуку? (6, 101)
В этом отрывке используется близкий к зевгме прием (в один ряд ставятся «неравноценные» понятия — дети и скрипки), но он уже не является чисто комическим. Дело не только в печальном содержании высказывания. Автор с помощью этого приема пытается передать необычную логику детского мышления, где предмет может восприниматься как одушевленный13.
Прием может даже формально сохранять свои функции, но общий неюмористический контекст, в который он помещается, заставляет читателя воспринимать его по-другому:
Приняв должность, Андрей Ефимыч отнесся к беспорядкам, по-видимому, довольно равнодушно. Он попросил только больничных мужиков и сиделок не ночевать в палатах и поставил два шкапа с инструментами; смотритель же, кастелянша, фельдшер и хирургическая рожа остались на своих местах (8, 84).
П.М. Бицилли связывает такое нарушение «иерархии» объектов с «пассивным» или поэтическим отношением субъекта к окружающему миру: воспринимаемое не категоризируется, а воспринимается интуитивно, выхватывается из эмпирической данности14.
В позднем рассказе Чехова «Новая дача» (1899) появляется один из перечисленных приемов — дословное понимание переносного значения высказывания, но здесь он уже не производит комического эффекта, а воспринимается как показатель тотального непонимания между людьми:
Мы относимся к вам по-человечески, платите и вы нам тою же монетою.
<...> — Платить надо. Платите, говорит, братцы, монетой... (10, 119)
Катаев пишет об этом: «Однако тема непонимания людьми друг друга приковывала к себе творческое внимание и Антоши Чехонте, и зрелого Чехова. Но то, что вначале вызывало смех, позже приобретает философскую, порой трагическую глубину»15.
Уже в ранний период Чехов использует прием передачи точки зрения «другого» не только для создания комического эффекта. Так происходит, например, в рассказах «Письмо» (1887) и «Каштанка» (1887). Взгляд «другого» становится здесь взглядом остраняющим, позволяющим посмотреть на происходящее по-иному. В ранних рассказах эта точка зрения была явно чужой (взгляд собаки в «Каштанке», ребенка в рассказе «Дома», отца-дьякона на своего образованного сына в «Письме»). С развитием творчества Чехова, герои сближаются по своему статусу, но так и не могут понять друг друга: «Не просто различие между людьми, но их самопоглощенность и непонимание друг друга, отсутствие надежных удовлетворительных ориентиров — эти гносеологические проблемы стали питательной почвой для шедевров чеховской юмористики, созданных во второй половине 80-х годов»16.
Языковые комические приемы малой прессы постоянно встречаются в письмах Чехова17 и неожиданно появляются в совсем не юмористических текстах, например, в книге «Остров Сахалин»:
Я жалею, что не застал в живых старейшего сахалинского офицера, штабс-капитана Шишмарева, <...> Поселился он на Сахалине еще в доисторические времена, когда не начиналась каторга, и это казалось до такой степени давно, что даже сочинили легенду о «происхождении Сахалина», в которой имя этого офицера тесно связано с геологическими переворотами: когда-то, в отдаленные времена, Сахалина не было вовсе, но вдруг, вследствие вулканических причин, поднялась подводная скала выше уровня моря, и на ней сидели два существа — сивуч и штабс-капитан Шишмарев (14—15, 189).
Еще два интересных приема проходят с некоторыми трансформациями через все творчество Чехова. При описании внешности и действий людей, пресмыкающихся перед чином или деньгами, Чехов использует диминутивы и «ласкательную» лексику. Эта особенность встречается в текстах, написанных как от 3-го, так и от 1-го лица.
В рассказе «Двое в одном» (1883) повествование ведется от лица начальника, который едет на конке и видит человека, громко рассуждающего на политические темы. Этот человек очень похож на его подчиненного Ивана Капитоныча: «Иван Капитоныч — маленькое, пришибленное, приплюснутое создание, живущее для того только, чтобы поднимать уроненные платки и поздравлять с праздником» (2, 9). Когда начальник не выдержал и захохотал над речами подчиненного, тот мгновенно стушевался: «Я уже более не сомневался: это был Иван Капитоныч, мой канцелярский. Он сел и спрятал свой носик в заячьем меху» (2, 10).
В рассказе «Корреспондент» (1882) повествование ведется от 3-го лица:
Иван Никитич встрепенулся, поднял свои голубые глазки и страшно сконфузился. <...> Иван Никитич поднялся, смиренно подошел к столу и налил себе рюмочку водки. <...> Иван Никитич замигал глазками и скушал сардинку. <...> Иван Никитич икнул и засеменил ножками (1, 180—181).
С одной стороны, использование такой лексики можно объяснить пренебрежительным отношением к герою, подчеркиванием его ничтожности: это «маленький человек» маленький во всем. С другой стороны, нагнетание диминутивов в рассказе «Корреспондент» как будто передает впечатление, которое стремится произвести на сильных мира сего сам Иван Никитич. Позже он так характеризует себя: «Осчастливили вы меня своею лаской искреннею, не забыли газетчика, старикашку рваного. Спасибо вам. И не забывайте, господа почтенные, нашего брата. <...> Между людьми мы маленькие, бедненькие» (1, 182). Е.Б. Гришанина считает, что обилие слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами передает подобострастное отношение «маленького человека» не только к начальникам, но и к окружающей обстановке.
Сходную ситуацию можно увидеть в рассказах «Тожество победителя» и «Толстый и тонкий». В первом тексте, написанном от первого лица, есть следующая фраза: «Папаша мой улыбнулся, приятно покраснел и засеменил вокруг стола» (2, 71). Второй текст написан от третьего лица, и там появляется фраза: «Все трое были приятно ошеломлены» (2, 251). Про первый случай Гришанина пишет:
Для творчества Чехова характерны неожиданные сочетания, которые писатель использует для более тонкого проникновения во внутренний мир героев, в их чувства, например: приятно покраснел, где глагол покраснел характеризует изменение состояния героя, а наречие — те чувства, которые испытывает герой от обращения к нему всемогущего Козулина18.
Тем не менее, выбор слова «приятно» кажется несколько странным в данном случае. Во втором сочетании эта странность доходит почти до оксюморонности: внутреннее состояние героев описывается словом «ошеломить», которое даже если и не всегда несет отрицательную коннотацию, то наверняка говорит о сильном впечатлении19, плохо сочетающимся с такой умеренной характеристикой как «приятно»20. Эти парадоксальные словосочетания можно попробовать объяснить следующим образом: они описывают состояние самоуничижающихся персонажей. С одной стороны, такие персонажи чувствуют себя неуютно, они даже немного напуганы, но близость к власти, возможность к ней приобщиться, желание угодить начальнику делает этот дискомфорт приятным. В 1884 году в рассказе «Маска» подхалимы-интеллигенты отводят в карету пьяного миллионера, издевавшегося над ними, тоже «приятно улыбаясь» (3, 89). Во всех трех случаях слово «приятно» относится к поведению или состоянию похожих персонажей, но его значение двойственно — это и ощущения самих героев, соприкоснувшихся с властью, и их желание быть приятными для влиятельных людей, уже в самом слове слышны слащавость и неискренность. Такой тип повествования можно охарактеризовать как редуцированную форму несобственно-прямой речи: через подобную лексику в словах повествователя передается самоощущение героя, и отношение к герою окружающих. Все приведенные примеры взяты из рассказов, написанных до 1888 года, то есть они относятся к субъективной манере повествования по классификации Чудакова21. Но как видно, будущие поиски Чехова в отношении манеры повествования, появляются уже в них.
Так, в рассказе «Учителе словесности» 1889 года, в отрывке из дневника главного героя есть следующие слова: «Офицеры, директор и все учителя улыбнулись из приличия, я тоже почувствовал на своем лице приятную неискреннюю улыбку» (8, 325). В позднем тексте герой уже способен отрефлексировать неискренность своей «приятной улыбки», хотя это происходит задолго до изменения его взгляда на свою жизнь.
Во всех этих случаях появляется некая трудно определимая повествовательная инстанция. Это не слово самого героя, не впечатление богатого и влиятельного персонажа, не точка зрения повествователя. «Маленький человек» Чехова как будто представляет, как эта история могла бы быть рассказана в выгодном для него свете. Интересен в этой связи отрывок из воспоминаний Бунина, в котором Чехов говорит о своем отношении к Толстому: «Боюсь только Толстого. Ведь подумайте, ведь это он написал, что Анна сама чувствовала, видела, как у нее блестят глаза в темноте!»22. Этот отрывок из «Анны Карениной» тоже может быть проинтерпретирован как создание героиней особой точки зрения на саму себя, попытка описать себя со стороны. Таким образом, уже в начале 1880-х, Чехов начинает экспериментировать с повествовательными стратегиями, интерес к ним сохранится на протяжении всей его творческой биографии23.
Рассказ 1883 года «Ушла» начинается так: «Пообедали. В стороне желудков чувствовалось маленькое блаженство, рты позевывали, глаза начали суживаться от сладкой дремоты» (2, 33). В первом предложении подлежащее пропущено, а формы глаголов могут указывать как на первое, так и на третье лицо, и только следующие предложения вносит ясность («Муж закурил сигару, потянулся и развалился на кушетке. Жена села у изголовья и замурлыкала...»). В тексте «Депутат, или повесть о том, как у Дездемонова 25 рублей пропало» только в конце становится понятно, что повествователь не принадлежит к числу «бунтовщиков», собирающихся высказать претензию начальнику. Текст начинается так: «Отправились в швейцарскую. Швейцара Макара, чтоб он не подслушал и не донес, поспешили услать в казначейство» (2, 145), и только в финале повествователь обнаруживает себя: «Говорили долго, а пока они говорили, Макар (он грамотен) записывал, записав же... и т. д. Длинно, господа! Во всяком случае из сего проистекает мораль: не бунтуй!» (2, 148).
Появление такого способа повествования объясняется, в первую очередь, требованиями краткости: господствующий в то время в юмористической журналистике жанр сценки и жанр рассказа (часто очень близкого к сценке) требовали краткой экспозиции, и быстрого перехода к диалогу. Потому что именно через диалог, через речевую характеристику раскрывались характеры персонажей, их речь являлась источником комизма. Но в приведенных примерах из чеховских текстов мы видим, что у приема появляется еще одна функция: читатель какое-то время не может определить статус говорящего — это участник событий или повествователь, эта неопределенность сближает повествователя и героев, что в целом, тоже вытекает из общих установок «малой прессы». Как пишет об этом И.Н. Сухих: «...кругозор читателя учитывается постоянно: повествователь, герой и читатель находятся в одном мире, служат в соседних департаментах, сидят рядом в театре, поблизости нанимают дачи и т. д. В таком случае любой намек, любое воссоздание ситуации опирается на подкрепляющий контекст: собственный опыт воспринимающего»24. Граница между читателем и автором, между автором и героями колеблется, юмористические журналы стремятся установить более интимные отношения с читателем, говорить с ним на одном языке.
Следует отметить, что вторая функция этого приема в ранней прозе мало заметна — во всех случаях повествование в итоге ведется от третьего лица. В других текстах малой прессы такой прием нам обнаружить не удалось. Можно предположить, что он связан с распространенными в юмористической журналистике заглавиями без подлежащего с глаголом в прошедшем времени, у которого тоже нельзя определить лицо, например, сценки Лейкина «В свет вывез»25, «Спектакль задумали»26 и Д.Д. Тогольского «В Москву уехал!»27. В текстах классической литературы при появлении такой неопределенности28 тоже в итоге оказывается, что повествование ведется от третьего лица. Зато в позднем творчестве Чехов актуализирует именно вторую функцию этого приема. В рассказе «Учитель словесности» повествование ведется от третьего лица, но на протяжении всего текста в основном представлена точка зрения главного героя — учителя Никитина. Чехов часто использует глаголы в прошедшем времени, множественном числе, что еще больше сближает героя и повествователя: «Выехали за город и побежали рысью по большой дороге» (8, 311), «Когда ехали мимо загородного сада, кто-то предложил заехать и выпить сельтерской воды. Заехали» (8, 311), «Здесь остановились около ворот, вызвали жену приказчика Прасковью и потребовали парного молока» (8, 312). Таким образом, хотя рассказ формально написан от третьего лица, но за счет описанного приема и включения в текст отрывков из дневника Никитина восприятие героя пропитывает весь текст, что дает возможность описать ряд изменений в его восприятии действительности.
В рассказе «Дама с собачкой» этот прием использован настолько искусно, что порождает конфликт интерпретаций. Знаменитая сцена в Ореанде начинается словами: «В Ореанде сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали» (10, 133) и, таким образом, последующие рассуждения о жизни и смерти могут принадлежать и повествователю, и Гурову. А.Д. Степанов показывает в своей статье, как по-разному интерпретируется этот отрывок Н.Е. Разумовой и В.И. Тюпой29.
Как видно из приведенных примеров, Чехов использует типичные для малой прессы приемы, основанные, в первую очередь, на языковом комизме, но в его зрелых рассказах они изменяют свою функцию, комическая составляющая остается, но к ней добавляется трагическое или лирическое звучание. Помещая юмористические приемы в новый контекст, Чехов заставляет читателя увидеть в них скрытый потенциал. Так, остраняющий момент, который присутствует во многих из них, может отражать детский взгляд на мир («Дома») или указывать на трагическую проблему непонимания между людьми («Новая дача»). Хорошо знакомый и многократно опробованный юмористический арсенал малой прессы Чехов использует как материал для преобразования и создания новых смыслов.
Примечания
1. Шор Р.О. Народная этимология // Литературная энциклопедия: В 11 т. Т. 7. М., 1934. Ст. 607.
2. Осип. О чем господа разговаривают // Стрекоза. 1880. № 8. С. 7.
3. Федот. Верхи // Стрекоза. 1880. № 6. С. 3.
4. Б/п. У мирового. Рис. А.И. Лебедева // Осколки. 1882. № 36. С. 7.
5. Астров У. Разница во взглядах // Осколки. 1880. № 2. С. 3.
6. Вышибайло. Нечто амурное и судебное // Стрекоза. 1882. № 12. С. 6.
7. И. Грэк <В.В. Билибин> Опыт грамматической конструкции предложения руки и сердца // Стрекоза. 1880. № 13. С. 3.
8. М-ский <И.И. Барышев-Мясницкий> Б/н // Мирской толк. 1880. № 17. С. 204.
9. Гаспаров М.Л. Зевгма // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. С. 975.
10. И. Грэк <Билибин В.В.> Детские нравоучительные сказки (посвящается издателям детских книг и журналов) // Осколки. 1883. № 40. С. 5.
11. Крокодил. Б/н // Стрекоза. 1882. № 47. С. 3.
12. Чудаков А.П. Мир Чехова: Возникновение и утверждение. М., 1986. С. 116—117.
13. Соединение этих неравноценных понятий получает объяснение в позднем рассказе «Скрипка Ротшильда»: «Не жалко было умирать, но как только дома он увидел скрипу, у него сжалось сердце и стало жалко. Скрипку нельзя взять с собой в могилу, и теперь она останется сиротой...» (8, 304).
14. Бицилли П.М. Творчество Чехова. Опыт стилистического анализа // Чехов pro et contra. Личность и творчество А.П. Чехова в русской мысли XX в. (1914—1960). СПб., 2010. С. 576—578.
15. Катаев В.Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. М., 1979. С. 52—53.
16. Там же.
17. Р.Б. Ахметшин отмечал принципиальную разницу между юмором в лейкинских и в чеховских письмах: для Чехова комизм органичен, это категория осмысления реальности (Ахметшин Р.Б. Н.А. Лейкин — писатель и издатель в сознании А.П. Чехова // Век после Чехова. М., 2004. С. 10—11).
18. Там же. С. 14.
19. Контексты, в которых употребляется слово «ошеломить» в дочеховскую и чеховскую эпохи не дают употреблений, схожих с вариантом в рассказе «Толстый и тонкий» (мы пользовались материалами Большой словарной картотеки ИЛИ РАН).
20. Это не единственный у Чехова случай подобного сочетания слов с очень разной степенью интенсивности признака. В одном из писем встречается словосочетание «ноты не весьма блестящие» (П 1, 79), построенное по тому же принципу.
21. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М., 1971. С. 10—61.
22. Бунин И.И. Чехов // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 491.
23. Например, см. анализ употребления слова «солидно» в рассказе «Именины»: Барлас Л.Г. Язык повествовательной прозы Чехова: Проблемы анализа. Ростов-на-Дону, 1991. С. 73—74.
24. Сухих И.Н. Указ. соч. С. 68.
25. См.: Лейкин Н.А. В свет вывез // Осколки. 1883. № 29. С. 3—4.
26. См.: Лейкин Н.А. Спектакль задумали // Осколки. 1882. № 31. С. 3—4.
27. См.: Дядя Митяй <Тогольский Д.Д.> В Москву уехал! // Осколки. 1882. № 2. С. 4—5.
28. Например, в «Пиковой даме» «Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра» (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 17 т. Т. 8. Кн. 1. М., 1995. С. 227).
29. Степанов А.Д. Чехов и проблема «уединенного сознания»: Сцена в Ореанде // Homo Universitatis: Памяти Аскольда Борисовича Муратова (1937—2005): Сборник статей. СПб., 2009. С. 133—142.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |