Несмотря на то, что многие ранние произведения Чехова кажутся читателю, знакомому с его поздним творчеством, довольно слабыми, среди коллег по юмористическим изданиям Чехов очень быстро завоевал признание. Исследователи по-разному объясняли такой успех. С.Д. Кржижановский в статье «Чехонте и Чехов (Рождение и смерть юморески)» выделил несколько композиционных приемов построения ранних чеховских текстов, которые не только создавали комический эффект, но и придавали тексту единство и завершенность:
— ожидание большого и значительного оборачивается маленьким и незначительным, «гора родила мышь»;
— постепенное нарастание напряжения, «натяжение нити»;
— насильственное сочетание психологически несочетаемого;
— «способ подстановки, замещения живого — мертвым, чувствующего — нечувствующим, человека — предметом»1;
— принцип «затухающих колебаний»: герой колеблется и конфликтная ситуация сходит на нет.
Чудаков, сравнивая сценки Лейкина и Чехова, писал, что у первого отсутствует внутренняя завершенность текста, «Это как бы длинное бытожизнеописание, разрезанное на части в размер газетного фельетона»2. В рассказах Чехова, напротив, сильны «внутренние художественные центростремительные силы»3. В.Б. Катаев отмечает исчерпанность темы в чеховском тексте по сравнению с текстами Лейкина. Сопоставляя рассказы «Хирургия» и «В рыбной лавке», исследователь пишет: «объемная, живая картина у Чехова и плоско, однолинейно построенная лейкинская сценка. Несмотря на отдельные приемы краткости, нет у Лейкина и подлинного лаконизма: многословие, механическое воспроизведение подслушанных разговоров»4. Интересное замечание сделал в своей статье Н.Я. Берковский. Проанализировав ранний рассказ Чехова «Анюта», исследователь показал, что незамысловатая композиция, состоящая из нескольких, поверхностно связанных эпизодов, имеет важное значение: она показывает потребительское отношение героев к безответной, доброй Анюте5. Как внимание читателя скользит от сцены к сцене, так и героиню передают из рук в руки — то будущему врачу для изучения анатомии, то художнику для натуры. То есть то, что у других авторов было бы механическим нанизыванием эпизодов, у Чехова приобретает глубокий смысл. В целом чаще всего исследователи говорят именно о лучшей композиционной организации текстов будущего классика.
Большинство авторов малой прессы стремились отразить в текстах актуальные темы, используя для оформления материала традиционную композицию сценки или юморески, что часто приводило к совпадениям. Например, можно перечислить множество совпадений в текстах Лейкина и Барышева-Мясницкого (его называли «московским Лейкиным»6), которые объясняются общей темой или характерными реалиями купеческого быта: купеческого сына забирают в солдаты, и мать при помощи магии пытается избежать этого (Лейкин — «Заговор от солдатчины»7, Мясницкий — «Перед жребием»8), мамка-кормилица жалуется на своих хозяев (Лейкин — «Кости перемывает»9, «Няньки»10, Мясницкий — «Кормилица»11), неграмотная прислуга диктует письмо обманувшему ее возлюбленному (Лейкин — «Письмо»12, Мясницкий — «Письмо»13), купец не может понять гастрономические пристрастия высшего класса, в частности любовь к устрицам (Лейкин — «Устрицы»14, Мясницкий — «Гастроном»15). Если текст Чехова совпадает с произведением другого автора, то в большинстве случаев, это происходит из-за использования старого бродячего сюжета. Например, упоминавшаяся выше пара рассказов: «Билет на Сару Бернар»16 Билибина и «То и се» (1881) Чехова: в обеих юморесках девушка отдает предпочтение кавалеру, сумевшему достать билет на спектакль Сары Бернар (фольклорный ход — героиня выбирает того, кто сумел выполнить трудное задание). Или же совпадение может объясняться старым каламбуром, например, юмореска «Человек (немного философии)» (1886) практически повторяет стихотворение «Человек», опубликованное в «Осколках» в 1882 году:
И ночью, и днем по базарам блуждая,
Свой путь Диоген фонарем освещал,
И, взором пытливым толпу наблюдая,
Он жадно везде человека искал.Но много с тех пор изменилося в мире,
До много люди успели дойти...
Во всех ресторанах, во всяком трактире
Теперь «человека» нетрудной найти!17
У Чехова внешне очень похожие тексты, развивающие, казалось бы, одну тему, строятся по разным композиционным принципам. Рассказы «Не в духе» и «Отец семейства» (первое название «Козлы отпущения») написаны на один сюжет — проигравшийся отец в плохом настроении срывает гнев на домочадцах. Но построение текстов сильно отличается. Первый ближе к юмореске: в нем использован распространенный прием пересечения дискурсов — отец, слыша, как сын за стеной учит стихотворение Пушкина, раздраженно комментирует строки с прагматической точки зрения. Второй рассказ больше по объему и действие развивается по мере того, как отец предъявляет претензии то одному члену семьи, то другому. То есть можно сказать, что для Чехова структура, композиция рассказа были важнее злободневной темы, материала.
Аргументом в пользу этого утверждения может служить тот факт, что Чехов не любил жанр фельетона, который слишком тесно связан с внелитературной реальностью и потому с трудом укладывается в стройный завершенный текст. Чехов часто жаловался Лейкину, что у него не выходит московское обозрение для «Осколков», и упрекал редактора в том, что в журнале слишком много фельетонов: «Но не кажется ли Вам, что «Осколки» несколько сухи? Сушит их, по моему мнению, многое множество фельетонов: И. Грэк, Рувер, Черниговец, Провинциальный... И все эти фельетоны жуют одно и то же, жуют по казенному шаблону на казенные темы...» (П 1, 98). Лейкин возражал ему, и в этом несогласии отразился принципиально разный взгляд на задачи малой прессы: «Удивляюсь такому упреку. Если бы я мог, я сделал бы «Осколки» от строчки до строчки фельетоном... Вы забываете, что «Осколки» журнал еженедельный, а не сборник, журнал должен откликаться на все злобы дня, как крупные, так и мелкие. <...> Нет, посмотрю я на Вас, Вы не журналист» (4, 458). Чехов ставил на первый план «изящество», текст должен быть хорош сам по себе, а не интересен только здесь и сейчас, в этом журнальном номере.
Полное академическое собрание сочинений Чехова позволяет увидеть схожесть в принципе построения близких по времени текстов: похоже, что Чехов, придумав удачную композицию, старался применить ее к самому разному материалу. Например, рассказы «Разговор» («Осколки», 1883, № 13) и «Рыцари без страха и упрека» («Осколки», 1883, № 14), оформлены как разговор в небольшом обществе, где два человека рассказывают довольно развернутые истории, а остальные персонажи лишь произносят небольшие реплики. По одной схеме построены рассказы «Жених и папенька» («Петербургская газета», 1883, № 207), «Гость» («Петербургская газета», 1883, № 212) и «Дорогая собака» («Осколки», 1883, № 45): один из персонажей придумывает все более и более веские аргументы, чтобы добиться своей цели (не жениться, выдворить гостя и пойти спать, продать собаку), а другой отклоняет их один за одним, пока ситуация не достигает кульминационной точки и не разрешается.
В том же 1883 году написаны четыре рассказа, с повторяющиеся композицией: герой резко меняет отношение к предмету из-за изменившихся обстоятельств, касающихся только его: «Умный дворник», «Ревнитель», «Ушла» и «Братец».
Один и тот же прием может использоваться во внешне очень непохожих текстах. Так, по одному принципу построены рассказы «Брожение умов» (1884) и «У предводительши» (1885). Ни Аким Данилыч, ни Любовь Петровна не представляют истинных причин происшедшего, в письмах они описывают ситуацию в наиболее выгодном для себя свете и, вероятно, действительно верят в такое положение дел.
В рассказах «Хамелеон» и «В номерах» резкая смена позиции героя одинаково оформляется с помощью пауз хезитации («Гм...») и описания действий персонажей:
— Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто... Ужас как жарко! Должно полагать, перед дождем... Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? <...>
— Гм!.. Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто... Что-то ветром подуло... Знобит... Ты отведешь ее к генералу и спросишь там. (3, 53—54)
Полковница прошлась из угла в угол.
— Не женатый, вы говорите? — спросила она.
— Никак нет, сударыня.
Полковница опять прошлась из угла в угол и подумала немного.
— Гм!.. Не женат... — проговорила она в раздумье. — Гм!.. Лиля и Мила, не сидите у окна — сквозит! Как жаль! Молодой человек и так себя распустил! (3, 230—231)
Косность взглядов персонажей у Чехова несколько раз подчеркивается одним приемом: в финале рассказа герой, который не может смириться с существующим положением дел, повторяет сам себе одну и ту же фразу. В редакции рассказа «Суд», предназначавшейся для собрания сочинений, Чехов добавил последнее предложение: «А жандарм Фортунатов долго потом ходит по двору, красный, выпуча глаза, и говорит: — Еще! Еще! Так его!» (1, 99). Столоначальник Кисляев в рассказе «Либеральный душка», повторяет, что надо прогнать слишком либерального Тлетворского («Прогнать, вот и все! <...> Прогнать... вот и... все!.. вот... и все!!» 3, 138). Прапорщик Вывертов в финале «Упразднили!», решив подписать письмо высокопоставленному лицу упраздненным чином, «ходит по комнатам, язвительно улыбается и мечтает: — Пра-пор-щик... Назло!» (3, 228).
В своей книге «Стиль Чехова» Н.А. Кожевникова показала, насколько важное значение для поэтики Чехова играет повтор разных единиц текста:
Повтор характеристик и реплик разных персонажей — один из важных принципов организации текста в рассказах и повестях Чехова. Этот общий принцип, подробно разработанный в ранних коротких рассказах, в усложненном виде использован и в поздних произведениях писателя18.
Как мы видели, механический повтор одной фразы может отражать косность взглядов персонажа, так же в «Ионыче» повторяемость фраз и событий в доме Туркиных говорит о неизменности, циклической замкнутости их жизни.
Отдельного изучения заслуживают заглавия рассказов, потому что они часто перекликаются с особенностями композиции текста. Как отмечает В.Б. Катаев: «Сценка воспитывала вкус к названиям простым и незатейливым, несущим чисто номинативную функцию»19. Чаще всего название описывает время или место действия, таких заглавий много и у Чехова («Ряженые», «В вагоне», «В цирульне»). Но уже в начале творческого пути Чехов начинает использовать названия с двойным смыслом. «Торжество победителя» — это и торжество героя, который теперь издевается над бывшим начальником, и торжество рассказчика, который уверен, что получит новое место. «Дурак» — это и самохарактеристика рассказчика, которые осуждает свое прошлое поведение, но и оценка читателем рассказчика в настоящий момент. «Следователь» — это и профессия одного из главных героев рассказа, и функция, которую выполняет в тексте доктор. Чехов писал брату Александру по поводу названия своего сборника рассказов «В сумерках»: «...тут аллегория: жизнь — сумрак, и читатель, купивший книгу, должен читать ее в сумерках, отдыхая от дневных работ» (П 2, 90). То есть двойственность и аллегоричность названия были программными для Чехова.
Итак, как мы попытались показать, для Чехова структура и композиция рассказа были важнее материала и злободневной темы. Теперь мы хотели бы рассмотреть несколько рассказов, написанных на разных этапах творчества, в которых совпадает композиционное строение и сюжетная ситуация, связанная с точкой зрения главного героя, но при этом они производят очень разное впечатление на читателя.
Юмористический рассказ «Исповедь» 1883 года написан на актуальную тему казнокрадства. Герой, от лица которого ведется повествование, становится кассиром. Он признается, что сразу почувствовал «на своем носу нечто вроде розовых очков» (2, 26): окружающие стремятся подружиться с ним, ранее равнодушная к нему «она» становится его женой. Далее следует «редакторская ремарка», сообщающая о сокращении текста, а после нее настроение рассказчика резко меняется. Он предчувствует свой скорый арест и с презрением смотрит на двуличных людей, которые заставляют его тратить казенные деньги, но при этом отвернутся от него, как только вскроется кража. В третьей части текста, отделенной от первых двух, преступление героя раскрыто, и он обращается напрямую к читателю:
Милостивые государи и милостивые государыни! Я попался... <...> Кричите же теперь, бранитесь, трезвоньте, изумляйтесь, судите, высылайте, строчите передовые, бросайте каменья, но только... пожалуйста, не все! Не все! (2, 29)
По структуре этот ранний текст напоминает рассказ 1889 года «Учитель словесности». Формально повествование ведется от третьего лица, но последовательно передается точка зрения главного героя — учителя словесности Никитина. Часто используются глаголы прошедшего времени множественного числа, которые не позволяют определить лицо (подробнее см. на с. 94—95). Герой так же опьянен своим счастьем, как и рассказчик из «Исповеди», он не замечает ничего дурного ни в своей избраннице, ни в окружении, ни в самом себе, хотя читатель уже может заметить, что не все благополучно. Вторая глава начинается отрывком из дневника героя, где он описывает свое счастье. Безоблачное существование заканчивается однажды вечером, когда герой, проигравшись в карты, возвращается домой и начинает понимать и замечать всю пошлость и низость своей жизни. Рассказ заканчивается отрывком из дневника, который композиционно и по эмоциональному накалу напоминает обращение рассказчика «Исповеди» к читателю.
Оба текста затрагивают тему ослепляющего счастья и тяжелого разочарования, которое в позднем рассказе заставляет героя видеть во всем только плохое. Читатель оценивает ситуацию адекватнее, чем герой: в первом тексте он не может не заметить корыстных целей окружающих — точка зрения главного героя и истинный смысл происходящего резко противопоставлены, как и полагается в юмористическом тексте, во втором — намеки на неизбежное разочарование Никитина в своем счастье менее очевидны, но все же они тоже присутствуют, и внимательный читатель может их заметить.
Кржижановский писал: «Простое наблюдение над чеховской новеллой показывает, что она достигает краткости путем сближения экспозиции и концовки»20. Действительно, если мы зададимся вопросом, в чем принципиальное различие раннего и позднего рассказов, от увидим, что оно заключается в отсутствии переходного звена, того самого периода прозрения, осознания героем своего положения. Это приводит к столкновению идиллического начала и печального конца, а такой резкий контраст порождает комический эффект. Стоит только вернуть на место «изъятую редактором» часть рассказа, убрать злободневную привязку и подчеркнуто юмористический тон, и рассказ приобретет трагическое звучание. Важно, что очевидный зазор между автором и героем в раннем тексте, характерный для юмористической литературы, не пропадает в позднем творчестве, хотя и становится намного менее ощутим, что позволило критикам приписывать слова чеховских героев самому автору.
Повесть «Жена» (1892) отдаленно напоминает рассказ «Из записок вспыльчивого человека»: повторяется начальная ситуация — женщина отвлекает героя от научной работы21. В позднем произведении повествование ведется от лица бывшего служащего Министерства путей сообщения, который вышел в отставку и поселился в деревне, чтоб «жить в покое и заниматься литературой и общественными вопросами» (7, 457). Герой считает себя порядочным и принципиальным человеком, который единственный во всем уезде способен помочь голодающим мужикам. Он тоже занимается сочинительством — пишет «Историю железных дорог» — но от работы его отвлекает беспокойство, которое он объясняет волнениями из-за голода и эпидемии тифа среди крестьян. Читатель готов сопереживать герою, его суждения кажутся правильными, хоть иногда и высокомерными, поэтому сначала читатель вместе с героем не может понять враждебного отношения жены, которую Павел Андреич все еще любит, не может понять слов друга семьи: «Павел Андреич, скажу я вам по-дружески: перемените ваш характер! Тяжело с вами! Голубчик, тяжело!» (7, 468). Постепенно по ходу рассказа мнение героя о себе компрометируется фактами и отношением к нему других людей, но это несовпадение уже не вызывает смех, а заставляет задуматься о трагической ограниченности человеческого сознания, а тот факт, что читатель изначально солидаризировался с рассказчиком, заставляет его глубже прочувствовать переживания Павла Андреича. Зачатки этого трагического недоумения были слышны уже в рассказе «Унтер Пришибеев», герой которого не понимал за что приговорен к месяцу ареста: «И для него ясно, что мир изменился и что жить на свете уже никак невозможно. Мрачные, унылые мысли овладевают им» (4, 125), но в финале привычка наводить порядок подсказывает, как жить дальше.
Княгине из одноименного рассказа (1889) после обвинительной речи доктора тоже кажется, что никто ее не понимает, что она «обиженная, оскорбленная, непонятая людьми» (7, 245) страдалица. Перед читателем опять контраст внутренней и внешней точек зрения, но он уже не порождает комического эффекта, а приносит страдания (или по крайней мере недоумение и расстройство) герою и окружающим его людям. С помощью старого приема Чехов поднимает проблему непонимания человеком самого себя, непреодолимой ограниченности человеческого представления о мире, эта проблема, появившаяся в группе «рассказов открытия»22, продолжала волновать автора.
Н.М. Фортунатов выделял в ранних рассказах Чехова характерный прием: появление повторяющейся детали, которая ассоциируется с каким-либо образом, например, красное платье Оли Урбениной в «Драме на охоте». Иногда это не просто деталь, а ««блок» образов, тоже повторяющихся, но уже как некое художественное единство, как структурная целостность»23. Этот прием остается и в поздних рассказах, но там он незаметен, в то время как во многих ранних рассказах — демонстративно обнажен. И.Н. Сухих отмечает, что такая «техника блоков» сродни кумулятивной сказке, и проявляется она не только в организации образа, но и в построении сюжета — многие рассказы построены по принципу повторения одной ситуации, одного набора деталей с неожиданной концовкой. Этот выработанный на раннем этапе прием переходит и в зрелое творчество:
...классическая техника чеховской лейтмотивной детали и повторяющейся ситуации в «Учителе словесности», «Моей жизни», «Черном монахе», «Доме с мезонином» и «Даме с собачкой» тоже восходит к экспериментам самого начала 80-х годов. Парадокс чеховской краткости может быть сформулирован таким образом: краткость, сжатость чеховского повествования возникает именно благодаря повторам и соотнесениям разнообразных элементов текста24.
Нам бы хотелось подчеркнуть непосредственную связь «техники блоков» и жанра юморески. Для юморески характерен повтор определенного набора элементов. Например, в тексте «Темпераменты» Чехов описывает человека каждого темперамента по одному и тому же набору характеристик (внешность, профессия и т. д.). Сходным образом построена юмореска Билибина «Цветы и женщины (Легкие характеристики)»25, где цветы сравниваются с женщинами определенной внешности, характера, профессии. Этот принцип повторяемости набора элементов Чехов использует и в сюжетных рассказах, что помогает соединить текст в одно целое, четче структурировать его. Например, в рассказе «Толстый и тонкий» три раза повторяется описание действий Порфирия, его жены и сына: в самом начале26, после того, как стал известен чин Толстого27, и в финале28. Таким образом, самые удачные ранние рассказы Чехова можно описать как наложение принципов юморески на материал традиционной для малой прессы сценки. Это стремление к структурированности текста, использование неожиданных композиционных приемов выделяло Чехова на фоне остальных авторов малой прессы.
Чтобы понять, как работает этот принцип, обратимся к тексту 1883 года «Мошенники поневоле (новогодняя побрехушка)». Текст был опубликован в первом, новогоднем номере журнала «Зритель» и развивал календарную тематику: в нем описано празднование Нового года. Начинается текст так же, как многие из сценок Лейкина29, для которых характерна связь с календарной тематикой, повествование в настоящем времени, переход от одной группы персонажей к другой, имитация речи невежды, стремящегося «показать образованность»30. Но со второй половины рассказа внимание повествователя сосредотачивается на часах, и разрозненный текст превращается в структурированное повествование: у каждого персонажа есть своя причина замедлить или ускорить ход времени (Гриша хочет выпить, Коля — кричать «ура!», Копайский — под бой курантов поцеловать Катеньку, хозяйка — успеть накрыть на стол). Вторая часть рассказа, с одной стороны, четко организована по принципу «персонаж — его желания — на сколько минут и в каком направлении он двигает стрелку», а с другой — внимание читателя, как и внимание героев, сосредоточено на часах (в тексте указано точное количество прибавляемых и убавляемых минут), на том, сколько времени они в итоге покажут. Таким образом, Чехов тяготеет к структурированному повествованию, четкой организации текста, пуанту, а не к бессюжетной передаче диалогов, как Лейкин.
В рассказе есть эпизод, перекликающийся с более поздним рассказом «Детвора»: мальчик хочет играть в лото, но у него нет копейки, необходимой для ставки. В рассказ «Детвора» переносится не только эта деталь, но и композиционный принцип: у каждого ребенка своя причина играть (Гриша играет из-за денег, Аня — из-за самолюбия, Соня — ради процесса игры, Алеша — ради недоразумений при игре, Андрей — ради арифметики игры), как и в рассказе «Мошенники поневоле» — у каждого своя причина мошенничать.
Несмотря на то, что Чехов начал свой творческий путь в изданиях, требовавших сосредоточенности на злободневных событиях, он с самого начала тяготеет к созданию художественно завершенных текстов. С этой целью он соединяет принципы построения сценки и юморески для создания композиционно законченного текста. Оттачивание одного приема построения текста на самом разном материале позволит Чехову в зрелом творчестве использовать старую композицию для решения новых художественных задач.
Примечания
1. Кржижановский С.Д. Указ. соч. С. 499.
2. Чудаков А.П. Мир Чехова: Возникновение и утверждение. М., 1986. С. 111.
3. Там же.
4. Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М., 1989. С. 22.
5. Берковский Н.Я. Указ. соч. С. 74—75.
6. Венгеров С.А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. Вып. 23. СПб., 1890. С. 211.
7. Лейкин Н.А. Заговор от солдатчины // Лейкин Н.А. Теплые ребята. СПб., 1882. С. 177—181.
8. Мясницкий (Барышев) И.И. Перед жребием // Мясницкий (Барышев) И.И. Их степенства. М., 1882. С. 91—97.
9. Лейкин Н.А. Кости перемывает // Лейкин Н.А. Караси и щуки. СПб., 1883. С. 249—253.
10. Лейкин Н.А. Няньки // Лейкин. Н.А. Теплые ребята. СПб., 1882. С. 217—222.
11. Мясницкий (Барышев) И.И. Кормилица // Мясницкий (Барышев) И.И. Смешная публика. М., 1885. С. 215—222.
12. Лейкин Н.А. Письмо // Лейкин Н.А. Караси и щуки. СПб., 1883. С. 32—36.
13. Мясницкий (Барышев) И.И. Письмо // Мясницкий (Барышев) И.И. Их степенства. М., 1882. С. 190—199.
14. Лейкин Н.А. Устрицы // Лейкин Н.А. Караси и щуки. СПб., 1883. С. 1—5.
15. Мясницкий (Барышев) И.И. Гастроном // Мясницкий (Барышев) И.И. Их степенства. М., 1882. С. 85—90.
16. И. Грэк <Билибин В.В.> Билет на Сару Бернар. Стрекоза. 1881. № 49. С. 8.
17. Ал. Римский. Человек // Осколки. 1882. № 17. С. 5.
18. Кожевникова Н.А. Стиль Чехова. М., 2011. С. 180.
19. Катаев В.Б. Указ. соч. С. 15.
20. Там же. С. 487.
21. Отчасти похожая ситуация описана в юмореске 1883 года «Двадцать шесть (выписки из дневника)», в которой герой тоже переживает из-за отношений с возлюбленной и одновременно пишет научный труд: «Весь день бунтовала. Находясь в унынии, писал сочинение: «О нападении печенегов на Уфимскую губернию». ...Разорвала и книгу, и мое сочинение» (2, 116).
22. Катаев В.Б. Проза Чехова: Проблемы интерпретации. М., 1979. С. 10—21.
23. Фортунатов Н.М. Тайны Чехонте: О раннем творчестве А.П. Чехова. Материалы спецкурса. Нижний Новгород, 1996. С. 80.
24. Сухих И.П. Указ. соч. С. 95.
25. И.-к. <Билибин В.В.> Цветы и женщины (Легкие характеристики) // Осколки. 1884. № 24. С. 6.
26. «Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками. Пахло от него ветчиной и кофейной гущей. Из-за его спины выглядывала худенькая женщина с длинным подбородком — его жена, и высокий гимназист с прищуренным глазом — его сын» (2, 250).
27. «Тонкий вдруг побледнел, окаменел, но скоро лицо его искривилось во все стороны широчайшей улыбкой; казалось, что от лица и глаз его посыпались искры. Сам он съежился, сгорбился, сузился... Его чемоданы, узлы и картонки съежились, поморщились... Длинный подбородок жены стал еще длиннее; Нафанаил вытянулся во фрунт и застегнул все пуговки своего мундира...» (2, 251).
28. «Тонкий пожал три пальца, поклонился всем туловищем и захихикал, как китаец: «хи-хи-хи». Жена улыбнулась. Нафанаил шаркнул ногой и уронил фуражку (2, 251).
29. Ср.: Лейкин Н.А. На именинах // Спутники Чехова. М., 1982. С. 50—52.
30. «...мужчина завсегда будет стоять на высшей точке относительно чувств» (1, 473) и т. д.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |