Важной особенностью малой прессы является, уже отмеченное нами, стремление к типизации. Можно предположить, что тут соединились две тенденции. Во-первых, как замечал Анри Бергсон, тяга к типическому — общая черта комического: «Всякое комическое лицо есть тип, и, наоборот, всякое сходство с типом заключает в себе нечто комическое»1. Во-вторых, малая пресса давала художественное отображение общественных изменений, создавала новую литературную тематику и потому вводила в литературу новые типы. Ярче всего эта тенденция проявлялась в подписях к рисункам. В юмористических журналах часто встречается рубрика, где характер человека описывается через какую-то деталь. Например, в «Стрекозе» печатаются рисунки женских головок в шляпах разного фасона, где под каждым рисунком дано описание черт характера владелиц таких головных уборов (этот прием перекликается с метонимией, которую авторы малой прессы часто использовали для обозначения персонажей2). В другом номере женщины сопоставляются с цветами и характеризуются по этому принципу3, в третьем — по именам (см. Приложение 2.12). В 14-ом номере «Стрекозы» за 1882 год приведены разные типы холостяков (холостяк-фат, холостяк-мотылек, холостяк-академик) с небольшой характеристикой:
Холостяк-любитель.
К чему мне супруга,
Когда жена у друга?А так как друзей много, то и думать некогда о собственной свадьбе. Недостатки же одной — восполняются достоинствами другой4.
Последний рисунок назван «общее ополчение» и изображает будущих невест и их маменек, которые вооружаются, чтобы заставить холостяков вступить в брак.
Помимо комических типологий в малой прессе формировалось и описание социальных типов, это был двунаправленный процесс, в котором участвовал и существующий читательский опыт, и творческая деятельность писателей:
Без этой опоры на читательскую апперцепцию бытующих социальных ролей (врача, учителя, студента, помещика, чиновника) не могла бы осуществиться система Чехова с ее огромным охватом и небывало дробной, улавливающей частичное дифференциацией текущих явлений. Чехов отсылал читателя к житейским социальным представлениям и одновременно, как всякий большой писатель, активно строил эти представления, возвращая их общественному сознанию в качестве эстетического факта5.
В раннем творчестве Чехов выделялся разнообразием персонажей даже на фоне своих коллег, писателей-юмористов6. Большинство из них тяготели к описанию определенной сословной группы: Н.А. Лейкин и И.И. Барышев-Мясницкий в основном описывали купечество, так как сами были выходцами из этой среды, Л.Г. Рахманов, сотрудничавший в «Осколках» в 1880-е, в сценках чаще всего обращался к крестьянскому быту, героями рассказов В.В. Билибина обычно становились чиновники и аристократы. Многообразие персонажей перешло из «осколочного» периода в зрелое творчество Чехова. М.П. Громов показал, насколько разнообразен сословный и профессиональный состав «города N», в котором обитают восемь с половиной тысяч чеховских персонажей7.
В этой главе мы хотели бы рассмотреть некоторые особенности чеховских рассказов, озаглавленных именами, прозвищами, названиями профессий или другими характеристиками человека. Количество таких произведений огромно, как отмечалось в самом начале, это обусловлено традициями повлиявшего на малую прессу жанра физиологического очерка, который описывал типы людей, исходя из их профессиональных, сословных, бытовых характеристик, среды обитания, нравов и т. д. Е.М. Мелетинский писал:
Выходу Чехова-новеллиста на литературную арену, кроме продолжавшейся линии традиционной новеллы (например, у И.С. Тургенева), предшествовал длительный период расцвета массовой очерковой литературы, начиная от «физиологических» очерков в духе натуральной школы и кончая юмористикой «лейкинского» типа, к которой молодой Чехов был очень близок8.
По подсчетам И.Н. Сухих у Чехова преобладают персонажные заглавия (189 случаев)9. Классифицировать эти рассказы можно по разным параметрам: в одних название указывает на имя главного героя, за которым закреплена пространственно-временная точка зрения («Корреспондент», «Папаша»), в других — на имя персонажа, которого описывает рассказчик или главный герой («Размазня», «Дочь Альбиона»); названия могут стоять в единственном и во множественном числе, то есть описывать одного человека или целую группу лиц («Жены артистов», «Ряженые», «Гадальщики и гадальщицы»). Это могут быть обозначения степени родства («Братец», «Дочь коммерции советника»), профессии («Трагик», «Учитель», «Хористка»), национальности («Глупый француз», «Добрый немец», «Признательный немец») и т. д. Как заметила Л.С. Левитан, заглавие может обозначать начальную, экспозиционную ситуацию («Дама с собачкой»), а может — финальную («Ионыч»)10.
Мы хотели бы рассмотреть рассказы-наименования с точки зрения того, что становится в них главным предметом описания. Здесь можно выделить две группы. В первой главным предметом описания является забавный случай, анекдот («Благодарный», «Хитрец»). Например, в короткой юмореске «Филантроп», опубликованной в «Зрителе» в 1883 году, главный герой, доктор, жалеет пациентку, которая в него влюбилась, и выписывает следующий рецепт: «Быть сегодня в восемь часов вечера на углу Кузнецкого и Неглинной, около Дациаро. Буду ждать» (2, 85). Очевидно, что название рассказа не описывает характер героя в целом, а скорее дает ироничную характеристику его поступку. Пуант юморески состоит в смешении двух жанров — рецепта и любовной записки, «и оба жанра оставляют следы в получившемся гибридном образовании: от рецепта остается императивное «быть», от любовной записки — финальное «буду ждать»»11.
Подобные тексты с заглавиями-характеристиками, описывающие смешной случай, часто встречаются в малой прессе. В рассказе «Вахлак» описывается влиятельная дама Марья Михайловна Мурова, которая решила заняться благотворительностью: лично посещать падших женщин и помогать им изменить свою жизнь. Ее муж, Николай Петрович, бесхарактерный и во всем покорный жене, безропотно выполняет все ее поручения, касающиеся этого предприятия. В финале выясняется, что он выполняет их даже слишком усердно: одну из женщин он сделал своей содержанкой12. В рассказе В.В. Билибина «Современный Отелло» Анна Михайловна прогоняет Станислава Владимировича, который пытался ее поцеловать. Когда об этом узнает муж, он приходит в ярость: как она могла так грубо обойтись с племянником директора!13
Большинство героев подобных рассказов оказываются обычными людьми, знакомыми и близкими читателю малой прессы. Часто эти жизненные анекдоты тесно связаны с широким диапазоном профессий героев (ср. у Чехова: «Корреспондент», «Трагик», «Репетитор»). Персонажи самых разных социальных статусов попадают в нелепые ситуации, но их реакция и поведение чаще всего понятны читателю, оно не выходит за рамки «нормы», которую интуитивно ощущает каждый. А.Н. Гершаник считает, что в результате «обобщения и сортировки» типов, описанных в малой прессе, должно было сформироваться представление о «среднем человеке», носителе «нравственной нормы»: «Представление о положительном идеале формировалось здесь «от противного» — как результат множества описаний разнообразных отступлений от «нормы»»14. «Последователи» этих героев в позднем творчестве — чеховские обыватели: учителя, врачи, юристы — станут создателями той «ненормальной нормы», о которой писал Г.А. Бялый15.
Анри Бергсон в трактате «Смех» замечал, что «названием драмы может быть почти исключительно имя собственное»16, а комедии часто озаглавлены нарицательным существительным. Задача комедии — описать порок, который, как маска, надет на живого человека и диктует ему правила поведения. Это суждение философа представляется применимым ко второй группе рассказов, где акцент смещается на описание характера человека, хоть и поданное через конкретную ситуацию («Циник», «Беззащитное существо»).
Благодаря творчеству Н.А. Лейкина, И.И. Барышева-Мясницкого, Д.Д. Тогольского (Дяди Митяя) и ряда других авторов наиболее разработанным в малой прессе был тип купца в разных его вариантах («полированный», «неполированный», купеческие сынки и т. д.). Герои подобных рассказов могут совершать поступки, которые показывают их скупость, расчетливость и самодовольство17 или удаль, безразличное отношение к деньгам и моральным устоям18, но главным в тексте будут не поступки, а образ, характер героя.
С одной стороны, у Чехова таких текстов меньше, но с другой, рассказы-анекдоты часто стремятся выйти за рамки курьезного случая и дают более полное описание характеров. Один из ярких примеров — рассказ «Неосторожность», анализ которого предложил в своей работе В.Б. Катаев19. На первом плане остается смешной случай: герой выпил вместо водки керосин, но свое выздоровление он объясняет тем, что «ведет правильную и регулярную жизнь» (6, 68), то есть автор показывает нам определенную систему взглядов героя, и упорство, с которым герой ее придерживается в любых обстоятельствах, кажется читателю комичным. В рассказах этой группы появляются персонажи, описанные гротескно, явно выходящие за рамки даже «ненормальной нормы». Таков знаменитый рассказ «Унтер Пришибеев». Чехов использует традиционный для малой прессы прием говорящей фамилии, что заставляет читателя не только ожидать от героя определенной манеры поведения, но и увидеть в нем сложившийся общественный тип. Фамилия героя говорит одновременно и о его ограниченности, узости («пришибленный»), и о его постоянном стремлении наводить везде порядок, командовать («пришибает»).
Эти два типа рассказов соотносятся с двумя основными, отчасти противонаправленными, тенденциями в малой прессе, выделенными Е.М. Мелетинским: анекдотичностью и описанием бытовых сценок20. С одной стороны, многие рассказы строились на основе анекдотов, водевильных сюжетов, с другой, сценки, описывающие разные типы купцов, приказчиков, чиновников, постоянно появляются в юмористике.
В зрелом творчестве Чехова можно обнаружить не так много рассказов, посвященных описанию какого-то одного человеческого типа, но все же они встречаются, и их легко выделить уже по заглавиям. Чехов заменяет говорящие фамилии на прозвища — «Человек в футляре», «Душечка», «Попрыгунья», «Печенег», в названии рассказа «Княгиня» титул приобретает дополнительное символическое значение. На наш взгляд, в этих рассказах связь с ранним периодом творчества и работой в малой прессе наиболее заметна: автор использует приемы юмористической журналистики для создания яркого человеческого типа, иногда эти приемы даже производят тот же комический эффект, но сам тип уже не вызывает у читателя смех.
Беликов из рассказа «Человек в футляре» явно выделяется на фоне поэтики позднего Чехова, А.П. Чудаков писал, что это текст «по гротескно-типической манере изображения человека для позднего Чехова совершенно нехарактерный»21. Очевидна его связь с образом унтера Пришибеева: оба активно борются с тем, что не разрешено циркулярно. В.Д. Седегов справедливо замечал, что, если бы «Беликов просто прятался от жизни в футляр, он был бы однолинеен — жалок и смешон; такие образы у Чехова были. Если бы он был откровенно агрессивен, бросался бы в открытую на все, что считал вредным, то был бы опять-таки прямолинеен — были и такие образы у Чехова. Сочетание несовместимого рождает образ многозначный, психологически глубокий, характер поистине трагедийный. Причем трагедия рождается двуплановая: с одной стороны, гибнет сам Беликов, с другой — и это главное — он держит в руках весь город целых пятнадцать лет»22. Исследователь рассматривает образ Беликова как слияние двух персонажей из раннего творчества: унтера Пришибеева и запуганного экзекутора Червякова («Смерть чиновника»). Это соединение дало сложный, неоднозначный образ, но гротескность описания перешла в рассказ вместе с «прототипами» героя.
Рассказы «Попрыгунья» (1892) и «Душечка» (1899) описывают довольно длительный период жизни героинь и дают определенный женский тип. Отношения Оленьки Племянниковой с мужчинами описаны по определенной схеме: героиня знакомится с персонажем, влюбляется, начинает повторять за ним все его слова, затем он умирает или они расстаются. Этот схематизм напоминает раннюю юмореску «Мои жены (Письмо в редакцию — Рауля Синей Бороды)» (1885), в которой герой описывает отношения со своими женами по единой схеме: ее внешность и характер — их совместная жизнь — за что и как он ее убил. Другими словами, зрелый рассказ построен по принципу юморесок, распространенных в малой прессе (См. подробнее с. 149).
В рассказе «Попрыгунья» повествователь не скрывает своего ироничного отношения к главной героине, описание друзей Ольги Ивановны в начале рассказа тоже напоминает юморески своей четкостью (в какой области искусства отличился персонаж — чем именно — как он хвалит героиню):
Артист из драматического театра, большой, давно признанный талант, изящный, умный и скромный человек и отличный чтец, учивший Ольгу Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя в руки, то из нее вышла бы замечательная певица; затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский очень красивый белокурый молодой человек, лет 25, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; он поправлял Ольге Ивановне ее этюды и говорил, что из нее, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна (8, 7—8).
Отдельные эпизоды из рассказа перекликаются с календарной прозой малой прессы. Приезд Дымова, нагруженного покупками, на дачу, а затем его возвращение в город с новым поручением от жены отсылает к образам «дачных мужей», которые постоянно появлялись на страницах юмористических изданий в летние месяцы: например, рассказ Чехова 1887 года «Один из многих», или иронично озаглавленный текст Лейкина 1883 года «Дачное спокойствие (с натуры)»23.
Бергсон указывал, что «комический персонаж смешон обыкновенно ровно настолько, насколько он не осознает себя таковым. Комическое бессознательно»24. Эта характеристика отлично подходит к персонажам ранних произведений Чехова. С. Евдокимова противопоставляет анекдот пушкинской эпохи, где рассказчик смеется вместе с персонажем анекдота, чеховскому: «Герои чеховского анекдота, как правило, совершенно не способны видеть юмористический аспект сказанных ими слов или ситуации, в которую они попадают. Комическая ситуация создается помимо их воли, и видит ее только слушатель»25. Повествование может вестись от первого лица, но строиться таким образом, что читатель легко дистанцируется от рассказчика и вместе с автором смеется над его словами или поступками26.
Рассказ «Из записок вспыльчивого человека» (1887) построен в форме дневника героя. Николай Андреич, финансист, объявляет, что у него «в высшей мере вспыльчивый характер», но все повествование говорит об обратном: он терпеливо проводит время с соседками по даче, хотя мечтает только об одном — продолжить работу над диссертацией «Прошедшее и будущее собачьего налога». В итоге одна из девиц, имя которой он с трудом может припомнить, женит его на себе. Самохарактеристика героя, его представление о себе и заглавие рассказа составляют резкий контраст с описываемыми событиями, что порождает комический эффект. В позднем творчестве Чехова также есть несколько текстов, написанных от первого лица или организованных в основном через точку зрения одного персонажа, мнение которого о себе контрастирует с мнением окружающих, но читателю это уже не кажется смешным. Так, «печенег» Жмухин не может понять сердитого крика гостя «Вы мне надоели!» (8, 334), но герой изначально описан со стороны, и читатель видит все его недостатки: косность, жестокость по отношению к близким, назойливость, глупость — и не удивляется такой реакции.
Л.Е. Кройчик, рассматривая развитие комического в творчестве Чехова, выделяет группу сатирических рассказов27, в которую входит большинство поздних рассказов-наименований, описывающих тип человека. Исследователь пишет о психологическом комизме, свойственном этим произведениям, о создании «комического характера», сложного и неоднозначного. Эта сложность создается за счет совмещения двух точек зрения: «Взгляд на героя со стороны — взгляд иронический, саркастический, юмористический, сатирический. Здесь возможны гипербола и экспрессивная деталь. <...> Взгляд изнутри — это акцент на несобственно-прямую речь <...> несобственно-прямая речь позволяет передать разнообразный мир чувствований героя, его оценку происходящего, помогает лучше понять авторский взгляд на героя»28. Это замечание особенно важно при анализе рассказов «Ионыч» и «Анна на шее».
Если перечисленные выше зрелые рассказы можно сопоставить с ранними рассказами-характеристиками, то рассказы «Ионыч» (1898) и «Анна на шее» (1895) можно рассматривать как соединение рассказа-анекдота и рассказа-характеристики. В начале главные герои этих произведений кажутся обычными для прозы Чехова персонажами — земский врач и дочка учителя — читатель даже скорее склонен сочувствовать им, но в финале они превращаются в те человеческие типы, названия которых и вынесены в заглавие, они живут только для себя и не интересуются ничем другим.
С постепенной моральной деградацией доктора Старцева коррелируют три исключительно внешние характеристики — его полнота, объем врачебной практики и средство передвижения:
Он шел пешком, не спеша (своих лошадей у него еще не было) (10, 25); в больнице было очень много работы (10, 28).
«Ох, не надо бы полнеть!» (10, 32); У него уже была своя пара лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке (10, 30).
В городе у Старцева была уже большая практика. Каждое утро он спешно принимал больных у себя в Дялиже, потом уезжал к городским больным, уезжал уже не на паре, а на тройке с бубенчиками, и возвращался домой поздно ночью. Он пополнел, раздобрел и неохотно ходил пешком, так как страдал одышкой. И Пантелеймон тоже пополнел, и чем он больше рос в ширину, тем печальнее вздыхал и жаловался на свою горькую участь: езда одолела! (10, 36).
Старцев еще больше пополнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув назад голову. Когда он, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах, протянув вперед прямые, точно деревянные руки, и кричит встречным «Прррава держи!», то картина бывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а языческий бог. У него в городе громадная практика, некогда вздохнуть (10, 40).
Характеристика человека, основанная на исключительно внешних факторах (например, женского характера по фасону шляпки) и сопоставление двух несвязанных рядов (например, возраста или статуса женщины и типов алкогольных напитков29) — излюбленный прием юмористической журналистики. Каламбур, сказанный его сиятельством в рассказе «Анна на шее», появлялся на страницах малой прессы в юмореске В.В. Билибина «Идеалист и реалист (легонькая параллель)»: «Оба иногда мечтают об Анне. Только идеалист хочет ее «носить на руках», а реалист — «на шее»»30. Л.Е. Кройчик указывает на сходство рассказа «Анна на шее» и ранней новеллы «Загадочная натура»31: девушка выходит замуж за богатого старика и не хочет расставаться с привилегиями такого положения, но в раннем тексте эта ситуация подана чисто комически, а в позднем описан сложный психологический образ. Таким образом, в этих рассказах старый каламбур разворачивается в сюжет, служит порождающей «матрицей» для текста, но одновременно живой человек, описанный в начале повествования, редуцируется до старого каламбура, что не может не звучать трагично. В финале оба персонажа описаны исключительно с внешней точки зрения, как герои ранних чеховских юморесок.
Н.Я. Берковский размышлял над обыкновением Чехова и его современников «сортировать людей по мелким и случайным признакам»32: блондины и брюнеты, мужчины в пенсне со шнурком и т. д. Исследователь отмечал, что во многих ранних текстах Чехова и в его записных книжках комизм возникает из-за уничтожения случайности этих признаков (все рыжие собаки лают тенором). Берковский раскрывал трагический смысл этой особенности: в мире, который описывает Чехов, горизонт закрыт, ничего не может измениться. Но эта прочная связь внешней черты и внутренней характеристики, взятая из «малой прессы», в зрелом творчестве позволила Чехову создавать яркие характеризующие детали. «Одномерность», прямая зависимость внешнего и внутреннего в юморесках превратилась в многозначность близкую к символичности. Достаточно вспомнить его комментарии к ролям: Лопахина надо играть в желтых ботинках, у Тригорина самодельные удочки33.
Из раннего «осколочного» периода Чехов переносит в «большую» литературу широкое многообразие персонажей. Это и «обычные» люди, которые раньше попадали в комичные ситуации, а в поздних рассказах уже вполне серьезно страдают от повседневных жизненных забот. Это и странные, яркие человеческие типы, которые в ранней юмористике вызывали смех, а позже стали страшны и трагичны одновременно. Меняя точку зрения, Чехов то смеется вместе с читателем над ограниченностью героя, то заставляет читателя самого пережить и преодолеть этот узкий взгляд на мир. В поздних рассказах, описывающих необычный тип личности, наиболее ярко прослеживается связь Чехонте и Чехова, малая пресса становится источником приемов комического описания персонажа, способов организации повествования. Чехов как будто возвращается к хорошо знакомым героям юмористических изданий и показывает сложность того, что казалось простым и смешным.
Примечания
1. Бергсон А. Смех. М., 1992. С. 93.
2. «— Дай, Христа ради, рубль серебра до завтра. Глафира Ивановна просит угостить ее шоколадом, а у меня ни копейки, — шепчет серая поярковая шляпа своему товарищу. — Не угостить — вся интрига полетит к черту» (Лейкин Н.А. В сквере // Спутники Чехова. М., 1982. С. 48).
3. И.-к. <Билибин В.В.> Цветы и женщины (Легкие характеристики) // Осколки. 1884. № 24. С. 6.
4. Б/п. Б/н // Стрекоза. 1882. № 14. С. 4.
5. Гинзбург Л.Я. Указ. соч. С. 71.
6. Не стоит забывать, что внелитературные факторы ограничивали типы персонажей, которые могли появиться на страницах малой прессы, С.Д. Балухатый перечисляет их в своей работе «Ранний Чехов» (Балухатый С.Д. Ранний Чехов // Балухатый С.Д. Вопросы поэтики. Л., 1990. С. 84—160).
7. Громов М.П. Книга о Чехове. М., 1989. С. 238—240.
8. Мелетинский Е.М. Историческая поэтика новеллы. М., 1990. С. 239.
9. Сухих И.Н. Поэтика заглавий Чехова // Стиль прозы Чехова. Даугавпилс, 1993. С. 65.
10. Левитан Л.С. Стилевая функция заглавия чеховского рассказа // Стиль прозы Чехова. Даугавпилс, 1993. С. 72.
11. Степанов А.Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М., 2005. С. 47.
12. Ч.Ч. Вахлак // Осколки. 1882. № 5. С. 4—5.
13. И. Грэк <Билибин В.В.> Современный Отелло // Осколки. 1883. № 2. С. 5.
14. Гершаник А.Н. Раннее творчество А.П. Чехова: (Некоторые дискуссионные вопросы творческой эволюции писателя). Автореферат дисс. ... канд. филол. наук. Л., 1986. С. 14.
15. См.: Бялый Г.А. Чехов и русский реализм: Очерки. Л., 1981. С. 8.
16. Бергсон А. Указ. соч. С. 18.
17. Этот образ встречается во многих рассказах Н.А. Лейкина: «Правильность» // Осколки. 1883. № 26. С. 3—5; Благодетель // Осколки. 1883. № 37. С. 3—5; Бархатное пальто (сценка) // Осколки. 1882. № 14. С. 3—4.
18. Тогольский Д.Д. В Москву уехал! // Осколки. 1882. № 2. С. 4—5: Лейкин Н.А. Скобелева встречают (сценка) // Осколки. 1882. № 9. С. 3—4; Тогольский Д.Д. Лососину ловили // Осколки. 1882. № 17. С. 5; Дядя Митяй <Тогольский Д.Д.> Два совраса и одна соврасиха // Осколки. 1882. № 47. С. 3—4; Дядя Митяй <Тогольский Д.Д.> Выиграл дело (историйка) // Осколки. 1882. № 49. С. 3—4; Дядя Митяй <Тогольский Д.Д.> Лик омыл // Осколки. 1882. № 52. С. 4.
19. См.: Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М., 1989. С. 24—25.
20. См.: Мелетинский Е.М. Указ. соч. С. 239.
21. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М., 1971. С. 243.
22. Седегов В.Д. А.П. Чехов в восьмидесятые годы. Ростов-на-Дону, 1991. С. 70—71.
23. Лейкин Н.А. Дачное спокойствие (с натуры) // Осколки. 1883. № 20. С. 5.
24. Бергсон А. Там же. С. 19.
25. Евдокимова С. Обманчивое сходство. Анекдот у Пушкина и Чехова // Чеховиана: Чехов и Пушкин. М., 1998. С. 86.
26. Этот принцип мы видим в самом первом опубликованном чеховском произведении — юмореске «Письмо к ученому соседу» (1880).
27. «Анна на шее», «Печенег», «Ионыч», «Крыжовник», «Человек в футляре», «Душечка», «На святках».
28. Кройчик Л.Е. Поэтика комического в произведениях А.П. Чехова. Воронеж, 1986. С. 167—168.
29. См. подробнее на с. 72—73.
30. И-к. <Билибин В.В.> Идеалист и реалист (легонькая параллель) // Осколки. 1883. № 50. С. 5.
31. Кройчик Л.Е. Указ. соч. С. 85.
32. Берковский Н.Я. Указ. соч. С. 52.
33. Качалов В.И. Из воспоминаний // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 421.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |