В современном русском словоупотреблении, связанном с православной традицией, синонимичные именования священников поп и батюшка отражают двоякое отношение к священнослужителю второй, средней степени священства, — священнику: поп — фамильярно-ироническое, батюшка — почтительно-уважительное. Эти два именования, как эмоционально-стилистически маркированные, находятся в оппозиции к нейтральным священник и отец (в значении «священнослужитель»). Батюшка и отец могут выступать в функции обращений, священник и поп в функции обращений не используются. Обращаясь к священнику, рекомендуется именовать его через нейтральное сущ. отец (в значении «священнослужитель или монах») в сочетании с именем (отец Георгий, отец Петр). Акцентированно высокими являются обращения честной отец / честные отцы (в отличие от католической, в православной традиции не принято обращение святой отец). Батюшка используется как разговорно-обиходный вариант обращения к священнослужителю вне сочетания с именем.
Именование поп со всеми производными вошло в число слов с искаженной, смещенной семантикой и нарушенным аксиологическим статусом. Семантико-стилистическая история сущ. поп отражает причины этого нарушения. Они кроются в изменении отношения русских людей к духовенству.
В Древней Руси сущ. поп не имело отрицательной окраски; восходящее, как и именование верховного главы католической церкви папа, к др.-гр. pappas «папа, батюшка», оно было общепринятым официальным именованием священника, ср.: «Епископов, и попов, и игуменов (чтите), с любовью принимайте от них благословление, и не отстраняйтесь от них...» [Поучение Владимира Мономаха 1991: 50]. Без каких-либо негативных коннотаций поп используется в богослужебных книгах (как синоним сущ. священник, иерей, пресвитер). Исследователь В.С. Ефимова отмечает, что лексема попъ в рукописях употреблялась для наименования священнослужителя вообще и даже в некоторой степени конкурировало с грецизмом пресвитер, поскольку употреблялось и для наименования священнослужителя вообще, и могло номинировать лицо как обладателя определенной церковной иерархической степени или должности [Ефимова 2011: 140].
В «Полном церковно-славянском словаре» Е. Дьяченко дано то же значение: «Попъ = священникъ. Это испорченное слово, вошедшее въ употреблеше вместо греч. παππας папа, т. е. отецъ» [Дьяченко 1993: 457].
В.И. Даль дает такую лексикографическую оценку слову: «ПОП м. а стар. иногда попин, священник, иерей, пресвитер; человек поставленный, посвященный, помазанный, рукоположенный в духовный чин или сан пастыря душ. Черный поп, стар. иеромонах. Поп, папа, конечно общего корня, отец; поминается у нас впервые в Песнословии Пророков, 1047 г.» [Даль 1995. Т. 3: 308]. Что же повлияло на дальнейшее искажение семантики этого слова?
Отношение к священству в дореволюционной России зависело не только от основной духовно-пастырской роли «батюшек», но и от государственного статуса священнослужителей («попов»), который «определялся отнюдь не профессиональной значимостью и не личными достоинствами проповедника, а самой природой церковно-государственного альянса» [Леонтьева 1999: 43]. Духовенство ассоциировалось с властью (вспомним А.Н. Радищева: «Власть царска веру охраняет, власть царску вера утверждает; союзно общество гнетут...»; Церковь «служила таким царям, как Иван Грозный, хотя далеко не все служили ему...» [Мень 1992 — 2: 253—254]). Священнослужители нередко оказывались не в сфере живого церковного богообщения, но в мертвом пространстве социального непонимания между властью (церковной и светской) и прихожанами.
Таким образом, негативно-ироническая окраска сущ. поп обусловлена историческими обстоятельствами: священник, как лицо, принадлежавшее в дореволюционной России к официальной государственно-церковной иерархии, воспринимался русскими людьми не только как духовный пастырь, но и как связанная с государством официальная «власть». Поскольку практически любое наделенное властью лицо русский человек склонен оценивать скорее критически, чем одобрительно, то и «попы» оказываются объектом не только иронии, но и самой нелицеприятной, даже издевательской насмешки, как, например, в пушкинской «Сказке о попе и о работнике его Балде», представляющей собой литературную обработку народной сказки, сюжетная основа которой широко распространена в русском фольклоре (сказки «Жадный поп», «Поп — толоконный лоб», «Поп и ржет, как жеребец» и т. п.).
Негативно-ироническое отношение к пастырям отчетливо выразилось в паремиях: «Родись, крестись, женись, умирай — за все попу деньгу подавай!» (крестьян всегда раздражало требование расплачиваться за требы); «Смелого ищи в тюрьме, глупого в попах» («в массе своей «духовное учительство» в дореформенной России было необразованным — зачастую священники пушкинской поры с трудом могли написать свое имя и фамилию» [Леонтьева 1999: 45]); «Поп со всего возьмет, а с попа ничего не возьмешь» (бедственное материальное положение священника и необходимость откупаться от начальствующих благочинных вынуждало священников заискивать перед богатеями в надежде получить материальное вознаграждение и пренебрежительно относиться к бедноте, не стесняясь при этом брать последнее за требы).
Многочисленные собственно лингвистические приемы, способствовали семантической трансформации слова поп: в многочисленных паремиях о попе повторяются сопутствующие слову оскорбительные определения («жадный», «толстый», в единственной найденной пословице — «умный»: «Умный тебя поп крестил, да напрасно не утопил»); были образованы словообразовательные дериваты уничижительной семантики и крайне негативных коннотаций: поповщина, поповьё и диминутивы попик, попишка (-и) (У всякого попишки свои темные делишки); притяжательное прилагательное поповский сочетается только со словами, обозначающими родство, части тела, одежду (дочь (Поповы дочери, что голубые лошади: редкая удаётся); брюхо (У попа брюхо легче пуха — на свадьбе поел, на поминки полетел), глаза (Волчья пасть да поповские глаза — ненасытная яма); карман (В поповский карман с головой не спрячешься), притяжательное прилагательное поповий (поповый) — с тем, кто (что) принадлежит попу: собака (Житье — хуже поповой собаки), душа (Весы — не попова душа, не обманут).
Народную традицию поддерживала и дореволюционная публицистика с ее обвинениями священничества в наличии «толстого брюха, теологического педантизма да дикого невежества» [Белинский 1948 — 1: 710].
Да и многочисленные паремии еще у В.И. Даля свидетельствовали о двойственности восприятия попа русским языком сознанием, ер., например: Поп да петух и не евши поют. У попа не карманы, а мешки. Каков поп, таков и приход. Без попа — не приход. Сытому попу пояс не к сану. Деньга попа купит и Бога обманет (поп грехи скроет). Поп в гости, черти на погосте. Поп ждет покойника богатого, а судья тягуна тороватого. Родись, крестись, женись, умирай — за все попу деньгу подавай! и мн. др. С одной стороны, поп — это именно «пастырь душ» (Священное Писание часто называет Бога Пастырем (Пс 22.1; 79.2; Ис 40.11), а Господь Иисус Христос назван Пастырем добрым: «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Пн. 10:11) и Пастыреначальником (1Пет 5:4), его назначение — «пасти», т. е. давать пищу (слово Божие), идти впереди, указывая духовный путь, хранить единство людей, защищать их от врага и подавать пример; с другой стороны, поп — человек, страдающий различными нравственными недугами (брать, заботясь только о личном обогащении, обманывать, покрывать грехи и т. д.).
Именование поп в художественной литературе вплоть до рубежа XIX—XX вв. также использовалось как синоним именования священник, священнослужитель, ср., например, у Н.С. Лескова в «Соборянах»: «...Впрочем, — начал снова Туганов, — про ваш город [архиерей] сказал, что тут крепко. «Там, говорит, у меня есть два попа: один умный, другой — благочестивый» [Лесков 1986: 179]); у М. Горького в «Исповеди»: «— Какой это священник! <...> Был бы я попом, я бы так служил, что не токмо люди — святые иконы плакали бы!» [Горький].
Вместе с тем необходимо отметить, что жившие в одно время В.И. Даль и Н.С. Лесков по-разному используют слово поп. Создатель словаря дает помету в словарной статье «стар.» (старое, помета указывает, что слово принадлежит языку русской старины), тогда как писатель использует его в своих произведениях как нейтральный синоним слову «священник» (см., например, хронику «Соборяне»). Видимо, это связано с тем, что в светском, аристократическом обществе, к которому принадлежал В.И. Даль, нормой межсословного общения было установившееся отношение к служителю культа как занимающему низшую ступень в стихийно сложившейся социальной иерархии, тогда как Н.С. Лесков, выходец из духовной среды, представитель мелкопоместного дворянства, изображает в образе попа Савелия Туберозова русского праведника. В июне 1871 года он пишет в письме П.К. Щебальскому, употребляя слово поп в том же нейтральном значении: «Я не враг Церкви, а её друг, или более: я покорный и преданный её сын и уверенный православный — я не хочу её опорочить; я ей желаю честного прогресса от коснения, в которое она впала, задавленная государственностью, но в новом колене слуг алтаря я не вижу «попов великих», а знаю в лучших из них только рационалистов, то есть нигилистов духовного сана» [Лесков: электронный ресурс].
А.П. Чехов, живший в конце XIX века и близко знавший и любивший Н.С. Лескова, так писал о нем брату Александру: «Этот человек похож на изящного француза и в то же время на попа-расстригу. Человечина, стоящий внимания» [Т. 12: 27]. Слово поп не имеет здесь презрительного оттенка значения. На это указывает и предыдущий контекст: «С Лейкиным приезжал и мой любимый писака, известный Н.С. Лесков» [там же]. Скорее, «попом» назвал А.П. Чехов Лескова за его полноту и одежду, похожую на рясу, если судить по фотографии, сделанной в 1880-е годы.
Антон Павлович Чехов, воспитывавшийся в доме отца в нетерпимой религиозности, ее не унаследовал: «Люблю церковный звон. Это все, что осталось у меня от религии — не могу равнодушно слышать звон» [Цит. по: Громов 1993: 102]. Но он отлично знал церковную иерархию и неоднократно использовал в своих произведениях именования священнослужителей, в том числе и слово поп (оно используется в 12 прозаических произведениях, перечень см. выше), причем в большинстве контекстов это именование не имеет семантики, указывающей, что оно принадлежит языку русской старины, поскольку употребляется в текстах, описывающих современную А.П. Чехову действительность, и также не несет в себе разговорного, фамильярно-пренебрежительного оттенка значения, зафиксированного современными словарями, а употребляется в качестве синонима к именованию священнослужитель (священник) и имеет денотативное значение: «Гони, Митька, чтоб другой какой поп не встретился!..» [Т. 3: 30], «Будь, например, я попом... Образованный и любящий свое дело поп много может сделать... А проповедь? Если поп искренен и вдохновлен любовью к своему делу, то какие чудные, зажигательные проповеди он может говорить!» [Т. 4: 153], «Они бы еще больше понасажали сюда таких попов!» [там же: 154], «Если бы предводитель знал, какой здесь поп, то не спешил бы хлопотать о школе. Надо сперва о хорошем попе позаботиться, а потом уж о школе!» [там же: 156], «Венчал поп какого-то Федора...» [там же: 288], «Да нешто ты заглядывал попу в карман?» [там же], «Ваш поп нашему попу двоюродный священник!» [Т. 5: 373], «Ефрем стал объяснять Кузьме, что нужно сделать, чтобы загладить грех: нужно покаяться попу, наложить на себя епитимию, ...» [там же: 379], «По закону выходит, надо хоронить таких (самоубийц — О.Л.) без попов, без панихиды, за кладбищем...» [там же: 164], «За деньги все можно. Похоронили его, значит, с попами, честь честью...» [там же], «Может, попа призвать? а?» [Т. 7: 187], «...в жаркий июльский день по пыльной дороге идет крестный ход; ...за ним поп в скуфейке и с крестом, а сзади пылит толпа мужиков, баб, мальчишек; тут же в толпе попадья и дьяконица в платочках» [там же: 243], «А вот у меня есть дядька-нон, так тот так верит, что когда в засуху идет в поле дождя просить, то берет с собой дождевой зонтик и кожаное пальто, чтобы его на обратном пути дождик не промочил. Вот это вера! Когда он говорит о Христе, так от него сияние идет и все бабы и мужики навзрыд плачут. Он бы и тучу эту остановил и всякую бы вашу силу обратил в бегство. Да... Вера горами двигает» [там же: 287], «Высший свет бранят всегда, чтобы противопоставить его тому свету, где живут купцы, попы, мещане и мужики, разные там Сидоры и Никиты. Оба света мне противны...» [Т. 8: 137], «Он тяготел к старой вере и постоянно принимал у себя старообрядческих архиереев и попов, хотя был крещен и венчан, и жену свою похоронил по обряду православной церкви» [Т. 8: 219], «Это были священники из его прихода; их всегда принимали в благородной половине, то есть наверху. Вслед за попами пришли с визитом директор завода Назарыч и фабричный доктор...» [Т. 8: 234], «...он, сын деревенского попа...» [Т. 8: 393].
Данные контексты фиксируют основные функции священнослужителя (священника-попа): не только священнодействие (обрядовую сторону служения), но и учительство, причем в рассказе «Дуэль» описана и безграничная вера попа в силу веры («идет в поле дождя просить... берет с собой дождевой зонтик...»), о которой сказано в Евангелии («Господь сказал: если бы вы имели веру с зерно горчичное и сказали смоковнице сей: вторгнись и пересадись в море», то она послушалась бы вас» (Лк. 17:6)), и его умение попа говорить о Христе так, что «от него сияние идет и все бабы и мужики навзрыд плачут» [Т. 7: 287]. Прославление истинной веры в Бога звучат из рассказа дьякона о его дядьке-попе. И в рассказе «Кошмар» А.П. Чехов устами своего героя говорит о силе проповеди: «Если поп искренен и вдохновлен любовью к своему делу, то какие чудные, зажигательные проповеди он может говорить!» [Т. 4: 153]. Уместно вспомнить слова о силе проповеди протоиерея Андрея Ткачева: «Она — стрела. Она — огонь. Она — вспышка евангельского разума в потемках человеческого сознания»... [Протоиерей Андрей Ткачев 2015: 41]. Эти чеховские мысли не случайны. Много лет спустя (10 — после написания «Дуэли» и 15 — после «Кошмара») А.П. Чехов в письме В.С. Миролюбову писал: «Нужно веровать в бога, а если веры нет, то не занимать ее места шумихой, а искать, искать, искать одиноко, один на один со своею совестью...» [Письма Чехова за 1901 год: электронный ресурс]. И веровать, видимо, так, как дядька-поп из «Дуэли»...
Вместе с тем А.П. Чехов как писатель-реалист не мог не написать и о нравственных болезнях священства, закрепив их в данных контекстах за именованием поп «У попа и без того денег много...» [Т. 4: 288], «...часто приходили в дом попы и монахи, тоже грубые и лицемерные; они пили и закусывали и грубо льстили его отцу, которого не любили» [Т. 8: 306], «...мы должны были ходить к утрене и к ранней обедне, целовать попам и монахам руки, читать дома акафисты» [Т. 8: 334], «Не поеду, — там, говорит, поп картежник» [Т. 9: 6]. Важно в данном случае то, что писатель проявил мужество, указав на данные пороки представителей духовенства во времена жестокой цензуры мрачной поры Александра III. Подобные действия могли бросить тень на священство и на саму церковь. Н.А. Добролюбов в статье «Заграничные прения о положении русского духовенства» упоминает о «недостатках доброй нравственности» священства и ищет причины его дурной репутации в обществе. Их много, но «одну из важных причин составляет решительная невозможность у нас гласных, печатных суждений о духовенстве. У нас можно писать только общие похвальные места о духовных; но на это ни один порядочный писатель не решится. Оттого у нас, при необычайном обилии рассказов всякого рода из частной, семейной жизни разных сословий, нигде почти не является участие духовного лица...» [Добролюбов 1963. Т. 6: 84—85].
Как видим, А.П. Чехов был одним из немногих, пишущих не «только общие похвальные места о духовных».
На самом деле общее представление уже было составлено в обществе, и виною этого была не литература. «Вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа? — писал В.Г. Белинский Н.В. Гоголю в 1847 году. — Про кого русский народ рассказывает похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочь и попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы (еретики, отщепенцы, отступники от православия, мошенники — прим. наше), жеребцы? — Попов. Не есть ли поп на Руси, для всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства?» [Белинский 1948. Т. 3: 282].
Почему именно это именование закрепило презрительное, фамильярно-ироническое отношение к духовенству? «Так ведь таких кличек имеется на каждое сословие, например: чиновников зовут «чернильными душами, канцелярскими крысами», купцов — «толстосумами»... [Почему поп — толоконный лоб: электронный ресурс].
Несмотря на такое мнение интеллигенции, в частности, В.Г. Белинского по поводу отношения общества и народа к попам, в большинстве контекстов А.П. Чехов использовал это слово только как денотат (название социальной роли). В одном из писем А.С. Суворину он писал: «У меня часто бывает и подолгу сидит поп, прекрасный парень, вдовец, имеющий незаконных детей» [Т. 12: 267]. При очевидной несопоставимости социального ожидания к исполнению нравственных заповедей Чехов называет гостя «прекрасным парнем».
Таким образом, можно сделать вывод о том, что в прозе А.П. Чехова используется именование духовенства поп в качестве нейтрального синонима концепта священнослужитель.
В послереволюционной России после появления Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви государственная и церковная власть перестали отождествляться, однако коммунистическая идеология, претендующая на абсолютную духовную власть над гражданами, настойчиво требовала создания негативного образа священнослужителей.
Была создана семантическая оппозиция: «поп — угнетенный, голодный»: «...Все и всякие угнетающие классы нуждаются для охраны своего господства в двух социальных функциях: в функции палача и в функции попа. Палач должен подавлять протест и возмущение угнетенных. Поп должен утешать угнетенных, рисовать им перспективы (это особенно удобно делать без ручательства за «осуществимость» таких перспектив...) смягчения бедствий и жертв при сохранении классового господства, а тем самым примирять их с этим господством, отваживать их от революционных действий, подрывать их революционное настроение, разрушать их революционную решимость. Каутский превратил марксизм в самую отвратительную и тупоумную контрреволюционную теорию, в самую грязную поповщину» [Ленин 1969. Т. 26: 237]. Революционное время характеризует внушающие ужас слова вождя: «Поповская голова для нас — пень, на котором партия затесывает свои коммунистические колья...» [Ковалев: электронный ресурс]. Эти высказывания и формируемая государством политика негативного отношения ко всему, связанному с религией («Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа») [Ленин 1967. Т. 1: 415] кардинально поменяли ценностное значение слова на противоположное.
Существительному поп настойчиво навязывалась окраска «презрительное», что нашло отражение и в словарях того времени. Так, М. Фасмер фиксирует, что поп «в настоящее время имеет презрительный оттенок значения» [Фасмер 1987. Т. 3: 326], аналогично в Словаре под редакцией Д.Н. Ушакова: «Поп... 1. Священник (разг., в старину — официальное название). <...> Вообще — служитель культа всякого ранга (разг. пренебр.) || только мн., собир. Духовенство (разг. пренебр.)» [Толковый словарь русского языка 1994. Т. 3: 584].
В современном словоупотреблении сущ. поп утратило идеологизированную окраску «презрительное» (хотя и в советское время академическая лексикография избегала соответствующей пометы, ср., например, в Малом академическом словаре: «Поп1... Разг. Священник» [Словарь русского языка 1981—1984. Т. 3: 291]).
В «Толковом словаре русского языка начала XXI века. Актуальная лексика» слово-репрезентант поп концепта священнослужитель отсутствует, что говорит о редком ныне употреблении этого именования, связанном с пониманием роли духовенства в приобщении к вере, и это не связано теперь с осуждением поведения самого духовного пастыря.
Таким образом, коннотативную энантиосемию репрезентанта поп религиозного концепта священнослужитель можно назвать «мерцающей»: она то актуализируется, то нейтрализуется в разные периоды истории в разных типах дискурса, в речи отдельных социальных групп и даже отдельных лиц в разных ситуациях общения, что зафиксировано в словарных статьях и разного рода литературных источниках в зависимости от соотношения в ней сакрального и секулярного компонентов.
Что касается именований батюшка и отец, они использовались (и используются) в качестве непосредственного именования собеседника в диалоге, в функции обращения прихожанина к своему священнику (местоименные эквиваленты — ты / вы). Именования поп и священник фиксируют в первую очередь место иерея в церковной иерархии и одновременно его специфическую благодатную связь с Богом, именования батюшка и отец — пастырскую роль иерея по отношению к его прихожанам. Все эти именования в рамках церковно-религиозного дискурса несут сакральные смыслы, которые условно можно обобщить в обиходной характеристике — «священнослужитель, силой благодати способствующий общению мирян с Богом».
По В.И. Далю, батя — «родитель, отец... батюшка... || отецъ духовный, попъ; // почтительно и ласкательно, приветь всякому стороннему человеку...», [Даль 1995. Т. 1: 55], т. е. почтительное обращение ко всем, в том числе и к священнослужителю. Помета «почтительно» при указании на именование словом батюшка священника в лексических словарях сохранялась более ста лет. В прозе А.П. Чехова именование батюшка используется в 15 произведениях (перечень см. выше). Героиня рассказа «Приданое», опасаясь за сохранность приданого для уже умершей дочери, прячет его у священника: «Это рубашечка. Я сошью и отнесу к батюшке спрятать, а то Егор Семеныч (брат мужа — пьяница — О.Л.) унесет. Я теперь все прячу у батюшки» [Т. 1: 83]. В данном случае священник выполняет нетипичную для данного сословия функцию. Именование его батюшкой не в общепринятой функции обращения указывает на доброе, уважительное (почтительное) отношение к нему героини.
Такую же функцию — номинативную (именование священнослужителя) — выполняет слово батюшка в рассказах «Ярмарка» («Жителей его можно было по пальцам пересчитать: голова, надзиратель, батюшка, учитель, ...» [Т. 1: 202]), «Упразднили!» («Батюшка вместо ответа нахмурился...» [Т. 3: 38]), «Панихида» («— Как ты смел написать это? — протяжно шепчет батюшка...» [Т. 4: 104]), «Бабье царство» («...приехал богаделенский батюшка...», «...батюшка медленно рассказал...», «Вскоре приехал батюшка из чернорабочей больницы с дьячком...» [Т. 8: 229]), «Скрипка Ротшильда» («Приходил батюшка, приобщал и соборовал», «Когда вечером батюшка, исповедуя, спросил его, не помнит ли он за собою какого-нибудь особенного греха...», «...ответил батюшка» [Т. 8: 257, 261, 262]). И в этих контекстах репрезентант батюшка используется не в функции обращения, а как синоним концепта священнослужитель.
В церковной среде обращение батюшка четко регламентировано: так с уважением и почтением обращаются к священнослужителям их духовные чада (прихожане) в неформальной обстановке, ср. пояснение священника В. Балашова, почему духовного пастыря прихожане именуют батюшкой: «Ведь мы все братья и сестры, а священник — наш старший брат, которого из уважения к его служению и его духовному опыту зовут ласково батюшкой» [Балашов]. Таким образом, в данных текстах А.П. Чехова стереотипный образ батюшка несет в себе, помимо номинации, яркую стилистическую и эмотивную окраску, давая безусловную положительную оценку образу священнослужителя.
В ряде текстов этот репрезентант концепта священнослужитель употребляется в той же номинативной функции, но имеет отрицательное словесное окружение, вербально отражающее действительность и указывающее на отрицательные качества пастыря: в рассказах «Убийство» («Ежели теперь, случается, от батюшки пахнет табаком или винцом, то я дерзаю осуждать, потому ведь и батюшка обыкновенный человек» [Т. 9: 13]), «Мужики» («С тех, кто в Великом посту не успевал отговеться, батюшка на Святой, обходя с крестом избы, брал по 15 копеек» [Т. 9: 187]), «В овраге» («Липа прислуживала за столом, и батюшка, подняв вилку, на которой был соленый рыжик, сказал ей: — Не горюйте о младенце. Таковых есть царствие небесное» [Т. 9: 373]).
В типичной функции обращения репрезентант батюшка используется в рассказах: «Не судьба!» («Так нехорошо делать, батюшка!» [Т. 3: 329]), «Панихида» («А теперь, батюшка, дозвольте к вам с просьбой...» [Т. 4: 106]), «Кошмар» («Садитесь, батюшка...», «Я, батюшка, пригласил вас по делу...», «Вот что, батюшка...», «Извините, батюшка, мне нужно ехать...», «Прошу, батюшка, в другой раз...», «Успокойтесь, батюшка...», «Полноте, батюшка, ...» [Т. 4: 150, 151, 155, 158, 158, 159, 160]), «Святою ночью» («А какие, батюшка, у вас скорби?», «Однако, батюшка, давайте плыть, а то опоздаем...» [Т. 4: 168, 171]), «На мельнице» («Здравствуйте, батюшки!», «Только вот, батюшки, стара стала...» [Т. 5: 330]), «Перекати-поле» («Батюшка, благословите кваску!», «Батюшка, можно мне после исповеди воды напиться?» [Т. 6: 138]), «Архиерей» («— Батюшка, у вас борода зеленая! — проговорила вдруг Катя с удивлением и засмеялась» [Т. 9: 385]).
В современном церковно-религиозном дискурсе батюшка в ситуации обращения к священнику квалифицируется как «обиходное» [Скляревская 2008: 46], что связано с определенным отождествлением биологического и духовного родителя. Коннотация близкородственной, кровной теплоты, связанная как с корневым сущ. батя, так и с ласк. суф. -юшк(а), сохраняется во вторичном значении — в обращении к священнику. Диакон А. Кураев разъясняет: «...нет кощунства в именовании священника «батюшкой» и «отцом». Человек должен понимать, что единственный источник его жизни — в Боге. И именно в этом смысле православие понимает слова Христа «И отцом себе не называйте никого на земле: ибо один у вас Отец, который на небесах» (Мф. 23, 9)... Здесь, как и по отношению к иконе: поклоняться и служить можно лишь Единому Богу. Но можно и нужно чтить то, через что и через кого мы узнаем о Боге и получаем дар жизни. «Богу одному поклоняйся», но — «почитай отца твоего и мать твою» и, конечно же, не забывай о своем духовном родстве. Никого нельзя понудить обращаться к тому или иному человеку со словом «отец»... Но и нельзя запретить проявления любви, нельзя запретить брата называть братом и духовного отца — батюшкой...» [Кураев 1994: 67—68].
Если поп и священник подвергались в общенародном (не специально церковном) словоупотреблении сначала в революционно-демократический, затем в советский периоды воинствующего атеизма деструктивной десакрализации, а сейчас постепенно ресакрализуются, то батюшка и отец — лексемы, в своих специфических значениях бытующие исключительно в церковном обиходе, — по своим функциям практически не изменились. В «Толковом словаре русского языка начала XXI века. Актуальная лексика» репрезентант батюшка дается со стилистической пометой разг.: «Батюшка... Разг. Священник (обычно в обращении) [Толковый словарь русского языка начала XXI века. Актуальная лексика 2008: 111].
Отец в исходном значении — секулярная, стилистически нейтральная лексема, реализующая значение «мужчина по отношению к своим детям», батюшка — его «традиционно-народный» [Новейший большой толковый словарь русского языка 2008: 62] синоним, воспринимавшийся в советское время за пределами церковного дискурса как устаревший: «Батюшка... 1. Отец (с оттенком почтительности; устар.). ...2. Священник (с оттенком вежливости, у верующих)» [Толковый словарь русского языка 1994. Т. 1: 96].
Отец же в сакрализованном церковно-религиозном дискурсе — это прежде всего Бог Отец, первая ипостась Святой Троицы, далее — «духовный пастырь». Значение «Бог Отец» — терминологизированное, ассоциируется, во-первых, с теологией как наукой, во-вторых, с богословием как «Законом Божиим», как общедоступным изложением теологического знания; значение «пастырь» связано с повседневной внутрицерковной жизнью. Лексема батюшка синонимизируется с отец лишь в этом втором церковно-религиозном значении, выступает как его разговорный эквивалент.
Исходное секулярное и вторичное сакральное значения лексем отец и батюшка связаны представлением о «водительстве»: в случае отец1 — это «водительство по жизни в целом», в случае отец2 — «водительство духовное, по пути спасения». Сакральный компонент семантики именований священников обусловливается их специфической «посреднической» церковной ролью между прихожанами и Господом, наиболее наглядной в таинствах Церкви (с заглавной буквы, как «мистического соединения всех верующих в Богом (Церковь как «Тело Христово»)» [Скляревская 2008: 406], секулярный компонент — с их принадлежностью церкви как социальному институту (то есть церкви — с маленькой буквы).
Эта полисемия: Церковь как «Тело Христово» и церковь как социальный институт — в условиях десакрализации утрачивается, в общенародном языковом сознании и в повседневном словоупотреблении актуализованным оказывается лишь второе из этих значений — «социальный институт», что ярко проявляется в коннотативной энантиосемии существительного поп.
Еще у В.И. Даля можно увидеть указание на особое отношение к духовенству при употреблении по отношении к нему слова отец: «Почет, придаваемый всему духовенству, от иеродиакона до архимандрита, и от диакона до протоиерея, включительно...» [Даль 1995. Т. 2: 723—724].
В словаре Д.Н. Ушакова при фиксации этого значения слова отец дается помета церковное и устаревшее [Толковый словарь русского языка 1994. Т. 2: 921], что обусловлено временем его составления — временем разрыва гуманитарной церковной и светской культуры, когда церковь была отделена от государства и православная вера воспринималась как пережиток далекого прошлого.
В «Толковом словаре русского языка» С.И. Ожегова интересующее на значение слова отец дается последним: «8. обычно в сочетании с личным именем. Служитель церкви или монах, а также обращение к нему» [Ожегов 1998: 470]. Это говорит о том, что слово употребляется в современном языке крайне редко в этом значении и воспринимается как архаизм, но на отношение к церкви указание есть. Безусловно, для верующих людей слово вряд ли является устаревшим.
«Словарь православной церковной культуры» отмечает, что слово отец в значении «священнослужитель или монах» употребляется с именем или в обращении [Скляревская 2008: 264]. В современном церковном этикете к священнику сохранилась эта традиционная форма обращения. Обращение отец без имени недопустимо и является фамильярным [Лоханов 2005].
В прозе А.П. Чехова репрезентант отец концепта священнослужитель встречается в 19 произведениях с именем, один раз — с фамилией: «Барыня» («В избе отца Григория жалобно заиграл расстроенный фортепьяно...» [Т. 1: 216]), «Живой товар» («Мой сослуживец, отец Герасим, человек хворый...», «Явилась новая беда, горшая отца Петра» [Т. 1: 248, 249]), «Певчие» («Как из земли вырастает отец Кузьма...», «бормочет отец Кузьма» и подобное [Т. 2: 31, 32]); «У предводительши» («Отец Евмений, маленький старичок, в высокой полинявшей камилавке, надевает черные ризы» [Т. 3: 11]), «Упразднили!» («Позвали наконец для вразумления отца Пафнутия» [Т. 3: 40]), «Симулянты» («...висит портрет отца Аристарха...» [Т. 3: 55]), «Дипломат» («Тут отец Матвей панихиду служит...» [Т. 3: 295]), «Не судьба!» («...отец Онисим навстречу едет?», «...я послал отцу Онисиму два мешка овса и фунт чаю...», «...где жил отец Онисим...», «Отец Онисим суетился около телеги...» [Т. 3: 328—330]), «Записка» («развлечение (название журнала или газеты — О.Л.) у отца Никандра в шкафчике, где водка» [Т. 3: 367]), «Святая простота» («К отцу Савве Жезлову <...> прикатил из Москвы сын его Александр...», «...подумал отец Савва...», «Отец Савва недоверчиво поглядел на сына...», «...поправил отец Савва...», «...отец Савва предался восторгам», «...отец Савва еще раз заглянул в комнату сына», «Отец Савва торжественно высморкался...», «Отец Савва перекрестил адвоката и вышел» [Т. 3: 420—424]), «Панихида» («...стоит отец Григорий», «...отродясь еще отец Григорий не говорил таким тоном...» и подобное [Т. 4: 104—107]), «Ведьма» («Дядькинский отец Никодим, завидущие глаза, служит тут на Николу летнего, да на Николу зимнего и за это почти все себе берет» [Т. 4: 123]), «Кошмар» («...послал... за тамошним священником, отцом Яковом Смирновым» и подобные [Т. 4: 150—156]), «Тиф» («...видел своего полкового священника о. Александра...», «...о. Александр всех офицеров-католиков приятельски обзывал «ляхами». [Т. 6: 52, 53]), «Письмо» («Благочинный отец Федор Орлов <...> ходил из угла в угол...», «Отец же Анастасий отлично видел и понимал, ...», «...о. Анастасий обходился без калош» [Т. 6: 67]), «Степь» («...и другой — отец Христофор Сирийский, настоятель N-ской Николаевской церкви, маленький длинноволосый старичок...», «...сказал о. Христофор и засмеялся» [Т. 6: 315, 336 и др.]), «Невеста» («...отец Андрей, соборный протоиерей...» [Т. 9: 393]), ««Неопубликованное, неоконченное. III. Письмо» («В это время в его комнату вошел о. Алексей с подносом...» [Т. 7: 396], «Архиерей» («Припомнился священник лесопольский, отец Симеон, кроткий, смирный, добродушный...», «После него в Лесополье священником был отец Демьян...», «В следующей комнате за стеной похрапывал отец Сисой...» [Т. 9: 380, 381]), «Брожение умов» («...вышел сам отец протоиерей Восьмистишиев...» [Т. 2: 49]).
Именование отец часто используется в произведениях А.П. Чехова в качестве почтительного обращения ко всему духовенству (с именем): «Архиерей» («— Отец Сисой! — позвал преосвященный» [Т. 9: 382]), «Письмо» («Отец Федор, вы не отдыхаете?», «Не суйся, отец Анастасий» и подобные [Т. 6: 69, 70]), «Степь» «— Отец Христофор, вставайте, пора!...» [Т. 6: 329]), «Певчие» («Недоумеваю, отец Кузьма!» и подобное [Т. 2: 31]), «У предводительши» («Это, отец Евмений, не столько похоже на пищу...» [Т. 3: 12]), «Панихида» («...но я не для осуждения, отец Григорий, а хотел по-божественному...» [Т. 4: 105]) и в качестве обращения без имени с указанием на чин: «Упразднили!» («С праздником вас, отец протоиерей!» [Т. 3: 38]), «Письмо» («— Не, уж сделайте милость, отец настоятель!» [Т. 6: 73]. «Экзамен на чин» («Даже отец протоиерей могут подтвердить...» [Т. 2: 54]), «Святою ночью» («Отец архимандрит у нас из московских...» [Т. 4: 169], «На мельнице» («...они от отца архимандрита дозволение имели. Отец архимандрит так рассуждают...» [Т. 5: 328—329], «Княгиня» («А где же отец архимандрит?» [Т. 7: 98].
В советский период отечественной истории за именованиями священнослужителей закреплялась неодобрительная, уничижительная окраска. В современных условиях духовного возрождения России, постепенного возвращения православных россиян к Церкви происходит возвращение к исходной коннотативной двойственности: фамильярно-иронической в попе и почтительно-уважительной в батюшке. Возвращается понимание, что священник, хотя «может быть и слаб, и немощен, и иметь множество недостатков, но через него действует Христос» [Мень 1992 — 2: 152], который для верующего и строгий отец, и любящий батюшка.
Проанализировав структуру и содержание концепта священнослужитель в прозе А.П. Чехова, приходим к выводам:
— А.П. Чехов, несмотря на запрет духовной цензуры, много писал в прозаических произведениях о священнослужителях всех трех степеней священства;
— писатель отмечал потерю духовенством своей роли в обществе, отражая отношение русского народа к служителям церкви и давая негативную оценку их действиям и человеческим качествам через описание поступков духовных пастырей; вместе с тем проявил ко многим своим героям духовного звания симпатию;
— наиболее употребительными в прозе А.П. Чехова являются репрезентанты концепта священнослужитель именования священник, дьячок, поп и вокативы отец, батюшка;
— репрезентанты поп и батюшка отражают двоякое отношение русского народа к священнику; вместе с тем в большом количестве текстов писатель использует репрезентант поп как синоним именования священнослужитель и указывает на его основные функции: священнодействие и учительство;
— коннотативную энантиосемию репрезентанта поп религиозного концепта священнослужитель можно назвать «мерцающей»;
— несмотря на то, что репрезентант батюшка в церковной среде в разговорной форме используется в качестве обращения к священнику, что зафиксировано в словарях, в прозаических текстах писателя это именование употреблено часто как денотат, а не вокатив.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |