§ 3.2. Ассоциативный, образный и символический слои концепта священнослужитель в русском языке и прозе А.П. Чехова

Художественный образ священнослужителя воссоздается через актуализированные в концепте понятийный, предметный, ассоциативный, образный, символический и ценностно-оценочный слои [Тарасова 2003: 74] и выражает индивидуально-авторское осмысление сущности данного концепта для русской ментальности, приобретая тем самым специфический ракурс.

Образный слой в содержании концепта ученые представляют как совокупность тропов. Есть исследования, в которых ассоционим рассматривается в качестве тропа (Д.С. Тыщук «Ассоционим как троп»). Действительно, через ассоциации материальный знак одного предмета, явления уподобляется значению другого. Ассоциация как психический феномен представляет собой «обусловленную предшествующим опытом связь представлений, благодаря которой одно представление, появившись в сознании, вызывает по сходству, смежности или противоположности другое» [Климкова 1991: 45]. И.А. Тарасова объясняет: «Слово посредством ассоциативного уровня формирует следующий, образный уровень. Образный слой включает элементы тропеических конструкций, в которые входит ключевое слово» [Тарасова 2012: 47].

Сходное объяснение получает природа тропа: «Троп можно определить как способ представления действительности и мышления о ней в определенном вербально-ассоциативном диапазоне» [Очерки истории языка русской поэзии XX века: Тропы в индивидуальном стиле и поэтическом языке 1994: 105]. Таким образом, на основе индивидуально-авторских ассоциаций образуются ассоциативный, образный и символический слои концепта.

В целях экспериментального исследования субъективных семантических полей слов, формируемых и функционирующих в сознании человека, а также характера семантических связей слов внутри семантического поля в психолингвистике используется метод ассоциативного эксперимента. Эксперимент проводился с учащимися 7 и 9 классов обычной средней школы. Общее количество опрошенных — 42 человека.

Задача информантов — дать однословные реакции на стимульные именования по вопросам кто? какой? что делает?, ответы упорядочить по субъективной значимости. Результаты обработки полученного материала представлены в таблицах; процедура интерпретации основывается на следующем:

1) выделяются наиболее частотные черты, названные информантами; в сводных таблицах они приведены в начале списка, в скобках указано число информантов, давших соответствующие ответы;

2) выявляются наиболее объемные лексико-семантические группы ассоциатов — как по отдельно взятым рангам, так и по их совокупности;

3) выборочно рассматриваются единичные ассоциаты, в особенности представляющие собой относительно пространную речевую единицу (словосочетание или даже предложение), в сводных таблицах такие речевые единицы выделены курсивом.

Основные реакции на стимульное сущ. священнослужитель:

Информанты субъективно склонны к положительной оценке священнослужителя, ясно представляют, в чем заключаются его положительные качества. Указаны и субъективно отрицательные черты: «страшный», «злой», что, видимо, связано с небольшим житейским опытом или отсутствием общения со священнослужителем. Несмотря на отсутствие опыта церковного общения, современные учащиеся в целом правильно понимают основные функции священнослужителя: священнодействие, учительство и управление Церковью. Как видим, реакции учащихся шире, полнее словарных толкований: в них учитываются не только функции священнослужителей, но и внешние признаки: «старый», «большой», «бородатый». Данные признаки, видимо, закреплены в народной памяти, поскольку русскими (в том числе советскими) художниками священнослужители изображались именно такими.

Сравним результаты проведенного эксперимента с данными «Русского ассоциативного словаря» (прямого, от стимула к реакции) [Русский ассоциативный словарь 2002. Т. I]: «ПОП: церковь 28; музыка, священник, толоконный лоб 5; борода 4; черный 3; в рясе, в церкви, Гапон, звезда, и Балда, лоб, ряса, толстый, человек 2; архиерей, балда, батюшка, Бог, боярин, встретить попа — плохая примета, группа, деревенский, деревня, дядя, жены, запел, земли, идет, и его приход, кадило, крест; крест, борода; крестит, крутой, молебен, молитва, молится, окрестил, плохо, попса, приходской, проповедует раввин, с бородой, святость, с крестом, служитель, собака, упал, холоп, церковник, церковный; церковь, ряса, крест; шоп 1;...» [Русский ассоциативный словарь 2002. Т. I: 482], «БАТЮШКА: поп 26; царь 13; матушка, отец 11; церковь 7; родной 5; священник 3; Ленин, мой, церковный 2; бабник, Буратино, в черном, Господь, Кондратишка, лев, Махно, пол, родимый, ряса, святой, священнослужитель, спаси и сохрани, старший, старый, толстый, ты мой, храм, царя, Черномор 1;...» [Русский ассоциативный словарь 2002. Т. I: 46], и обратного (от реакции к стимулу) [Русский ассоциативный словарь 2002. Т. II.]: «СВЯЩЕННИК: ← поп 5; батюшка 3; молитва, праведный, сан 2; божий, бородатый, добрый, духовный, Мономах, нравственный, опиум, святой, христианский, церковь 1; ...[там же: 756], «СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛЬ ← батюшка, монах 1;...» [там же], «БАТЮШКА* ← матушка 8; царь 3; Богородица, грех, монах, пистолет, поп, православный 1;...» [там же: 22], «ПОП* ← батюшка 26; балда 10; православный 5; культура, молитва, религия, рок, церковь 2; блаженный, важный, духовный, икона, какой, ложь, монах, начальник, праведный, приход, причастие, работник, рыжий, сан, свято, святой, святость, семинар, фамилия, христианский, чадо 1;...» [там же: 649]. Судя по этим данным, взрослые информативны в отличие от подростков в качестве ассоциатов называют еще специфический вид одежды священнослужителя («ряса») и вспоминают примету, связанную с духовенством («встретить попа — плохая примета»). В рассказе А.П. Чехова «Не судьба» один из героев вспоминает ее же: «Ежели священник на дороге встретится, то быть беде» [Т. 3: 328] — и свято верит в то, что она сбывается. В рассказе «Встреча» писатель цитирует еще одну поговорку, связанную с духовенством: «Ваш поп нашему попу двоюродный священник» [Т. 5: 373]. В ней отдаленные родственные связи представлены с насмешкой.

После сравнений результатов собственного ассоциативного эксперимента с данными ассоциативного словаря можно прийти к выводу, что все данные в словаре репрезентанты концепта священнослужитель первично называют деятеля: «человек», «батюшка» («поп», «священник») и т. п.; в коллективном языковом сознании возникают внешние признаки служителя церкви: «верующий», «старый», «умный», «бородатый», «толстый», «добрый», «святой» — и функции, которые он выполняет: «молится», «ведет службу», «освящает», «читает проповеди», «крестит детей» и т. п. Анализ репрезентированного в тексте ассоциативного слоя концепта священнослужитель дал возможность показать его связь с другими слоями рассматриваемого концепта, представить его разные грани в осмыслении писателя. В «Русском ассоциативном словаре» ассоциаты, называющие функции священнослужителя, почти отсутствуют. Таким образом, перед нами возникает образ священнослужителя, окрашенный особенностями национального менталитета. Эти ассоциации носят устойчивый характер и относятся нами к символическому слою данного концепта. Цитируем «Энциклопедию символов», изданную в начале XXI века: «Священник — символ Христа на богослужении, он совершает священнодействия силой и благодатью Божьей» [Энциклопедия символов 2008: 517]. Пастырь предстает только как человек, исполняющий определенные религиозные обрядовые действия. Проанализируем образный слой художественного концепта священнослужитель в прозаических произведениях А.П. Чехова и сравним результаты авторского видения с устойчивыми представлениями, отраженными в народном сознании.

Что касается непосредственно образного слоя художественного концепта, то это его наиболее важный признак. По мнению Н.Ф. Алефиренко, образ — первичная форма концептного воплощения в виде воображаемого предмета или отношения предмета к идее, благодаря которой концепт становится явлением и приобретает определенное оформление. В контексте языкового сознания он вступает в новые ассоциативные отношения, необходимые для формирования языковой картины мира в виде образных представлений. Образная составляющая — это все образные характеристики предметов, явлений, событий, отраженные в памяти [Алефиренко 1999: 59].

Образная составляющая художественного концепта священнослужитель образует ядро данного концепта. Образ кодирует концепт в сознании человека и обеспечивает наиболее легкий доступ к его содержанию, составляя его наиболее яркую, наглядную, устойчивую часть [Болдырев 2000: 26].

Образ священнослужителя в корпусе исследуемых художественных текстов А.П. Чехова интерпретируется нами по перцептивным признакам, формирующимся в сознании носителя языка в результате отражения им окружающей действительности при помощи органов чувств: визуальным, звуковым, тактильным, обонятельным ощущениям. Для выявления образного слоя этого концепта был проведён анализ языковых единиц, вербализующих его.

Визуальные признаки в структуре концепта священнослужитель многочисленны, они привлекают внимание читателя к внешнему облику пастыря. К ним относятся указание на возраст, называние элементов одежды, констатация наличия — отсутствия бороды, усов, длинных волос и описание их качества. А.П. Чехов отмечает наличие улыбки у священнослужителя и даже сияния, исходящего от него.

У автора при описании внешнего вида священнослужителя наибольшей концептуальной значимостью обладает информация о возрасте: «старый дьячок» [Т. 4: 154], «у старика (дьячка — О.Л.) был глухой, болезненный голос» [там же], «молодой... двадцать восемь-с...» (отец Яков Смирнов — О.Л.) [там же: 150], «благочинный отец Федор Орлов, ...лет пятидесяти, ...» [Т. 6: 67], «это был старик шестидесяти пяти лет, дряхлый не по летам, ...с старчески-темным, исхудалым лицом, ...» (отец Анастасий — О.Л.) [Т. 6: 67], «несмотря на сан и почтенные годы» (об отце Анастасии — О.Л.) [Т. 6: 67], «...дьякон Любимов, человек старый, с плешью во все темя» [Т. 6: 69], «отец Христофор Сирийский, маленький длинноволосый старичок...» [Т. 6: 315], «отец Сисой был стар...» [Т. 9: 382], «епархиальный архиерей, старый...» [там же: 386], «— Яко тать в нощи, — говорит отец Кузьма, маленький седенький попик...» [Т. 2: 30], «похожа на старого архимандрита» [Т. 7: 99], «старый, чуть живой, помирать собирается...» (отец Онисим — О.Л.) [Т. 3: 328], «...сидел маленький, дряхленький иерей...» [там же], «...и отец Андрей, старик...» [Т. 9: 396], «к отцу Савве Жезлову, престарелому настоятелю Свято-Троицкой церкви...» [Т. 3: 420], «вдовый и одинокий старик» [там же: 424], «спешил с кадилом седой архимандрит в золотой митре» [Т. 4: 174], «глухой стариковский бас дьячка» [Т. 9: 5], «...дьячок Вонмигласов, высокий коренастый старик...» [Т. 2: 55], «отец Евмений, маленький старичок...» [Т. 3: 11], «отец Евмений, этот чудный старикашечка...» [там же: 13], «...приходил дьякон, молодой человек, лет 22...» [Т. 7: 221]. Писатель, неоднократно указывая на пожилой возраст священнослужителя, дает ожидаемую, национально обусловленную оценку образа. В данном случае актуализируется доминантный признак «старый» внешнего облика пастыря, входящий в ядро национального концепта. Вместе с тем писатель вносит свое видение образа, используя уменьшительно-ласкательные формы старичок и даже старикашечка. Автор часто прямо указывает на возраст, использует описательный оборот «почтенные годы» и называет внешние признаки старости: «седой», «дряхлый», «дряхленький».

Что касается образного признака «одежда», то это актуализация внимания читателя на традиционные для священнослужителя одеяния: «На нем была ряска, цвета жидкого цикорного кофе, с большими латками на обоих локтях» [Т. 4: 150], «На малорослом иерее была помятая и длинная-предлинная риза из какой-то потертой желтой материи. Нижний край ризы волочился по земле» [там же: 153—154], «жалкая, карикатурная фигура, в длинной помятой ризе, ...» [там же: 156], «Приезжих ужасно много: <...> волосатый дьякон из соседнего села в лиловой рясе, с бегемотовой октавой, et cetera» [Т. 1: 202], «дьякон в лиловой рясе» [там же: 203], «...попик в лиловой ряске...» [Т. 2: 30], «блеск лиловой рясы померк» [там же: 32], «отец Петр, маленький попик, в коричневой рясе и в цилиндре с поднятыми краями» [Т. 1: 249], «Сидел маленький, дряхленький иерей в широкополом, позеленевшем от времени цилиндре и в парусинковой ряске» [Т. 3: 328], «спешил с кадилом седой архимандрит в золотой митре» [Т. 4: 174], «видел своего полкового священника о. Александра, который в епитрахили и с требником в руках стоял перед кроватью...» [Т. 6: 52], «Священники и дьякон начали облачаться...» [Т. 8: 332], «...дьячок Вонмигласов, высокий коренастый старик в коричневой рясе и с широким кожаным поясом» [Т. 2: 55], «Отец Евмений, в высокой полинявшей камилавке, надевает черные ризы» [Т. 3: 11], «...за ним поп в скуфейке и с крестом» [Т. 7: 243], «Отец Христофор снял рясу, пояс и кафтан» [Т. 6: 324], «...показался о. Христофор в своем цилиндре, с посохом и в шелковой коричневой рясе поверх парусинкового кафтана» [там же: 398], «Михайло посмотрел на одежду дьякона, потрогал рукой ряску...» [Т. 3: 19], «Дьякон удивленно посмотрел на... Анастасия, на его распахнувшуюся рясу, похожую в потемках на крылья...» [Т. 6: 75], «в золотой митре, с панагией выходит на амвон...» [Т. 7: 242—243]. Именования одеяний репрезентируют образ типичного русского священнослужителя. «Священные облачения — символ облечения его (священника — О.Л.) божественной благодатью» [Энциклопедия символов 2008: 517—518]. Только однажды А.П. Чехов описывает священника в мирском одеянии, поскольку тот путешествует по степи, продавая шерсть: «отец Христофор Сирийский, <...> маленький длинноволосый старичок, в сером парусиновом кафтане, в широкополом цилиндре и в шитом, цветном поясе» [Т. 6: 315], «...на о. Христофоре были настоящие парусинковые брюки, засунутые в высокие сапоги, и кургузая пестрядинная курточка» [там же: 324]. Мальчику Егорушке священник в такой одежде, с длинными волосами и бородой кажется похожим на Робинзона Крузо.

Разумеется, нельзя не сказать о таких визуальных компонентах концепта священнослужитель, как «длинные волосы», «усы» и «борода»: «Длинные рыжие волосы, сухие и гладкие, спускались на плечи прямыми палками. Усы еще только начинали формироваться в настоящие, мужские усы, а бородка принадлежала к тому сорту никуда не годных бород, который у семинаристов почему-то называется «скоктанием»: реденькая, сильно просвечивающая; погладить и почесать ее гребнем нельзя, можно разве только пощипать... Вся эта скудная растительность сидела неравномерно, кустиками, словно отец Яков, вздумав загримироваться священником и начав приклеивать бороду, был прерван на половине дела» [Т. 4: 150], у отца Якова «серо-голубые глаза с жидкими, едва заметными бровями» [там же: 150], «седые с зеленым отливом косички на затылке» [Т. 6: 67], «отец Христофор Сирийский, ...маленький длинноволосый старичок...» [там же: 315].

«— Батюшка, у вас борода зеленая!» [Т. 9: 385], «волосатый дьякон» [Т. 1: 202], «его большая длинноволосая благообразная голова, напоминавшая архиерея...» [Т. 8: 289], «лица его (дьякона — О.Л.) не было видно, потому что все оно было покрыто свесившимися вниз длинными волосами» [Т. 3: IV], у дьякона «бородка чуть-чуть» [там же: 19], «приходил дьякон, длинноволосый, без бороды и с едва заметными усами» [Т. 7: 221], «то был... человек (монах Иероним — О.Л.)... с нечесаной клиновидной бородкой» [Т. 4: 176], «...служил молодой иеромонах с черной бородой» [Т. 9: 387]. Волосы являются символом жизненной силы, мощи; символизм роста волос отражен в истории Самсона, чьи длинные волосы были знаком харизматической святости и духовного здоровья [Тресиддер 1999: 47]. Борода является символом достоинства, независимости, мужественности, отваги и мудрости [там же: 27]. Автор другого «Словаря символов» пишет о том, что волосы символизируют духовные силы, а волосы, крылья и борода «использовались в качестве оберега, чтобы отпугивать злых духов» [Кирло 2007: 101—102]. Известно, что в русской церковной традиции борода и длинные (удлиненные) волосы были и остаются отличительными признаками православного духовенства, что вполне согласуется и с богослужебным облачением, и с традиционным восприятием священнослужителей православными христианами.

Что касается остальных визуальных образных компонентов концепта священнослужитель, то следует отметить полярные «производит хорошее внешнее впечатление» и «производит отталкивающее внешнее впечатление». К первой группе относятся: «Благочинный отец Федор Орлов, благоообразный, <...> как всегда важный и строгий, с привычным, никогда не сходящим с лица выражением достоинства...» [Т. 6: 67], «прошел высокий, плотный дьякон с длинной красной свечой» [там же: 174], «...дьячок Вонмигласов, высокий коренастый старик» [Т. 2: 55], «дьякон, высокий, плотный мужчина» [Т. 2: 33], «Алексей Алексеич (псаломщик — О.Л.) — высокий, плотный мужчина с солидной походкой... Своею статностью... он более похож на человека, занимающего не последнюю ступень в высшей светской иерархии, чем на дьячка. ...он, статный и солидный, ...Величие более прилично его фигуре, чем унижение» [там же: 30], «Этого симпатичного поэтического человека (иеродьякона Николая — О.Л.)... не понятого и одинокого, я представляю себе робким, бледным, с мягкими, кроткими и грустными чертами лица. В его глазах, рядом с умом, должна светиться ласка и та едва сдерживаемая, детская восторженность...» [Т. 4: 175], «Это был высокий, узкоплечий человек (монах Иероним — О.Л.), лет тридцати пяти, с крупными округлыми чертами лица, с полузакрытыми, леново глядящими глазами...» [там же: 176]. А.П. Чехов при описании фигуры священнослужителя выделяет признаки «высокий», «плотный». Советские художники изображали священнослужителя очень полным. Писатель же употребляет слово «плотный», что совсем не одно и то же. Речь в его рассказах идет о духовенстве нижней ступени, весьма зависимом от подаяний прихожан. Признак «плотный» не снижает, как «толстый (жирный)», оценки образа священнослужителя.

Ко второй группе относятся: «дьячок, очевидно больной и глухой» [Т. 4: 154], у отца Якова «аляповатое, бабье лицо», «очень много бабьего: вздернутый нос, ярко-красные щеки...» [там же: 150], «малорослый, узкогрудый, с потом и краской на лице... есть такие жалкие и несолидные на вид священники... ему виделось отсутствие достоинства и даже подхалимство» [там же: 151], «жалкая, карикатурная фигура, ...бабье лицо» [там же: 156], «отец Яков нахлобучил на голову свою широкополую ржавую шляпу...» [там же: 161], «...не только полы, но даже и шляпа его была обрызгана грязью» [там же: 157], о. Анастасий «был... костлявый и сутуловатый, с старчески-темным, исхудалым лицом, с красными веками и длинной, узкой, как у рыбы, спиной» [Т. 6: 67], «что-то жалкенькое, забитое и униженное выражали его красные, мутноватые глаза, ...большие лопатки на тощей спине...» [там же: 67], «растерянное, сконфуженное лицо, ...согнутое тело» [там же: 69], «...темное лицо Анастасия» [там же: 75], «...такой же тощий и малорослый, как отец Христофор» [Т. 6: 350], «Отец Сисой был <...> тощ, сгорблен, всегда недоволен чем-нибудь, и глаза у него были сердитые, выпуклые, как у рака» [Т. 9: 382], «епархиальный архиерей... очень полный, был болен ревматизмом или подагрой...» [там же: 386], «дьякон, ...с красным рябым лицом и с соломой в волосах...» [Т. 2: 33], «Алексей Алексеич (псаломщик — О.Л.)... с бритым жирным лицом, похожим на коровье вымя <...> и двухэтажным подбородком...» [там же: 30], «лицо его (псаломщика Алексея Алексеича — О.Л.) бледно, плечи осунулись» [там же: 32], «пьянеющая физиономия дьячка Манафуилова» [Т. 1: 224], дьякон «тощий человек с костистыми выступами на всем теле состоящий, как казалось, из одних только кожи да ребер» [Т. 3: 17], «худенький такой, белобрысенький... все кашляет» [там же: 19], «отец Андрей, худощавый, беззубый...» [Т. 9: 396], «Николай, простой монах, иеродьякон, ...даже видимости наружной не имел...» [Т. 4: 170], «дьячок Вонмигласов... Правый глаз с бельмом и полузакрыт, на носу бородавка, похожая издали на большую муху» [Т. 2: 55]. И здесь большое внимание уделяется фигуре священнослужителя, подчеркивается признак «худой» (8 словоупотреблений). При описании лица, щек, глаз неоднократно подчеркивается их красный цвет (6 словоупотреблений), что в данном случае создает отталкивающее визуальное впечатление.

Нельзя не упомянуть такой визуальный признак концепта священнослужитель, как улыбка: «выглядывала пьянеющая физиономия дьячка Манафуилова и преехидно улыбалась» [Т. 1: 224] (слово «преехидно» значительно снижает внешнее впечатление от улыбки дьячка), «Отец же Христофор не переставал удивленно глядеть на мир божий и улыбаться. Молча он думал о чем-то хорошем и веселом, и добрая, благодушная улыбка застыла на его лице» [Т. 6: 320], «Отец Христофор проснулся с такою же улыбкою, с какою уснул» [там же: 329], «он улыбнулся (после чтения молитв и кафизмов — О.Л.)» [там же], «...засыпал его о. Христофор вопросами, по обыкновению лучезарно улыбаясь» [там же: 395], «О. Христофор... счастливо улыбался» [там же: 396], «Улыбаясь и сияя (старики, только что вернувшиеся из церкви, всегда испускают сияние), он (о. Христофор — О.Л.) положил на стол просфору...» [там же: 398], «Войдя в гостиную, он (дьякон Победов — О.Л.) крестился на образ, улыбался и протягивал фон Корену руку» [Т. 7: 221], дьякон Победов «стоял на том берегу <...>, как-то странно улыбался...» [там же: 302]. Улыбка священнослужителей говорит о доброжелательном отношении к людям, о том, что они рады видеть окружающих и желают им и всему миру добра.

Нельзя не сказать о четырех словоупотреблениях, касающихся общего визуального эффекта от священнослужителя. Это упоминание об их сиянии: Отец Анастасий «смеялся, сиял...» [Т. 6: 72], дьякон Любимов «просиял от удовольствия» [там же: 76], «Улыбаясь и сияя (старики, только что вернувшиеся из церкви, всегда испускают сияние), он (о. Христофор — О.Л.) положил на стол просфору...» [там же: 398], отец Анастасий «смеялся, сиял...» [там же]. Это кульминационный штрих в авторском видении образа духовного пастыря. Эти три образа священнослужителей — носители подлинной веры, проявляющейся в христианском отношении к другому человеку. Недаром в сиянии лучей изображают на иконах голову святого.

Звуковые образы в структуре концепта священнослужитель достаточно многочисленны, они отражают устоявшиеся в обществе стереотипы типичного поведения батюшки: чтение молитв, исполнение церковных песнопений (приводятся и тексты молитв): «...кондак везде начинается с «возбранный» или «избранный»... Первый икос завсегда надо начинать с ангела. В акафисте к Иисусу Сладчайшему, ежели интересуетесь, он начинается так: «Ангелов творче и господи сил», в акафисте к пресвятой богородице: «Ангел предстатель с небесе послан бысть», к Николаю Чудотворцу: «Ангела образом, земнаго суща естеством» и прочее. Везде с ангела начинается... В богородичном акафисте есть слова: «Радуйся, высото неудобовосходимая человеческими помыслы; радуйся, глубино, неудобозримая и ангельскими онима!» В другом месте того же акафиста сказано: «Радуйся, древо светлоплодовитое, от него же питаются вернии, радуйся, древо благосеннолиственное, им же покрываются мнози!» [Т. 4: 170], «Возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь... — пели на клиросе, — се бо приидоша к тебе, яко богосветлая светила, от запада и севера, и моря, и востока чада твоя...» [там же: 174], «дьякон... придал своему лицу суровое выражение и запел вслед за священником: «Рождество твое, Христе боже наш...» [Т. 8: 229], «— Во имя отца и сына и святаго духа... — шептал» отец Христофор [Т. 6: 397], «о. Христофор вздохнул и не спеша благословил Егорушку. — Во имя отца и сына и святаго духа...Учись, — сказал он. Трудись, брат... Ежели помру, поминай» [там же: 405], «о. Христофор после каждой «славы» втягивал в себя воздух, быстро крестился и намеренно громко, чтобы другие крестились, говорил трижды: — Аллилуя, аллилуя, аллилуя, слава тебе, боже!» [там же: 329], «стал читать молитвы на сон грядущий» [там же: 380], «Благословен бог наш, — начинает священник, — всегда, ныне и присно и во веки веков! [Т. 7: 194], «...священник покрывает ей голову епитрахилью. — И аз, недостойный иерей... — слышится его голос... — властию его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих...» [Т. 6: 60], «Священники и дьякон начали облачаться... — Благослови, владыка, — начал дьякон. Молебен служили торжественно, ничего не пропуская, и читали два акафиста: Иисусу сладчайшему и пресвятой богородице» [Т. 8: 332], «— Пророк Самуил, — начал священник, — пришел в Вифлеем по велению господню...» [там же: 333], «Прежде она любила, когда во всенощной читали канон и певчие пели ирмосы, например, «Отверзу уста моя»...» [там же: 359], «После «аминь» следует «Господи помилуй» великой ектении <...> Но перед «Херувимской» весь хор вдруг начинает сморкаться, кашлять и усиленно перелистывать ноты... «Херувимская» поется хорошо, так хорошо, что школьники оставляют свое чистописание и начинают следить за движениями Алексея Алексеича. Под окнами останавливается народ. Входит в класс сторож Василий, в фартуке, со столовым ножом в руке, и заслушивается... После «отложим попечение» Алексей Алексеич вытирает пот со лба в волнении подходит к отцу Кузьме... После «Херувимской» поют «верую», потом «достойно и праведно», поют чувствительно, гладенько — и так до «Отче наш»... Алексей Алексеич изучает две вещи: «Кто бог велий» и «Всемирную славу»... После концерта поют «Да исполнятся уста наша», и спевка кончается» [Т. 2: 170], «...он... возглашает: «Призри с небесе, боже, и виждь и посети виноград сей, его же насади десница твоя!» А дети ангельскими голосами поют в ответ: «Святый боже» [Т. 7: 243].

А.П. Чехов получил в детстве серьезное религиозное воспитание и образование (его отец, когда они жили в Таганроге, создал из подростков маленький церковный хор), отсюда превосходное знание церковной службы и песнопений. И особенно тонко он сумел передать церковную атмосферу и душевное состояние прихожанина, счастливого от ощущения соборности и церковного праздника. Недаром «успокаивался преосвященный Петр, только когда бывал в церкви» [Т. 9: 386]. И другой чеховский герой, монах Иероним, испытывал восторг и счастье, когда был свидетелем церковных обрядов: «Я мог себе представить этого Иеронима, смиренно стоящего где-нибудь у стены, согнувшегося и жадно ловящего красоту святой фразы. Все, что теперь проскальзывало мимо слуха стоящих около меня людей, он жадно пил бы своей чуткой душой, упился бы до восторгов, до захватывания духа, и не было бы во всем храме человека счастливее его» [Т. 4: 174].

Нельзя не назвать звуковые образы-глаголы (прежде всего говорения), непосредственно называющие типичное поведение батюшки (петь в храме, наставлять и т. п.): «...всю обедню... один, как перст, басит Алексей Алексеич» [Т. 2: 34], «пел один дьячок» [Т. 9: 124], «дьячок уже читает часы» [Т. 6: 62], «Дьякон... выразил свое сомнение» [Т. 1: 97], «проворчал дьякон» [там же: 98], «Дьякон... возглашает во всеуслышание: «Ммое почтение! С праздником честь имею! А... кгм!!?» [Т. 1: 203], «спрашивает батюшка», «протяжно шепчет батюшка», «повторяет батюшка» [Т. 4: 104], «убеждал портного дьячок» [Т. 3: 6], «спрашивает дьячок», «сердится дьячок» [там же: 27], «Отец протоиерей... оборачивался к шедшему за ним дьячку и бормотал: «Да и дурак же ты, братец! Вот дурак» [там же: 38], «пояснил дьячок шепотом» [там же: 38], «дьячок поет плохо...» [Т. 4: 106], «...идеже несть болезни, печалей и воздыхания...» — гудит дьячок...» [там же: 108], отец Христофор «не спеша вытащил из кармана маленький засаленный псалтырь и, став лицом к востоку, начал шепотом читать и креститься» [Т. 6: 329], отец Христофор «молился богу. Вероятно, старик знал наизусть очень много молитв, потому что долго стоял перед образом и шептал» [там же: 397], дьякон, мечтающий стать архиереем, «выходит на амвон и, осеняя массу народа трикирием и дикирием, возглашает...» [Т. 7: 243], «вечером батюшка, исповедуя его, спросил его, не помнит ли он за собою какого-нибудь особенного греха...» [Т. 8: 261].

А.П. Чехов до конца дней сохранил любовь к церковному пению, поэтому в трех рассказах отметил концептуальные признаки вокальных особенностей и тональности голосов духовных пастырей, правда, вызывающих неприятное впечатление: «глухой стариковский бас дьячка» [Т. 9: 5], «у старика был глухой, болезненный голос, с одышкой, дрожащий и шепелявый» [Т. 4: 154], «дьячок поет плохо, неприятным глухим басом...» [Т. 4: 106]. Только умерший иеродьякон имел «язык благозвучный и сладкий» [Т. 4: 169] и пасхальное «пение, суетливое и веселое, не прерывается до самого конца» [Т. 4: 174]. Эпитеты помогают выделить особые качества голоса и пения, дают им авторскую оценку и вызывает у читателя определенное эмоциональное отношение. Отношение к церковному пению во время Страстной седмицы автор вкладывает в уста архиерея из одноименного рассказа: «Как они сегодня хорошо поют! — думал он, прислушиваясь к пению. — Как хорошо!» [Т. 9: 387]. Повтор и восклицательная интонация усиливают эмоциональное воздействие на читателя, который становится как бы непосредственным участником описываемого события, восторгающимся церковным пением.

Совершенно нестереотипным для описания священнослужителя является такой звуковой образ, как смех. Священнослужители А.П. Чехова, причем лучшие из них, часто смеются: «о. Александр, человек смешливый и веселый, не засмеялся, ...» [Т. 6: 53], отец Анастасий «сказал с сиплым дребезжащим смехом» [там же: 68], «Отец Анастасий еще больше сконфузился, засмеялся...» [там же: 69], «неприятный, робкий смех, каким он (отец Анастасий — О.Л.) нарочно смеялся, чтобы сгладить хоть немного производимое им на людей отталкивающее впечатление» [там же], «Отец Анастасий сипло рассмеялся» [там же: 72], «Старик (отец Анастасий — О.Л.) смеялся, сиял...» [там же], «Отец Анастасий опять сипло засмеялся...» [там же: 72], «Слова Анастасия, его сиплый, дребезжащий смех...» [там же], «Дьякон весело и громко рассмеялся» [там же: 75], «о. Анастасий... заплакал и, чтобы обратить эти слезы в шутку, тотчас же сипло засмеялся» [там же: 76]; «Отец же Христофор, человек мягкий, легкомысленный и смешливый...» [Т. 6: 325], «сказал о. Христофор и засмеялся» [там же: 336]; «Дьякон звонко захохотал» [Т. 7: 226], «Дьякон был очень смешлив и смеялся от каждого пустяка до колотья в боку, до упада. Казалось, что он любил бывать среди людей только потому, что у них есть смешные стороны и что им можно давать смешные прозвища... глаза его наполнялись смехом...» [там же], «дьякон... захохотал» [Т. 7: 229], «...пробормотал дьякон и засмеялся» [Т. 7: 237], «Дьякон... покатился... со смеху» [Т. 7: 279], «Дьякон засмеялся» [Т. 7: 287], «...он, дьякон, со смехом станет рассказывать ему...» [Т. 7: 294]; «И преосвященный засмеялся от радости (узнав, что приехала мать — О.Л.» [Т. 9: 379], «И преосвященный засмеялся (после воспоминаний о своем учителе из семинаристов с собакой Синтаксисом)» [Т. 9: 381], «— Моя мать приехала... — вспомнил он (архиерей — О.Л.) и засмеялся» [там же]. В данном случае индивидуальное сознание автора, наделившего священнослужителей способностью смеяться, и смеяться часто, идет вразрез с религиозным представлением о несовместимости служения Богу и смеха (см. Евангелие от Луки: «Горе вам, смеющиеся ныне, ибо восплачете и возрыдаете» (Лк. 6, 25)) и народным представлением о роли священнослужителя в жизни общества. Считалось, что смех непозволителен христианину (достаточно вспомнить русские поговорки: «где смех, там и грех», «и смех, и грех»), тем более священнослужителю.

В структуре образного компонента концепта священнослужитель присутствует обонятельный компонент: «В номерке... пахло о. Христофором, который всегда издавал запах кипарисов и сухих васильков (дома он делал из васильков кропила и украшения для киотов, отчего и пропах ими насквозь)» [Т. 6: 53], «...в воздухе около паникадила плавают густые облака ладанного дыма... ...после каждой песни в каноне духовенство меняет ризы и выходит кадить, что повторяется почти каждые десять минут» [Т. 4: 174]. Обонятельный образ священнослужителя соотносится с образными признаками воздуха, пропитанного запахом ладана, горящих восковых свечей, лампадного масла, и запах васильков как раз и напоминает запах ладана.

Тактильные образы также присутствуют при описании священнослужителя и его действий: «В его (иеродьякона Николая — О.Л.) глазах, рядом с умом, должна светиться ласка и та едва сдерживаемая, детская восторженность...» [Т. 4: 175], «Обнимет (иеродьякон Николай — О.Л.) меня, по голове гладит, ласковыми словами обзывает, как дитя маленького» [Т. 4: 172], «Знаете, у нас в монастыре народ все хороший, добрый, благочестивый, но... ни в ком нет мягкости и деликатности, все равно как люди простого звания. Говорят все громко, когда ходят, ногами стучат, шумят, кашляют, а Николай говорил завсегда тихо, ласково, а ежели заметит, что кто спит или молится, то пройдет мимо, как мушка или комарик. Лицо у него было нежное, жалостное...» [Т. 4: 172], отец Христофор «ласково взглянул на Егорушку» [Т. 6: 322], «преосвященный... нежно погладил мать по плечу и по руке» [Т. 9: 383], «Когда нужно петь piano, на лице Алексея Алексеича разлита доброта, ласковость...» [Т. 2: 31], «Отец Яков снял шляпу и медленно благословил Андрея, потом благословил и погладил по голове мальчика» [Т. 4: 162]. Вообще проявление ласки (нежности) гораздо более характерно для женского пола, но автор наделяет им священнослужителей, что весьма необычно для русской литературной традиции изображения духовенства.

Итак, концепт священнослужитель в прозаических произведениях А.П. Чехова имеет эксплицированное образное содержание. Согласно результатам анализа многочисленных художественных текстов, в составе образного компонента данного концепта превалируют визуальный и звуковой компоненты. Это традиционный художественный прием в литературе: описание возраста, внешности героя, производимого им внешнего впечатления, голосовые характеристики. Не выражен вкусовой образ концепта, и это логично. Тактильный образ репрезентирован словом «ласка», что отображает богатство и оригинальность индивидуально-авторских представлений и ассоциаций.

Анализ репрезентированных в текстах ассоциативного и образного слоев концепта священнослужитель в произведениях А.П. Чехова дал возможность показать его связь с другими слоями рассматриваемого концепта, представить его разные грани в осмыслении писателя, привел нас к рассмотрению символического и ценностно-оценочного слоев, последний «утверждает качества признаков в области положительных или отрицательных оценок и характеристики, которые вызваны эмоциональным восприятием обозначаемого предмета или явления» [Тарасова 2003: 74].

Выводы по третьей главе. Таким образом, в художественных текстах А.П. Чехова прослеживается положительная эстетическая оценка концепта священнослужитель. Она эксплицируется такими характеристиками объекта, которые имеют такую оценку. Ценностный компонент концепта отражает его важность для отдельного человека и для народа в целом. Писатель актуализирует признаки, входящие в ядро национального концепта, а также дает неузуальную оценочную интерпретацию образа. Его священнослужитель проявляет ласку, доброту, «неподкупен» [Т. 3: 329]; утверждает, что «писатели были в России многие и пользу принесшие. Они просветили землю, и за это самое мы должны относиться к ним не с поруганием, а с честью... Димитрий Ростовский, Иннокентий Херсонский, Филарет Московский и прочие другие святители церкви своими творениями достаточно способствовали просвещению» [Т. 3: 18]; он способен «испускать сияние» и пересыпать «свои акафисты цветами, звездами и лучами солнца» [Т. 4: 175], часто «не понятый и одинокий», внешне непривлекательный, но имеющий «в голове... идеи» [Т. 3: 19] и призывающий к тому, чтобы «охотно» прощать «взаимно недостатки и» ценить «бы то, что есть в каждом» [Т. 7: 295], побеждать «величайшего из врагов человеческих — гордость» [там же: 307], учиться «со вниманием и прилежанием, чтоб толк был» [Т. 6: 398], «со святыми» соображаться [там же: 399] и в случае болезни «только бога» [там же: 397] призывать...