Кинофильмы Владимира Мотыля хорошо известны: «Женя, Женечка и Катюша» (сценарий совместно с Булатом Окуджавой), «Белое солнце пустыни», «Звезда пленительного счастья», «Лес» (по мотивам пьесы Островского).
Новый телевизионный фильм Вл. Мотыля называется так: «Невероятное пари, или Истинное происшествие, благополучно завершившееся сто лет назад».
Согласитесь, что название несколько диковинное и чересчур завлекательное для Чехова, у которого произведения озаглавливаются, как правило, более спокойно: «Скучная история», «Крыжовник», «Дама с собачкой».
Писавшие о Чехове охотно говорили о его склонности к сюжетам житейски-обычным, как будто разряженным, лишенным напряжения. Мелькали определения: «бессюжетный», «бессобытийный».
Но так ли это? Вспомним «Драму на охоте», где речь идет о загадочном убийстве, затейливо-веселый детектив «Шведская спичка», подчеркнуто страховидный рассказ «Страшная ночь» с неожиданной развязкой, «В рождественскую ночь».
Чехов разнообразен, он не исчерпывается ни одной жесткой и категорической характеристикой, претендующей на исчерпывающую всеохватность.
Основу фильма Владимира Мотыля (сценарий — Е. Митько) составляет полуфантастический рассказ «Пари» (1889). Как свидетельствует пианист А.Б. Гольденвейзер, Л.Н. Толстому этот чеховский рассказ понравился «оригинальностью замысла и мастерством письма»1.
Один молодой человек-юрист заключает пари с банкиром-миллионером. Он добровольно садится в тюрьму на пятнадцать лет, после чего, согласно договору, если отсидит свой срок до конца, он получит от банкира два миллиона рублей. На свободе он должен оказаться в 1885 году, то есть за сто лет до наших дней.
Конец рассказа — долгожданный и неожиданный. За пятнадцать лет одинокого заключения арестант-философ приходит к выводу, что все богатства, о которых он так мечтал, — одна суета. «...Я презираю ваши книги, презираю все блага мира и мудрость. Все ничтожно, бренно, призрачно и обманчиво, как мираж» (8, 235).
И он выходит из тюрьмы за пять часов до условленного срока, намеренно нарушает договор, чтобы отказаться от обещанных ему, «обетованных» двух миллионов. Теперь он свободен от всего — от тюрьмы и от денег.
«Пари» — своеобразная рама фильма. Параллельно с действием этого рассказа проходят сюжеты других произведений Чехова — «Жилец», «Из воспоминаний идеалиста», «Неосторожность», «На мельнице», «Сапожник и нечистая сила».
В «Пари» — спор, растянувшийся на полтора десятилетия, размышления о смысле жизни, за которыми — судьба человека, лихорадочно считающего дни. Сюжет резко необычаен.
А рядом — житейски-будничные истории. Жалкий муж-подкаблучник — он у своей жены не муж, даже не сожитель, а так, «жилец»... Идеалист, в котором нет ничего идеального... Незадачливый обыватель, выпивший по неосторожности вместо водки керосин... Мельник — хапуга и сквалыжник, безжалостный к родной матери... Сон пьяного сапожника.
Конструкция фильма двуплановая, полет фантазии то и дело перебивается грубым бытом.
Выразительно сделан финал картины. Заключенный выходит из тюрьмы, он распростился с мечтой о миллионах, его радует встреча с самой жизнью, с природой; дразнят лесные запахи, кукует кукушка...
А мимо проходят персонажи как будто из другого мира, проходит та суета сует, которую он с себя отряхнул.
Итак, фантазия и быт — две стороны фильма. Однако быт у Чехова, тем более молодого, лишен тягучести и тяжеловесности. Рассказ «Неосторожность» занимает всего четыре страницы. Чувствуется в нем легкость анекдота, забавного случая. Не то в телефильме. Выпив керосин, артист начинает подробно и обстоятельно «играть» отравление. Можно сказать, что он слишком хорошо играет, чересчур усердно. И чем больше он старается, кряхтит, стонет, причитает, — тем меньше остается на долю смеха. Даже и не знаешь, жалеть ли этого беднягу или смеяться.
У юмора — свой ритм. У чеховского юмора — в особенности. Нельзя его произвольно замедлять и утяжелять.
Другой пример. В чеховской записной книжке есть такая запись:
«— Отчего умер ваш дядя?
— Он вместо 15 капель Боткина, как прописал доктор, принимал 16» (17, 58).
Истинно чеховская шутка: судьба человека решается одной лишней каплей лекарства. Есть в этом нечто фантастическое, невероятное.
А что делают авторы фильма? Они эту шутку пересаживают в эпизод по рассказу «Из воспоминаний идеалиста». «Идеалист» — его роль тонко, томно, изысканно играет М. Козаков — настойчиво допрашивает дачевладелицу (в изящном исполнении И. Муравьевой):
— Отчего все-таки умер ваш дядя?
И наконец узнает о шестнадцати каплях вместо пятнадцати. Сценка — подчеркнуто бытовая, и «капли» явно не отсюда.
К слову сказать, трансплантация художественной детали — операция весьма сложная. Кажется, пересадил, а вдруг начинается отчуждение, на новом месте шутка не приживается. Чеховский юмор уникален и незаменим. Он, если можно так сказать, трудно трансплантабилен.
Создатели фильма говорят зрителю: Чехов не всегда будничный, не ищите в нем только приземленности. Он легко и смело взлетает над правдоподобием. И в этом — необычность фильма, его несомненное достоинство. Прекрасна музыка к картине (композитор И. Шварц). Да и вообще в фильме много хорошего. И все-таки не оставляет ощущение, что Чехов — просто Чехов — повседневный, обыкновенный — оказался для создателей фильма более трудным, чем Чехов — фантастически-необычайный.
1985
Примечания
1. Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого. М., 1959, с. 98.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |