С текстом пьесы «Татьяна Репина» А.П. Чехов познакомился задолго до премьеры в Петербурге и время от времени высказывает свое мнение о ней. Из Москвы 15 ноября 1888 г. А.С. Суворину: «У Вас много излишнего напряжения, подозрительности к себе, добросовестности, и Вы держите себя на веревочке, а это значит, что Вы не свободны; например: из боязни, что Вы недостаточно точны и что Вас не поймут, вы находите нужным мотивировать каждое положение и движение. Репина говорит: «Я отравилась!», но Вам недостаточно этого, и Вы заставляете ее говорить лишние 2—3 фразы и таким образом своему чувству добросовестности жертвуете правдой...» (П III, 70).
Из Москвы 19 декабря 1888 г. А.С. Суворину: «Первый акт вашей «Репиной» сделан так странно, что я совсем сбился с панталыку. На репетиции этот акт мне казался скучным и неумело сделанным, а теперь я понимаю, что иначе делать пьесы нельзя, и понимаю успех этого акта. После «Татьяны» моя пьеса представляется мне бонбоньерочной, хотя я до сих пор не уяснил себе, хороша Ваша пьеса или же нет. В архитектуре ее есть что-то такое, чего я не понимаю...» (П III, 93).
После еще одного прочтения пьесы А.П. Чехов пишет А.С. Суворину подробное письмо с конкретным разбором «Татьяны Репиной». Из Москвы 23 декабря 1888 г.: «Я прочел снова Вашу пьесу. В ней очень много хорошего и оригинального, чего раньше не было в драма<тической> литературе, и много нехорошего (напр<имер> язык)» (П III, 98).
Свои претензии к языку «Татьяны Репиной» и психологическую немотивированность некоторых пассажей Чехов подробно объясняет: «К тому же еще у Репиной болит нестерпимо желудок. Может ли она молча и не морщась слушать длинный монолог? Нет. Ее фраза «Не то, не то вы говорите...» взята верно, а фраза на стр. 139 «Для жизни, для жизни...» мне непонятна. Не нужно, чтобы она соглашалась с Адашевым. Если ее заставит желать жить боль, то я пойму, но в силу слов адашевских я не верю. Да и не нужно, чтобы он был убедителен. Вставка про ласки матери... «я одна, я одна» — это хорошо. Merci. Монолог с цветами (I явление) короток, можно бы длинней и сочней. У Вас в речи Репиной почти отсутствует сочная фраза. Конец III акта в руце Ермоловой. Напрасно Татьяна часто употребляет слово «проклятый»: обидчик проклятый, жид проклятый... В I действии новые слова Репиной о том, что она великодушнее, хороши и кстати, но рассказ Котельникова о золотом тельце взят произвольно и составляет излишний орнамент» (П III, 99).
А.П. Чехов вновь и вновь вдумывается и вслушивается в «Татьяну Репину» Суворина: «Я сказал ему (Ленскому. — О.С.), что I акт мне не нравился ни в чтении, ни на репетиции — меня пугала фельетонность и сухость, но что во время спектакля я был поражен тою редкою внимательностью, с какой публика прослушала этот акт» (П III, 135).
Итак, что же вызывает возражения А.П. Чехова? Приведенные выдержки из переписки говорят о том, что это прежде всего неиндивидуализированный язык персонажей (что особенно важно для речи, звучащей на сцене), психологическая немотивированность, излишняя публицистичность: герои — не живые люди, а рупоры так называемых передовых идей.
Суммируя свои впечатления, А.П. Чехов пишет: «Одним словом, мне обидно за Татьяну Репину и жаль не потому, что она отравилась, а потому, что прожила свой век, страдальчески умерла и была описана совершенно напрасно и без всякой пользы для людей» (П III, 98).
В этот период А.П. Чехов формулирует для себя необходимые слагаемые литературного успеха: «Нужна возмужалость — это раз; во-вторых, необходимо чувство личной свободы, а это чувство стало разгораться во мне только недавно. Раньше его у меня не было; его заменяли с успехом мое легкомыслие, небрежность и неуважение к делу» (П III, 132—133).
Внимательное чтение писем А.П. Чехова этого периода подготавливает ответ «литературному генералу», как А.П. Чехов называл А.С. Суворина. Такой ответ действительно последовал и был довольно неожиданным.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |