Одним из первых творчески осмыслил трагедию Е.П. Кадминой И.С. Тургенев, причём сделал это довольно своеобразно: в центре его повести стоит не сама актриса, а довольно необычный психологический факт — посмертная влюблённость в неё. В комментарии к повести, помещённом в «Полном собрании сочинений» писателя1, дана подробная история возникновения замысла, приведены разговоры о трагической судьбе умершей в тяжёлых мучениях 28-летней актрисы, которые вели с И.С. Тургеневым М.Г. Савина, Л.Ф. Нелидова и др. Обсуждалась эта история и в переписке с Ж.А. Полонской, которая и поведала писателю о некоем Аленицыне, влюбившемся в Кадмину уже после ее смерти. Из письма к Ж.А. Полонской от 20 декабря 1881 г. узнаём, что И.С. Тургенев чрезвычайно заинтересовался этим фактом и сразу подумал о возможности использовать его в своём творчестве. Интерес к чувствам, которые возникли у магистра зоологии Владимира Дмитриевича Аленицына (1846—1910), способствовал личной встрече с ним у Я.П. и Ж.А. Полонских2 и обусловил название повести «После смерти». К сожалению, название в процессе подготовки рукописи к публикации в январской книжке «Вестника Европы» за 1883 г. по настоянию М.М. Стасюлевича, редактора журнала, было изменено с согласия И.С. Тургенева на «Клару Милич».
«Клару Милич (После смерти)» (1882) принято относить к «таинственным» повестям Тургенева. Произведение, написанное тяжело больным писателем за год с небольшим до собственного ухода, на первый взгляд производит впечатление мистического и таинственного. Многие автобиографические черты вплетены в ткань повести, что и позволяет некоторым исследователям говорить о том, что Аратов — alter ego автора, а в самом произведении зашифрован код к истории его собственной любви3. Отмечают и внешность Клары, во многом схожую с внешностью Полины Виардо: «Лицо смуглое, не то еврейского, не то цыганского типа...»4. Напрасно некоторые исследователи считают, что судьба Е.П. Кадминой заслонила от исследователей параллели между героиней повести и Полиной Виардо5. Эти параллели очевидны, как и совпадающие со знаменитой певицей биографические факты. Имя Полины Виардо упомянуто в повести, когда герой пытается сравнить голос Клары Милич с голосами хорошо известных певиц, а вот цыганская внешность, вполне возможно, имеет прямое отношение к прототипу — Евлалия Павловна родилась в семье калужского купца Павла Максимовича Кадмина и цыганки Анны Николаевны6.
Повесть даёт основания для умозаключений о её мистическом характере, особенно в связи с появившимся накануне «фантастическим рассказом», как называл его сам И.С. Тургенев, «Песнь торжествующей любви» (1881). Были у писателя и другие повести и рассказы «таинственного» содержания: «Довольно» (1865), «Призраки» (1864), «Собака» (1866), «Сон» (1877), «Фауст» (1856) и т. д. Вопрос о критериях выделения «таинственных» повестей И.С. Тургенева остаётся открытым, как и вопрос об их количестве, которое обусловлено критериями, определяемыми исследователем7.
Именно как «таинственную» воспринял повесть поэт, переводчик и критик И.Ф. Анненский в знаменитой статье «Умирающий Тургенев. Клара Милич».
«И, только перестав быть жизнью, только обратившись снова в призрак, в возможность, — она покоряет, наконец, сердце Аратова, — но сердце было восковое и скоро растаяло. Оно боялось красоты в жизни и тем более не вынесло красоты-идеи, красоты-силы... И вот еще раз уходит от людей Красота, невоплощенная и нелюбимая. Уходя, она не уверяет нас в нашем бессмертии, да и зачем оно ей самой, ей, которая любит только солнце, облака и звезды?.. Но когда она уходит, то после нее остается в воздухе тонкий аромат, грудь расширяется и хочется сказать: да, стоит жить и даже страдать, если этим покупается возможность думать о Кларе Милич»8.
Ценили «таинственность» в произведениях Тургенева символисты.
Тем не менее внимательное, медленное прочтение повести может привести и к противоположным выводам о том, что это — максимально приближенное к реалистичному изображение человека с лабильной психикой, который в конце концов становится жертвой собственного психоза. Разум персонажа, с точки зрения которого периодически ведется повествование, колеблется между тем, что принято считать нормой, и безумием. Со слов автора комментария к «Кларе Милич» Л.В. Назаровой в академическом собрании сочинений И.С. Тургенева, ещё Л.В. Пумпянский отметил, что «у Тургенева почти всегда налицо введение элементов второго, естественного толкования таинственного явления»9.
Примечателен подробный отзыв о повести П.В. Анненкова, который прочёл её ещё в рукописи. Первый биограф, литературный критик и исследователь А.С. Пушкина, человек, мемуары которого считаются произведениями «редкой достоверности»10, именуя Тургенева «мастером чудным», пишет: «Смело посылайте свою вещь в печать, и без всяких поправок, ибо тут нет ни одной фальшивой черты, никакого пробела и никакого преувеличения или чересчур сильного размаха фантазии и выражения. Все просто, обыденно, так сказать — и полно смысла. И какое мастерство — не впадая в супернатурализм и мистическое своеволие, держаться на границе, где они, именно, начинаются, стоять на одной почти с ними почве и держать их в узде. Не раз удивлялся я художественной силе, которая необычайный случай умела представить, как нечто совершенно естественное и нисколько не имеющее характера диковинки. Тот еще не понял рассказа, кто не может представить его себе, как «истинное происшествие»»11. Н.Н. Мостовская в статье 1996 г. отмечает важную для нас особенность писем Анненкова последних лет, в которых он «проявил себя как философ и психолог. Его эпистолярный отклик на повесть Тургенева «Клара Милич (После смерти)» представляет собой эквивалент философского эссе, до сих пор не оцененного по достоинству»12.
П.В. Анненков обратил внимание на то, что через несколько десятков лет стало предметом исследования врачей-психопатологов. В 1925 г. в Ленинграде, в сборнике, посвящённом 75-летию Максимилиановской лечебницы, увидела свет статья доктора А.В. Гервера (1873—1939) «Несколько типов Тургенева в свете психопатологии». Пересказывая эту статью, современные доктора кафедры нервных болезней военно-медицинской академии имени С.М. Кирова отмечают, что глубокий «психоневрологический» анализ героев Тургенева, проведённый А.В. Гервером, определённо указывает на наличие у Клары «ясно выраженных признаков истеричности», а неврастеник Аратов закончил «острым галлюцинаторным психозом», что вместе со слабым от рождения сердцем привело к летальному исходу13.
Обратимся к тексту повести. Ключ к прочтению — постоянно меняющаяся точка зрения повествователя: сначала это всевидящее око вездесущего наблюдателя, затем повествователь перемещается в голову Якова Аратова, и мы «слышим» его внутреннюю речь, узнаём о его чувствах, мыслях, переживаниях. Мастерство Тургенева заключается в том, что читатель в какой-то момент перестаёт следить за изменившейся точкой зрения и воспринимает происходящее как объективное наблюдение, в то время как это на самом деле событие или явление, пропущенное через возбуждённую, болезненную психику главного героя. Двадцатипятилетний Яков Аратов, унаследовавший от родителей слабое здоровье, «неопытный нервический юноша», вёл затворнический образ жизни: «очень он был впечатлителен, нервен, мнителен, страдал сердцебиением, иногда одышкой; подобно отцу, верил, что существуют в природе и в душе человеческой тайны, которые можно иногда прозревать, но постигнуть — невозможно; верил в присутствие некоторых сил и веяний, иногда благосклонных, но чаще враждебных... и верил также в науку, в её достоинство и важность» (С 10, 69)14. Смотрела ли Клара на Аратова во время своего выступления или «это ему показалось?» (С 10, 75); «ему казалось, что глаза её, сквозь прищуренные ресницы были обращены опять-таки на него» (С 10, 76); «ему всё мерещились её глаза» (С 10, 81). Во время ожидания на Тверском бульваре «ему казалось, что все мимо идущие как-то особенно, с каким-то насмешливым удивлением и любопытством оглядывали его» (С 10, 82). «Ему казалось, что с ним что-то свершилось с тех пор, как он лёг; что в него что-то внедрилось... что-то завладело им» (С 10, 94); «И вот ему почудилось: кто-то шепчет ему на ухо...» (С 10, 106).
К миражам галлюцинирующего воображения относится и становящийся стереоскопическим портрет Клары Милич, который «видит» Аратов, и входящая в комнату женщина с венчиком из роз, которая оказывается при полном пробуждении его заботливой тёткой Платонидой Ивановной. Многое из того, что предстаёт перед читателем, «кажется», «чудится» Аратову, а как обстояло дело в реальности, сказать трудно. Иногда Тургенев описывает происходящее с точки зрения заботливой тётки Платониды Ивановны, которая, исчерпав арсенал домашних средств — «грудной» чай и курение ладаном, призывает лекаря.
По тексту рассказа то там, то здесь мелькают медицинские термины: «возвратные припадки» (С 10, 86), «галлюцинация слуха» (С 10, 106), «диоптрические симптомы нервозной кардиалгии... фебрис» (С 10, 116), «горячка, усложнённая воспалением сердца» (С 10, 116). Всему потустороннему находятся посюсторонние объяснения, даже небольшая прядь чёрных волос, стиснутая в правой руке Аратова после второго обморока, вполне могла оказаться прядью Клары из дневника, который Аратов взял потихоньку у Анны Семёновны, сестры Клары.
Повествователь оставляет читателю возможность делать собственные выводы, давая достаточно оснований для различных версий происходящего. «В предсмертном бреду Аратов называл себя Ромео... после отравы; говорил о заключённом, о совершенном браке, о том, что он знает теперь, что такое наслаждение. Особенно ужасна была для Платоши минута, когда Аратов, несколько придя в себя и увидав её возле своей постели, сказал ей:
«Тётя, что ты плачешь? Тому, что я умереть должен? Да разве ты не знаешь, что любовь сильнее смерти?.. Смерть! Смерть, где жало твоё? Не плакать, а радоваться должно — так же, как и я радуюсь...»» (С 10, 117).
Игра писателя с субъективной модальностью в повести напоминает оппозицию «казалось — оказалось», которая описана как неизменная ситуация произведений А.П. Чехова15. Отказ повествователя в повести И.С. Тургенева недвусмысленно выразить своё отношение к происходящему очень близок к творческой манере А.П. Чехова, который вполне сознательно рассчитывает на сотворчество читателя: в рассказах «лучше недосказать, чем пересказать». Это высказывание было сделано А.П. Чеховым в письме И.Л. Леонтьеву (Щеглову) от 22 января 1988 г. из Москвы. Принцип сотворчества с читателем лежит в основе всей поэтики А.П. Чехова. В письме к А.С. Суворину от 1 апреля 1890 г. по поводу рассказа «Воры» читаем: «Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам» (П IV, 54).
Тонкий психологизм «Татьяны Репиной» Чехова радикально отличает пьесу Чехова от пьесы Суворина. Здесь следует отметить, что незадолго до написания своей «Татьяны» Чехов заканчивает работу над рассказом «Припадок» для сборника «Памяти В.М. Гаршина». В письме А.Н. Плещееву от 13 ноября 1888 г. Чехов пишет: «Рассказ, совсем не подходящий для альманашно-семейного чтения, не грациозный и отдаёт сыростью водосточных труб. Но совесть моя по крайней мере покойна: во-первых, обещание сдержал, во-вторых, воздал покойному Гаршину ту дань, какую хотел и умел. Мне, как медику, кажется, что душевную боль я описал правильно, по всем правилам психиатрической науки» (П. III, 68).
Примечателен совет, данный И.С. Тургеневым молодому К.Н. Леонтьеву: «Поэт должен быть психологом, но тайным: он должен знать и чувствовать корни явлений, но представлять только самые явления — в их расцвете или увядании» (П 4, 243). Н.А. Никипелова логично предполагает, что эта мысль Тургенева становится правилом для Чехова16: «Лучше всего избегать описывать душевное состояние героев; нужно стараться, чтобы оно было понятно из действий героев» (П I, 242). Но также логичным будет предположение, что дело не только в следовании совету классика, но и в собственной склонности А.П. Чехова обращать внимание на психологию и психопатологию: его «Татьяна Репина» — художественно осмысленное воздействие примера публично погубившей себя актрисы на психику современников. Напомним, что в чеховской пьесе суворинский сюжет получает дальнейшее развитие. В православной церкви, где с особой торжественностью венчаются неверный любовник Сабинин и его богатая избранница Оленина, появляется женщина в чёрном. Смятенному жениху эта незнакомка кажется призраком погубленной им Татьяны Репиной, он в ужасе шепчет шаферу: «О боже мой... Татьяна Петровна здесь... Она здесь... Дама в чёрном... это она. Я узнал... видел...» (С XII, 87). В отместку за гибель брошенных возлюбленных женщина приняла яд, её громкие стоны слышны во время чтения Евангелия. Несмотря на ропот и шум разношёрстной публики, чин венчания всё-таки доводится до завершения. Новобрачные выходят из храма под пронзительный свист возмущённых студентов и гимназистов, а женщина в чёрном умирает в опустевшем соборе на глазах у растерянных священнослужителей.
В пьесе присутствует тот же морок, что и в произведении Тургенева. Субъективное восприятие Сабинина внушает ему мысль о призраке, и он требует, чтобы его везли на кладбище, где он хочет совершить панихиду. До самого конца пьесы зритель не понимает, кто же это стонет, тем более что мысль о самоубийце витает в воздухе. В толпе раздаются голоса: «С лёгкой руки Репиной это уже четвёртая отравляется. Вот объясните-ка мне, батенька, эти отравления! — Психоз. Не иначе»; «Самоубийства заразительны... Сколько психопаток этих развелось, ужас!»; «Репина своею смертью отравила воздух. Все барыни заразились и помешались на том, что они оскорблены» (С XII, 86). Сабинин продолжает «узнавать» в стонущей женщине погибшую, её призрак: «Репина стонет... Дама в чёрном... она... Мы виноваты... Репина стонет...» (С XII, 88). На коленях поминает усопшую антрепренёр Матвеев: «Помяни, господи, усопшую рабу твою Татьяну и прости ей грехи вольные и невольные, а нас прости и помилуй...» (С XII, 89). Помещик Котельников: «У меня Репина из головы не выходит. Мне всё чудится, что Сабинин поёт, а она плачет» (С XII, 91).
Примечательно, что и Тургенев, и Чехов, воспитанные в православной культуре, прибегают к церковной лексике и фразеологии, к авторитету Евангелия для выражения высокого предназначения любви в человеческом обществе. Аратов чувствует себя сопричастным божественной любви, преодолевающей смерть: «Мысли о бессмертии души, о жизни за гробом снова посетили его. Разве не сказано в Библии: «Смерть, где жало твое?»» (С 10, 105). Эта цитата из Книги пророка Осии (Ос 13: 14) больше известна православному сообществу как цитата из «Слова Иоанна Златоуста», которое ежегодно зачитывается во время пасхального богослужения: «Смерть! Где твоё жало? Ад! Где твоя победа?» Аратов обращается к Священному Писанию в поисках этой запомнившейся ему цитаты и находит строку из Евангелия от Иоанна «Большее сея любве никто же имать, да кто душу свою положит за други своя...» (Ин. 15: 13). Герой Тургенева настраивает свои чувства по самому высокому и чуткому камертону — Евангелию, обдумывая слова апостола любви, как часто называют Иоанна Богослова: «Не так сказано. Надо было сказать: «Большее сея власти никто же имать...»» (С 10, 105).
А.П. Чехов в своей одноактной драме позволил себе неслыханную для того времени свободу — соположить мощь и трансцендентную глубину церковного православного ритуала с реальной конкретностью заурядной человеческой жизни и отношений. Сопоставление высокого церковного стиля и будничных замечаний, возгласов дьякона и смешков публики, запаха ладана и удушающего амбре пачулей, сакрального и профанного создаёт контрапункт, усиливающий до гротеска несоответствие женитьбы по расчёту и высокого назначения брака в церковной догматике.
Ранее мы уже упоминали интерес И.С. Тургенева к проблемам психологии. Современник писателя врач-психиатр В.Ф. Чиж оставил профессиональные наблюдения о Тургеневе как психопатологе, а произведения писателя рекомендовал для «изучения всем, интересующимся душевными болезнями»17. Увлечение А.П. Чехова психиатрией общеизвестно и детально разобрано в медицинской, психологической и филологической научной литературе18. Как собственное свидетельство писателя о значимом интересе, который всегда вызывал у него этот предмет, часто приводят чеховское высказывание (со слов автора воспоминаний И.И. Ясинского): «Вообще меня крайне интересуют всякие уклоны так называемой души. Если бы я не сделался писателем, вероятно, из меня вышел бы психиатр, но, должно быть, второстепенный, а я психиатром предпочел бы стать первостепенным»19.
И произведения Тургенева, и произведения Чехова рассматривались психиатрами как абсолютно точные описания психических расстройств. В «Кларе Милич» и «Татьяне Репиной» возникает ситуация психиатрического перевертыша, когда история, рассказанная с точки зрения психопата, позволяет взглянуть на ситуацию под совершенно новым углом. У Тургенева болезненный, впечатлительный юноша, «высший вырождающийся»20, уходит из этой жизни со словами о вечной любви, побеждающей смерть. Он сливается в поцелуе со своей трансцендентной возлюбленной и субъективно испытывает наивысшее счастье, доступное человеку. И почему правы те, кто считает Аратова несчастным? Уже упомянутый нами В.Ф. Чиж трактует факт лёгкой смерти Аратова как своеобразную компенсацию за страдания болезненно-истончённой психики. У Чехова также становится очевидна правда и правота психопатки, которая дорожит чувством больше, чем жизнью: «Я отравилась... из ненависти... Он оскорбил... Зачем же он счастлив? Боже мой... <...> Она в могиле, а он... он... В женщине оскорблён бог... Погибла женщина...» (С XII, 95).
Оба писателя вовлекают читателя / зрителя в игру, понимая, сколь привлекательно всё, что имеет характер чего-то чудесного и таинственного, оба рассчитывают на активное сотворчество читателей и оставляют ему возможность делать свои выводы и приходить к определённым умозаключениям. «Взгляды Тургенева и Чехова сходились в отборе жизненного материала, в понимании идеи и тенденции в произведении, в установке на активного читателя, в оценке эмоционального воздействия искусства на человека»21.
Трагедия Е.П. Кадминой вызвала в творческом воображении писателей совершенно разные ассоциации и послужила созданию уникальных литературных произведений. В этих произведениях поставлены вопросы, на которые каждый из заинтересованных читателей находит свои ответы. Именно открытость к диалогу с читателем поддерживает неизменный интерес к «Кларе Милич» И.С. Тургенева и «Татьяне Репиной» А.П. Чехова и делает разговор интересным и практически бесконечным.
Примечания
1. Назарова Л.Н. Клара Милич: комментарии // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. М.: Наука, 1982. Т. 10. С. 423—438.
2. Там же. С. 427.
3. Чайковская И.И. Такой разный Тургенев. К 200-летию со дня рождения. М.: Академический проект, 2018. С. 117.
4. Там же. С. 123.
5. Фаустов А.А. «Призраки» Тургенева в призракологической перспективе // И.С. Тургенев: текст и контекст: коллективная монография. СПб.: Скрипториум, 2018. С. 115.
6. Яголим Б.С. Указ. соч. С. 166.
7. Минюй Цзян. Мотивы «таинственных» повестей И.С. Тургенева // Наука о человеке: гуманитарные исследования. 2016. № 4 (26). С. 36—40. URL: https://cyberleninka.ru/article/v/motivy-tainstvennyh-povestey-i-s-turgeneva (дата обращения: 12.11.2018).
8. Анненский И.Ф. Книга отражений. М.: Наука, 1979. С. 43.
9. Назарова Л.Н. Указ. соч. С. 431.
10. Мостовская Н.Н. П.В. Анненков — корреспондент И.С. Тургенева // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб.: Дмитрий Буланин, 1996. С. 640.
11. Литературное наследство. Т. 73. Кн. 1. М.: Наука, 1964. С. 421.
12. Мостовская Н.Н. Указ. соч. С. 642.
13. Медицина в искусстве: неврологические и психиатрические мотивы в некоторых произведениях И.С. Тургенева / А.А. Михайленко, В.В. Нечипоренко, А.П. Коваленко, Н.С. Ильинский // Вестник Национального медико-хирургического центра им. Н.И. Пирогова. 2013. Т. 8, № 3. С. 114—118.
14. Тургенев И.С. Указ. соч. Ссылки даются в тексте: в круглых скобках буковой «С» обозначены сочинения, «П» — письма, первой арабской цифрой — том, следующей — страница.
15. Катаев В.Б. «Казалось» — «оказалось» ситуация // А.П. Чехов. Энциклопедия. С. 277—279.
16. Никипелова Н.А. Указ. соч. С. 277.
17. Чиж В.Ф. Тургенев как психопатолог <фрагменты> // И.С. Тургенев: pro et contra: антология. 2-е изд., испр. СПб.: РХГА, 2019. С. 727.
18. Обухова И.Г. Очерки о психологии личности А.П. Чехова. Крымские мотивы. Симферополь: ИП Бровко А.А., 2016. С. 18.
19. Ясинский И.И. Роман моей жизни: книга воспоминаний. М.: Новое литературное обозрение, 2010. Т. 1. С. 483.
20. Чиж В.Ф. Указ. соч. С. 694.
21. Никипелова Н.А. Указ. соч. С. 275.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |