Легко ли писать рассказы?

Существует давнее предубеждение, что рассказ менее почтенный, менее трудный жанр, чем роман или повесть, и не требует от автора особенных усилий.

Но вот, представьте себе: вы только что прочли, скажем, повесть (или роман) современного автора, получившего широкое признание, обласканного критикой и издательствами, и тут же вам на глаза попадает его рассказ. И вы испытываете чувство тяжелого разочарования и недоумения. Неужели это та же рука? Какая беспомощность, какая надуманная ситуация и какие вымученные характеры! Какое желание во что бы то ни стало поучать читателя и какое отсутствие всякого чувства меры.

Это было бы похоже на мистификацию, если бы не имя автора, стоящее на обложке книги. Но если опытные мастера попадают в западню мнимой простоты этого жанра, то что же можно сказать о посредственностях, или, как у нас принято говорить, о скромных дарованиях? Разве только то, что в таких случаях существует бесспорное правило: проще написать развернутое эпическое полотно с множеством действующих лиц, чем свести благополучно концы с концами в небольшом рассказе.

Рассказ можно сравнить с увеличительным стеклом: он укрупняет, делает особенно рельефными сильные качества таланта, но вместе с тем безжалостен к художественным просчетам. Он выдает автора с головой, обнажает суетность или мелочность его мысли, неясность замысла, поспешную или грубую, топорную работу. Трудный жанр. Доступный немногим.

Зато он очень полезен в начале творческого пути. Здесь открывается прекрасная возможность выработать чувство формы, ощущение единства целого, уловить закономерности искусства, которые не в праве переступить безнаказанно ни один художник. Эрнест Хемингуэй, обобщая свои наблюдения, делает энергичный вывод: истинный талант всегда начинает с малых форм, и только посредственность сразу же принимается за эпопею.

Эта мысль, в особенности ее концовка, только в первый момент воспринимается неожиданным парадоксом. Она совершенно справедлива. В развернутом повествовании можно скрыться за круто заверченной интригой, за прихотливыми поворотами сюжета, многочисленными описаниями, перебоями планов, обилием действующих лиц и т. п. «Мне рассказывали, — записывает Жюль Ренар в «Дневнике», — будто Монтеспан держит у себя на столе фигурки маленьких человечков, вырезанные из дерева, и убирает их по мере того, как роман их убивает»¹. Настолько сложен лабиринт событий, так запутаны его ходы, что автор рискует дважды умертвить своего героя или несчастную героиню, дав волю расписавшейся руке. Не характеры его интересуют, не правда изображения, а цепь происшествий, причудливо сменяющих друг друга.

Малая форма живет по иным законам. Это небольшое пространство повествования, легко обозримое, воспринимаемое на одном дыхании. Если это и не рассказ с ладонь величиной, как шутливо определял для себя идеал краткости Чехов, то автор здесь, во всяком случае, как на ладони, перед читателями со своими достоинствами, но и с недостатками тоже.

Поэтому рассказ требует величайшей сосредоточенности и усилий. Здесь нельзя рассчитывать найти какую-то удобную лазейку для писательского самолюбия, запутать следы или действовать по принципу — авось, и так сойдет. Всякая оплошность режет глаз и жестоко мстит за себя.

Чехов начал с рассказов, т. е. с малой формы, и остался верен ей навсегда. Повесть его в своей «архитектуре», если воспользоваться его любимым словцом, т. е. в особенностях своих построений, несет черты, свойственные его рассказам или очень близкие к ним. Жанровые границы зыбки, расплывчаты, и нередко случается так, что одну и ту же вещь называют то повестью, то рассказом.

Но легче ли жить автору в этих исхоженных вдоль и поперек пределах небольшого повествования? Зададим этот вопрос Чехову, и он ответит на него в 1889 году. К этому времени он автор рассказа «На пути», в котором Рахманинов ощутил программу своей фантазии для симфонического оркестра («Утес»), «Счастья», знаменитой «Степи». Он стоял у порога создания «Скучной истории», имевшей подзаголовок «Из записок старого человека», — поразительной по силе и красоте повести, хотя ему было всего двадцать девять лет. Вот что он писал А.С. Суворину 3 апреля 1889 года: «Не работаю, а шагаю из угла в угол. Впрочем, я не жалею, что у меня есть время читать. Читать веселее, чем писать. Я думаю, что если бы мне прожить еще 40 лет и во все эти сорок лет читать, читать и читать и учиться писать талантливо, т. е. коротко, то через 40 лет я выпалил бы во всех вас из такой большой пушки, что задрожали бы небеса»².

Ему оставалось жить только 15 лет...

Вопрос второй:

Примечания

1. Ренар Жюль. Избранное. М., 1946. С. 5. Есть свидетельства, что фигурки из дерева, подобия своих героев, любил вырезать на досуге Леонид Леонов.

2. Сноски на письма Чехова даются в подстрочных примечаниях с указанием адресата и даты, чтобы каждый при желании мог легко найти и прочесть их. Эпистолярное наследие Чехова — это тоже искусство, захватывающее своей красотой и рисующее в высшей степени привлекательную личность автора. В тех случаях, когда в тексте книги значатся адресат и дата письма, сноска не дается.