Чехонте-мистификатор: его признания и «показания» его текстов

Самое любопытное в легенде о скорописи Чехова, так усиленно им поддерживавшейся, то, что на глазах у всех были действительно бесстрастные свидетели истину — его произведения. Ведь должно было быть ясным: будь этот автор хоть семи пядей во лбу, а это был все тот же Антоша Чехонте, ему не создать таких шедевров, работая наотмашь, спустя рукава, как он сам говорил, что в них виден труд, тщательная шлифовка мысли, ювелирная отделка, отточенная техника, продуманная до мелочей и мастерски выполненная композиция. Если перейти на язык древних риторов, то уже тогда нужно было бы сказать: от этих страниц пахнет лампой, они отдают ночными бдениями, в них чувствуется нелегкая работа, потому-то они так изящны, выразительны, потому так безраздельно оказывается отдано автору читательское сердце¹.

Но в тех же рассказах Чехонте есть и иного рода свидетельства, говорящие о том же, только на иной лад — уже в виде художественных подробностей, деталей, сюжетных ситуаций, конкретных образов, которые несут в себе отчетливо высказанную авторскую точку зрения. Здесь уместно вспомнить одну закономерность, свойственную именно Чехову.

В его произведениях при внимательном чтении можно заметить ряд повторяющихся образов — клише, носителей устойчивого авторского отношения к изображаемому, скрытых авторских эмоций. Скажем, образ первого, пушистого снега — всегда вестник лирического чувства (лейтмотивный образ в «Припадке», беглый — в «Даме с собачкой» и в «Бабьем царстве»). Или, казалось бы, незначительная внешняя деталь — белый галстук врача. Эта безобидная подробность — знак скрытой авторской иронии. Таков прозектор Петр Игнатьевич, воплощенная посредственность, и молодой бойкий эскулап, добивающийся у профессора выигрышной темы, — оба из «Скучной истории»; фельдшер Сергей Сергеевич, лицо, мягко говоря, малосимпатичное, — в «Палате № 6». Дымов в знаменитой «Попрыгунье» — исключение: он появляется в белом галстуке после защиты диссертации — это торжественный акт, не имеющий ничего общего с назойливым подчеркиванием корпоративности, принадлежности к медицинской касте.

У Чехонте в обширной галерее его персонажей есть немало литераторов, и среди них — люди, быстро пишущие, экспромтом, без особенных раздумий. Мысль прямо с острия пера переходит на чистый лист бумаги легко и свободно, не подвергаясь, как говорит в таких случаях Шопенгауэр, в голове таможенному досмотру. У Чехова это всегда — свидетельство скрытого неодобрения, даже недоброжелательности автора по отношению к герою, обладающему такой, кажется, счастливой способностью. Именно той, если верить поверхностным интерпретаторам, что свойственна была ему самому.

Вот перед нами появляется некто Краснухин, газетный работник средней руки, но больших амбиций, человек тщеславный, деспотичный, делающий из своей бездарной работы культ, а из самого себя настоящего мученика: домашние, жена, дети, ходят на цыпочках, не дыша, пока он творит, соседи крайне смущены. То и дело слышится: «Тссс! Папа пишет!» А вот и он сам: «Папа пишет быстро-быстро, без помарок и остановок, едва успевая перелистывать страницы. Бюсты и портреты знаменитых писателей, глядя на его быстро бегающее перо, не шевелятся и, кажется, думают: «Эка, брат, как ты насобачился!»

Это один из рассказов Чехонте, так и названный: «Тссс!..», опубликованный в «Осколках» в ноябре 1886 года. В ноябрьских же номерах, но уже «Нового времени» появится рассказ «Хорошие люди». Один из его героев, а там только два действующих лица — брат и сестра, — служит в конторе какой-то железной дороги, но с гордостью говорит, что занимается литературой: составляет многословные рецензии на такие же многословные и бездарные романы и повести, с вдохновенным лицом возлагает венки на похоронах знаменитостей или торжественно собирает подписи для парадных адресов, или, как бессмертная героиня «Попрыгуньи», суетится, подстегиваемый страстью знакомиться с известными людьми искусства и находить таланты там, где их нет, или возвышенно толкует о жизненных идеалах, не представляя себе жизни, и т. п.

А вот он в работе, этот мученик литературы, воплощение напыщенной бездарности. «Критик писал быстро, без помарок и остановок. Перо поскрипывало и взвизгивало...». Так и хочется закончить знакомым пассажем: «Эка, брат, как ты насобачился!» или посоветовать, тоже со слов Антоши Чехонте, мнимому литератору «попридержать» графоманствующую руку... Поспешность, скоропись недостойна серьезной литературной работы, она выдает либо дилетанта, либо посредственность, или то и другое вместе.

Примечания

1. Очень немногие чувствовали несоответствие между первым впечатлением легкой непринужденности автора с его маленькими рассказами и скрытой внутренней их силой, заключенной в красоте формы, в их артистизме, в совершенстве. Короленко одним из первых проницательно заметил большой труд в ранних чеховских рассказах, отличавшихся «необыкновенной сжатостью и силой изображения». (Короленко В.Г. Указ. соч. С. 82).