Переписка представляет собой эмпирическое поле извлечения из него не только языковой информации, но прагматического, культурно-исторического и другого материала. Прагматика охватывает ту область исследований в семиотике и языкознании, которая изучает функционирование языковых знаков в речи. Однако лингвистическая прагматика не имеет четких контуров: в нее включается комплекс вопросов, связанных с говорящим субъектом, адресатом, их взаимодействием в коммуникации, ситуацией общения. Если рассматривать прагматику в связи с адресатом речи, то одним из основных вопросов становится вопрос интерпретации речи, в том числе правила вывода косвенных и скрытых смыслов из прямого значения высказывания. В этих правилах учитывается контекст, прагматическая ситуация и пресуппозиции, т. е. оценки говорящим общего фонда знаний, конкретной информированности, интересов, мнений и взглядов адресата. Должны учитываться также цели, с которыми говорящий может сознательно отступать от принятых максим общения. Таким образом, постижение эксплицитного и имплицитного смыслов текста требует от адресата большой информативной подготовки: «расшифровка смыслового кода доступна лишь участнику дискурса» [Журавлев 2004: 58]. Обращаясь к понятию «смысл», мы можем рассматривать его как «категорию лингвопрагматическую» [Там же].
В формировании смысла текста чрезвычайно велика роль экстралингвистического фактора, поэтому содержание текстообразующих категорий может быть эксплицировано только с учетом так называемого фонового знания, или метаконтекста.
В современной лингвистике владение фоновым знанием «подразумевает прежде всего экстралингвистическую компетенцию» [Журавлев 2004: 79], т. е. знание внеязыковых условий формирования системы языка и порождения конкретных высказываний и текстов. Следует обратить внимание на то, что носители языка при постижении вербальной информации сталкиваются с опосредованными смыслами, нуждающимися в переработке и декодировании, т. е. смысл текста от субъекта познания как бы «скрыт», поэтому его надо дешифровать, понять, усвоить, истолковать, интерпретировать. Все эти понятия могут быть синтезированы в общеметодологическую категорию «понимание», которая в гуманитарных науках приобретает особое методологическое звучание: на первое место в этих науках выдвигаются интерпретационные методы получения знания [Кузнецов 1991: 152].
В настоящее время ученые все чаще стали обращаться к исследованию категории смысла. Так, в частности, А.Л. Новиков отмечает: «смысл слова как внеязыковое применение знака основывается на модификации, контекстуальном расширении исходной внутренней формы, ее актуальной конкретизации. Контекстуальная внутренняя форма определяется не только спецификой данного языкового текста, но и системой внеязыковых знаний, актуальной когнитивной ориентацией речемыслительной деятельности человека, теорией познания — эпистемологией» [Новиков 2002: 84]. Внутренняя форма дает объяснение, почему данное содержание облечено в том или ином языке в соответствующее звучание. Г. Шпет отмечает, что «внутренняя словесно-логическая форма есть закон... образования понятия, т. е. некоторого движения или развития смысла» [Шпет 1927: 117].
Прагматический аспект значения (прагматическое значение как «содержательная субстанция») является в лексической семантике, по словам А.И. Новикова, «специфическим языковым выражением оценки обозначаемого с помощью маркированных единиц, оценочным, эмоциональным, стилистически характеризующим компонентом лексического значения» [Новиков 1982: 100]. Этот тезис подтверждает мысль о том, что содержание языкового знака (особенно в идеостиле конкретного автора) неодномерно и включает в себя не только системное значение, но и элементы коннотации. При этом коннотативный компонент лексического значения бывает трудно вычленить материально, хотя «неоспоримым свидетельством существования такого компонента является его очевидность для всех носителей языка» [Журавлев 2004: 60].
С позиции когнитивной лингвистики понятие замещается концептом, который воспринимается как «намек на возможное значение и как отклик на предшествующий языковой опыт человека» [Гладышева 2004: 213]. Лингвокультурный подход представляет собой конкретизацию изучения культурных концептов. Существуют разные точки зрения на то, что такое концепт. В самом широком смысле в число концептов включаются лексемы, значения которых составляют содержание национального языкового сознания и формируют наивную картину мира носителей языка. Совокупность таких концептов образует концептосферу языка [Лихачев 1993], в которой концентрируется культура нации. Определяющим фактором при этом является способ концептуализации мира в лексической семантике, основным исследовательским средством — концептуальная модель, с помощью которой выделяются базовые компоненты семантики концепта и выделяются устойчивые связи между ними [Михальчук 1997: 29]. Во-вторых (в более узком понимании), к числу концептов относят семантические образования, отмеченные лингвокультурной спецификой и тем или иным образом характеризующее носителей определенной этнокультуры [Нерознак 1998: 90; Маслова 2004: 36]. Совокупность таких концептов не образует концептосферы как некоего целого целостного и структурного пространства, но занимает в ней определенную часть — концептуальную область. Мы вслед за Е.С. Кубряковой понимаем под концептом единицу сознания, которая содержит сведения о том, что индивид знает, предполагает, думает, воображает об объектах мира как реального, так и нереального [Кубрякова 1996: 90]. Объектом концептуального анализа, как полагает Н.Н. Болдырев, являются смыслы, передаваемые отдельными словами, словосочетаниями, типовыми пропозициями и их реализациями в виде конкретных высказываний, а также отдельными текстами даже целыми произведениями. Сопоставление всех доступных языковых средств репрезентации концепта в системе языка и в речи и позволяет выявить основное содержание концепта [Болдырев 2001: 31]. Анализ концепта позволяет глубже раскрыть семантические ресурсы языковых форм. При рассмотрении концепта, по Р.М. Фрумкиной, различают ядро и периферию. Ядро — это словарные значения той или иной лексемы, периферия — коннотации, ассоциации, прагматические составляющие лексемы, субъективный опыт [Фрумкина 1992].
С позиции социолингвистики можно представить три типа культурных концептов: этнокультурные, социокультурные и индивидуальные. Индивидуально-авторские концепты, на наш взгляд, представляют больший интерес для исследования, т. к. помимо общеязыкового значения они получают некоторое приращение смысла. Индивидуальные концепты можно рассматривать в качестве концептов, определяющих тот или иной психотип личности. Иногда данные концепты становятся доминантами поведения определенных социальных групп и могут превратиться в социокультурные.
Своеобразие мировосприятия А.П. Чехова нашло отражение в языке его писем. Его индивидуальная картина мира строится на многообразии мировоззренческих концептов. В языке концепт может быть вербализован отдельными словами и словосочетаниями, фразеологическими единицами, предложениями и целыми текстами. Для примера рассмотрим текстовую реализацию концепта цензура. Предложенный для рассмотрения концепт несет в себе не только индивидуальную значимость для писателя, но и социальную, т. к. цензура являлась неотъемлемой частью литературной жизни общества и сосредоточивала в себе представление о контролирующей власти закона. Свидетельством того, что в языковой картине мира писателя данный концепт реален, является его многочисленная экспликация в текстах писем.
Рассматривая индивидуальное языковое сознание писателя, обращаешь внимание на то, что данный концепт попадает под воздействие условной оценочной шкалы «хорошо/плохо». Проведенный анализ эпистолярных текстов А.П. Чехова показал, что слово «цензура» на основе качественного противопоставления «хорошо/плохо» оказалось способным выступать как реализатор концепта «власть/подчинение», соотносящегося с концептом «сила/слабость». «Моя святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние два ни выражались», — так писал Чехов А.Н. Плещееву 4 октября 1888 г. В письмах Чехова «власть» рассматривается как «неприятие свободы», а «подчинение» — как «стремление к свободе». Это противостояние ведет к столкновению, которое дополняет семантику сопутствующим концептом «сила/слабость»: за властью скрывается сила; слабость, хотя и стремится к свободе, подчиняется силе и со временем смиряется с фактом существования данной власти, воспринимает ее как зло, без которого не существовало бы добра.
Различия между понятием и концептом «обусловлены различием теоретического и обыденного поведения — познания и когниции» [Романова 2003: 236]. В отличие от понятия, которое отражает наиболее общие, существенные (логически конструируемые) признаки предмета или явления, концепт может отражать один или несколько признаков объекта (не обязательно существенных). Разнообразие форм обыденного познания (когниции) определяет разные способы формирования концептов в сознании человека:
— на основе предметно-практической деятельности человека. Например: «Если ее («Степь». — С.Г.) не забракуют, то появится она в мартовской книжке» (Д.В. Григоровичу, 5 февраля 1888 г.); «Если не пропустит ее (пьесу «Иванов». — С.Г.) цензура, что сомнительно, то я... вероятно, не застрелюсь, но будет горько» (Ал.П. Чехову, 21 октября 1887 г.).
— на основе чувственного опыта, т. е. в результате восприятия окружающего мира непосредственно органами чувств, через зрение, слух, обоняние, осязание.
В чеховских письмах ощущается постоянное опасение, что произведение могут запретить, забраковать, не пропустить, потому что рассказы оказываются с душком или подрывают основы... (государственной власти). Таким образом Чехов противопоставляет себя власти цензуры:
«В Москве находятся издатели-типографы, но в Москве цензура книги не пустит, ибо все мои отобранные рассказы, по московским понятиям, подрывают основы...» (Н.А. Лейкину, 12 января 1883 г.) и др.
В этом случае концепт цензура воспринимается как власть, способная ограничить творческий процесс. Интересно, что в письмах Чехова цензура ставится в один ряд с редакторами, которые также обладают властью сокращать, «урезать» произведения: «Книжка моя («Пестрые рассказы». — С.Г.) мне очень не нравится. Это винегрет, беспорядочный сбор студенческих работишек, ощипанных цензурой и редакторами юмористических журналов» (Д.В. Григоровичу, 28 марта 1886 г.).
Следующие семы в структуре авторского концепта рождаются на основе ассоциативной деятельности: цензура и те, кто исполняет власть цензуры, предстают в образе чудовищ, которые могут проглотить, ощипать (т. е. сделать больно, испортить внешний вид):
«Жаль, что его (В.Г. Короленко. — С.Г.) «По пути» ощипала цензура. Художественная, но заметно плешивая вещь (не цензура, а «По пути»)» (А.Н. Плещееву, 9 февраля 1888 г.);
«Наши редакторы читают филиппики против москвичей, работающих на Петербург. Но едва ли Петербург отнимает у них столько, сколько проглатывают гг. цензора» (Н.А. Лейкину, 12 января 1883 г.).
Обращает на себя внимание и то, что образ цензуры вторгается не только в литературную жизнь, но и в личную. Однако в последнем случае она репрезентируется в шутливой форме: «Невесту Вашу поблагодарите за память и внимание и скажите ей, что женитьба моя, вероятно, — увы и ах! Цензура не пропускает... Моя она — еврейка» (В.В. Билибину, 1 февраля 1886 г.) и др.
Проведенный концептуальный анализ писем А.П. Чехова доказывает, что концепт, представленный словом цензура, участвует в создании определенной социальной и психологической характеристики личности говорящего (автора), при этом не меньший интерес представляет изучение концептуально-семантических приращений, приобретаемых словом цензура в структуре текстов писем. Индивидуально-авторское видение рассматриваемой реалии за счет образного осмысления расширяет смысл концепта цензура. Такое исследование, безусловно, позволяет дополнить наблюдения над собственно языковым материалом.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |