Тексты писем стоят особняком от произведений художественной литературы, с одной стороны, и в то же время их нельзя отождествлять с устной разговорной речью, т. к. речь адресанта, зафиксированная на бумаге, продумана, хотя обладает элементами спонтанности.
Эпистолярный текст — это особый вид текстовой организации, при которой совмещаются черты художественного текста и черты устной разговорной речи. Поэтому слово в текстах писем, так же как и в художественных текстах, благодаря особым условиям функционирования, семантически преобразуется, включает в себя дополнительный смысл, коннотации, ассоциации.
Благодаря тому, что в центре повествования находится субъект речи, носитель языка, эпистолярные тексты по сути своей всегда антропоцентричны. Специфика выбора автором языковых единиц, в частности, текстообразующих категорий, зачастую зависит от его социальной, национальной ментальности (особенности поведения, духовных ценностей и т. д.). В связи с этим необходимо рассмотреть когнитивное и культурологическое содержание текстообразующих факторов и категорий.
Текстообразующие категории, являясь вовлеченными в когнитивный процесс, протекающий в виде дискурса, участвуют в процессах познания мира, при этом они становятся своеобразным отражением обыденного сознания субъекта речи, для которого определяющую роль играют наивная модель мира и соответствующая ей языковая картина мира. Наивную модель мира нельзя считать примитивной, т. к. «во многих деталях она не уступает по сложности научной картине мира, а может быть, и превосходит ее» [Апресян 1995: 637]. Картина мира как глобальный образ возникает у человека в ходе всех его контактов с миром, поэтому она есть основа мировидения, мироощущения и реализуется в различных формах человеческого поведения, к которым и относятся язык человека, то есть в языковых произведениях отражается картина мира индивидуума. Для каждого писателя существует свой особый способ восприятия мира. Через картину мира можно обратиться к языковой картине. В языковой картине мира заложены единицы знания о мире, включающие в себя как научные термины и понятия, так и целый набор единиц, отражающих способ восприятия мира человеком (афоризмы, ФЕ, фреймы типовых ситуаций, пословицы и поговорки, крылатые слова, метафоры, прецедентные тексты культуры и др.). Совокупность этих элементов не образует последовательной, стремящейся к завершенности картины мира, а наоборот, «они складываются в мозаичную, фрагментарно заполняемую, принципиально незавершенную, а подчас и противоречивую языковую картину мира, сильно окрашенную национальным колоритом» [Караулов 2001: 128], т. е. языковая картина мира субъекта речи всегда детерминирована социокультурным контекстом данного исторического периода. Важным отличием языковой картины мира, по мнению Ю.Н. Караулова, является то, что «центром языковой картины мира, точкой отсчета и мерилом для всех ее составляющих служит человек» [Там же: 129]. В связи с этим актуальным становится рассмотрение проблемы языковой личности (ЯЛ).
Разработкой отдельных аспектов ЯЛ занимались такие ученые, как Г.И. Богин, С.А. Сухих, И.Э. Клюканов, Ю.Н. Караулов, Н.Д. Арутюнова и др. В современной психологической науке под личностью понимается относительно стабильная организация мотивационных предрасположений, которые возникают в процессе деятельности из взаимодействия между биологическими побуждениями и социальным и физическим окружением, условиями [См.: Андреева 1998; Платонов 1986; Симонов, Ершов 1984]. Таким образом, в психологии при изучении и описании личности исследователи прежде всего обращают внимание на эмоциональные характеристики человека, его волю, а не на интеллект и способности, т. е. в поле зрения ученых находятся некогнитивные аспекты человека.
При изучении языковой личности на первый план выносятся интеллектуальные характеристики, т. к. «интеллект наиболее интенсивно проявляется в языке и исследуется через язык» [Караулов 2003: 36]. Вслед за Ю.Н. Карауловым под языковой личностью мы будем подразумевать совокупность (и результат реализации) способностей к созданию и восприятию речевых произведений (текстов), различающихся степенью структурно-языковой сложности, глубиной и точностью отражения действительности и определенной целевой направленностью [Караулов 2003: 245].
По мнению М.Л. Макарова, «Я», Эго чаще рассматривается «не как заданная величина, а как коммуникативно (дискурсивно и интерактивно) конституируемая сущность, зависящая от многих исторических и социально-культурных условий общения и деятельности» [Макаров 2003: 64]. Этот тезис подтверждает мысль о том, что становление языковой личности происходит в процессе общения. При этом «дискурсивное «построение» предполагает влияние социокультурных знаний на социальные практики» [Там же]. Дискурс устанавливает своего рода рамки, которые ограничивают сферу «построения» и интерпретации индивидуальных и коллективных «Я». Эти системы ограничений «накладываются на неограниченное число высказываний в силу определенной социальной или идеологической позиции» [Серио 2002: 26]. Поэтому рассмотрение особенностей авторского текста позволяет адекватно охарактеризовать данную языковую личность в аспекте дискурсивного анализа. Тексты писем как нельзя лучше подходят для характеристики языковой личности, т. к. «в собственных письмах языковая личность естественна, это личность в чистом виде, писатель играет самого себя. Он выступает как единая, целостная языковая личность, очищенная от полифонии художественного текста, а не как множество говорящих и понимающих личностей» [Романова 2003: 54].
Специфической чертой эпистолярных текстов, характеризующей языковую личность, является метафоричность. Игра прямого и переносного значения порождает и эстетический, и экспрессивный эффекты эпистолярного текста, делая его образным и выразительным.
Экспрессивность — «энергетическая» характеристика текста — в большей степени присуща разговорной речи, нежели художественному тексту, так как в процессе общения «напряженность и энергетичность коммуникативных действий во многом зависят от экспрессивности, за которой стоят потребности и интересы автора и реципиента, задачи их деятельности, мотивы и цели общения» [Алиомарова 2003: 12].
Экспрессивность понимают и как однокомпонентное, и как многокомпонентное явление.
В русле однокомпонентного рассмотрения экспрессивность наиболее часто сводят к эмотивности. Многие отечественные исследователи (К.А. Рогова, Ю.М. Малинович и др.) и зарубежные (Ш. Балли, В. Матезиус и др.) употребляют эти термины как синонимы. Вместе с тем, начиная с 1958 года (после выхода в свет работы Е.М. Галкиной-Федорук «Об экспрессивности и эмоциональности в языке»), эти понятия дифференцируются. Как утверждала Е.М. Галкина-Федорук, эмоциональное в языке служит для выражения чувств, а экспрессивное для усиления выразительности и изобразительности, т. е. экспрессивность в ее интерпретации более широкое понятие, составной частью которого является эмотивность.
Были и другие попытки разделить экспрессивность и эмотивность. В частности, М. Поляков предлагает рассматривать экспрессивность в связи с формой высказывания, а эмоциональность — в связи с содержанием [Поляков 1986: 29].
В своей работе «Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка» (1987) В.И. Шаховский приходит к выводам:
1) эмотивность всегда отражает субъективное отношение говорящих, но она базируется на понятийных признаках денотата, выступающих в качестве стимула для эмоциональности говорящего;
2) эмоциональные отношения всегда неразрывно связаны с оценкой, характером понимания реальной действительности и являются важной составной частью языковой модальности;
3) у человека не может быть эмоций, не связанных с мышлением, для него характерно эмоциональное мышление [Шаховский 1987].
В своей работе В.И. Шаховский предложил наиболее распространенную в настоящее время точку зрения на разведение терминов «эмоция» и «эмотивность». По его мнению, эмоция — это категория психологии, а на языковом уровне эмоции трансформируются в эмотивность. Ведущим признаком при отнесенности того или иного слова к разряду эмотивных оказывается функциональный признак: если слово выражает или может выражать эмоции, то оно эмотивно.
При всем различии данных концепций признают экспрессивность более широкой, нежели эмотивность, категорией О.И. Блинова, А.И. Ефимов, В.Н. Телия, В.И. Шаховский.
Но есть исследователи, которые считают эмотивность более широкой, чем экспрессивность, категорией (И.Р. Гальперин, К. Изард и другие).
Многие исследователи, понимая экспрессивность как однокомпонентное явление, отождествляют ее с интенсивностью (И.В. Арнольд, Ш. Балли, В.И. Болотов, В.Г. Гак). Тесно связано с интенсивностью особое подчеркивание, «выдвижение» некоторого смысла, которое способствует усилению воздействующей силы текста, дискурса, фразы.
Согласно учению академика В.В. Виноградова, экспрессивность включает в себя, помимо чистой экспрессии, эмоциональность и образность, так как именно они служат средством усиления впечатления [Виноградов 1986:
21]. Л.И. Киселева считает, что экспрессивность — это образность, интенсивность и новизна [Киселева 1978: 48].
Так, экспрессивность рассматривается нами не просто как свойство языковых единиц, потенция языка, которая обнаруживает себя в тексте, хотя именно такой подход является наиболее распространенным в лингвистике. Мы утверждаем, что экспрессивная функция текста реализуется лишь при включении текста в процесс общения, т. е. при наличии реципиента, способного воспринять текст. Следовательно, нужно учитывать связь текста с внешними явлениями, психологической и социальной реальностью, с функционированием текста в этой реальности.
По мнению Г.И. Алиомаровой, стремление к максимальной экспрессивности становится одним из главных и обязательных мотивов языкотворчества при создании текстов, а сама экспрессивность является их обязательной и существенной характеристикой [Алиомарова 2003: 14]. В художественном тексте возникает уникальная знаковая ситуация: естественный язык со своей упорядоченностью устойчивой системы значений выступает как знаковая система первого уровня. Из этого языка формируется по законам эстетики язык словесного искусства как знаковая система второго уровня. Отсюда следует, что экспрессивность художественного текста — особый вид экспрессивности. В художественном тексте экспрессивность становится символом выразительности. В этом отношении художественный текст близок эпистолярному, и в структуре эпистолярного текста, так же как и художественного, на одно из первых мест выдвигается образный план. Художественный образ становится ядром экспрессивности. В эпистолярном тексте языковые единицы, качественно преобразуясь, соединяясь определенным образом, придают своеобразие данному тексту, определяют его художественные особенности.
Искусство произвести эстетический эффект, по словам Г.И. Алиомаровой, состоит в том, чтобы преодолеть утилитарную ограниченность языковых единиц всех уровней и остановить сознательный выбор на более экспрессивных языковых средствах, которые предполагают эстетическое воздействие на реципиента, а во-вторых, найти и продемонстрировать такую комбинацию элементов действительности, которая позволила бы достигнуть эстетического эффекта при учете личности реципиента [Алиомарова 2003: 15].
Еще одним текстовой составляющей экспрессивности является подтекст.
Для имплицитного невербализованного смысла текста существуют различные термины: импликативный смысл, подтекст, за-текст, пресуппозиция, эллипс, скважины, лакуны. Вслед за И.Р. Гальпериным, примем для всякой имплицитной информации один из них — подтекст.
На необходимость изучения подтекста указывали И.В. Арнольд, Н.Д. Арутюнова, А.П. Брудный, В.В. Виноградов, И.Р. Гальперин, Р.А. Киселева, Ю.С. Степанов и другие. Подтекст объясняется, с нашей точки зрения, тенденцией языка к экономии средств выражения, а также особенностями психического процесса порождения мысли, которым сопутствует имплицитность. Подтекст не просто воспринимается, «вскрывается» реципиентом, он «воссоздается в сознании реципиента как результат его активной деятельности, творчества, а точнее, сотворчества автора и реципиента» [Там же: 16].
Подтекст, подтекстовая информация является экспрессивной по психологическим условиям восприятия текста. У реципиента возникает побуждение воссоздать подтекст потому, что в тексте даются сигналы о наличии подтекста.
Факторы, определяющие создание, восприятие и понимание подтекста, можно разделить на четыре группы:
1) лингвистические факторы;
2) структурно-композиционные факторы текста;
3) психологические свойства личности, воспринимающей подтекст;
4) другие экстралингвистические факторы.
Первая группа представляет для лингвистов наибольший интерес. Одно из наиболее общих лингвистических объяснений причин возникновения подтекста сводится к отсутствию изоморфизма между планом выражения и планом содержания языковых единиц (в том числе и текста).
Подтекст чаще всего формируется в единицах вторичной номинации; за счет прямого и переносного значений, за счет сопряжения денотативного и коннотативного значения, за счет каламбуров, метафор, символов, отсылки к другим текстам. Тот факт, что важный для понимания всего текста смысл не формируется эксплицитно, а должен быть получен реципиентом самостоятельно, придает тексту повышенную экспрессивность.
Исходя из вышесказанного, вслед за И.А. Лукьяновой и Г.И. Алиомаровой, принимаем следующую формулировку «экспрессивности».
Экспрессивность — динамическое свойство текста, потому что динамичен сам текст, который может быть представлен как некоторая совокупность отобранных автором предметных ситуаций, облеченных в форму языка и пропущенных сквозь призму авторского сознания, его личности, намерения, которые непременно воздействуют с сознанием и личностью реципиента.
Осознание факта, что свойства столь же необходимые элементы семантической структуры, как и собственно номинативность, т. е. признание их информативности в более широком смысле, явилось важным итогом изучения экспрессивности, оценочности, эмоциональности языковых единиц. Благодаря этим свойствам язык способен осуществлять одну из важнейших своих функций — прагматическую, т. е. функцию речевого воздействия.
С этой точки зрения набор языковых единиц, реализующих номинативную функцию языка, предстает как набор информем, а совокупность его экспрессивно-оценочных средств как набор прагмем [Киселева 1978: 106—109]. Термины «информема» и «прагмема» используются также в работах Э. Агрикола, Н.С. Болотновой, Т.И. Бытевой. Если учесть, что прагматический уровень коммуникативной области языка «надстраивается» над информативно-смысловым, и в иерархическом устройстве он оказывается выше, так как включает в себя единицы предшествующего (информативно-смыслового) уровня, но наделенные прагматическим эффектом (коннотацией), мы можем предположить, что перифразы, интертекстемы и элементы языковой игры являются «идеальными» прагмемами, ибо экспрессивность — их имманентное свойство, вследствие которого они функционируют в языке именно как единицы, воздействующие на адресата (приложение № 2).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |