2.3.1. Проблема типологии интертекстем
Тексты писем, как и любые другие типы текстов, представляют собой «уникальную дешифрируемую семантическую структуру, способную выделять в ней вербальные включения определенного типа — интертекстемы» [Липатов 2003а: 56].
Будучи мини-текстом, интертекстема в макси-тексте ведет себя весьма активно и полифункционально: то как его строевой элемент типа фразеологизма, то как его законченный фрагмент паремиологического типа, то как фрагмент своего прототипа, трансформированный почти до неузнаваемости [Мокиенко 2003: 14]. В связи с этим встает вопрос о классификации интертекстем. Отношение к источнику — «общефилологический критерий классификации, традиционно используемый всеми «интертекстологами» со времен Г. Бюхмана» [Там же: 10]. На русском материале подробные классификации разработаны А.Е. Супруном [Супрун 2001], С.Г. Шулежковой [Шулежкова 2002] и др.
Текст всегда существует в окружении языка, при этом он впитывает в себя и перемешивает отрывки разных культурных кодов, формул и т. д. Поэтому как необходимое предварительное условие для любого текста «интертекстуальность не может быть сведена к проблеме источников и влияния: она представляет собой общее поле анонимных формул, происхождение которых не всегда легко проследить, бессознательных или автоматических цитат, даваемых, по Барту, без кавычек» [Денисова 2003: 66]. Из этого следует, по мнению Г.В. Денисовой, что в интертексте язык представляет собой
1) «гигантский мнемонический конгломерат» (Б.М. Гаспаров), в котором уравниваются отдельные тексты и отсутствует аксиологическая шкала, поскольку значимым является лишь тот факт, что они кем-то когда-то были сказаны.
2) Другим важным свойством интертекста, следующим из положения М. Бахтина о высказывании, которое не может быть ни первым, ни последним, является то, что интертекст безграничен во времени и пространстве и в целом находится в состоянии хаоса, упорядочиваясь только при востребовании.
3) Ключевым моментом в теории интертекстуальности, таким образом, становится то, что в ней практически отсутствует корреляция между художественным достоинством интертекстуального элемента и его активным использованием в качестве прецедентного высказывания, поскольку значимым становится только тот факт, что слово является «чужим», а его воспроизведение — проявлением языкового опыта [Там же: 66—67].
Одна из самых полных классификаций интертекстуальных элементов (интертекстем) разработана Н.А. Фатеевой [Фатеева 2000: 122—159]. Она предложила различать 7 типов межтекстовых отношений.
I. Собственно интертекстуальность, образующая конструкции «текст в тексте».
1.1. Цитаты.
1.2. Аллюзии.
1.3. Центонные тексты, представляющие собой в основном комплекс неатрибутивных аллюзий и цитат, когда речь идет не о введении отдельных «интекстов», а о создании некоего сложного языка иносказания, внутри которого семантические связи определяются литературными ассоциациями [Фатеева 2000: 137].
II. Паратекстуальность, или отношение текста к своему заглавию, эпиграфу, послесловию.
III. Метатекстуальность как пересказ и комментирующая ссылка на претекст, подразделяемая на
3.1. интертекст-пересказ;
3.2. вариации на тему претекста;
3.3. дописывание «чужого» текста;
3.4. языковую игру с претекстами.
IV. Гипертекстуальность как осмеяние или пародирование одним текстом другого.
V. Архитекстуальность, понимаемая как жанровая связь текстов.
VI. Иные модели и случаи интертекстуальности, среди которых выделяются:
6.1. интертекст (= интертекстема. — С.Г.) как троп или стилистическая фигура;
6.2. интермедиальные тропы и стилистические фигуры;
6.3. звуко-слоговой и морфемный типы интертекста;
6.4. заимствование приема.
VII. Поэтическая парадигма.
Г.В. Денисова предлагает добавить к классификации, разработанной Н.А. Фатеевой, интертексты-стереотипы и «цитаты» из «языка жизни», т. е. любые виды «чужого слова», которые благодаря своей связи с культурными фактами могут рассматриваться в качестве интертекстов [Денисова 2003: 71].
Под «интертекстом-стереотипом» Г.В. Денисова предлагает понимать «любую готовую единицу языка, отличающуюся принципиальной нерелевантностью авторства и функционирующую в речи аналогично клишированному выражению» [Там же: 73].
Выделение интертекстов-стереотипов в отдельный класс объясняется тем, что в речевом общении существует целый ряд цитат, которые в сознании большинства носителей языка потеряли связь с источником и превратились в речевые стереотипы, т. е. «обрезки высказывания (или целое высказывание, включенное в контекст), представленные «своеобразными» компонентами высказывания (высказываниями)» [Николаева 2000: 162] (например, «Счастливые часов не наблюдают», «Мой дядя самых честных правил» и т. д.).
Рассматривая дискурс отдельного писателя, необходимо обратиться к понятиям «сильный текст» / «слабый текст», поскольку выстраиваемая иерархия текстов-доноров позволяет глубже исследовать интертекстуальные стратегии автора в определенный исторический момент.
Понятие интертекстуальной стратегии подробно рассматривается в работе Н.А. Кузьминой «Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка» (1999). Н.А. Кузьмина предлагает различать когнитивную, семантическую и прагматическую стратегии, определяя их следующим образом.
Когнитивная стратегия интертекстуальности — это когнитивный план автора, согласно которому интертекстуальное изменение художественного текста обязательно должно участвовать в ментальной обработке художественной информации.
Семантическая стратегия интертекстуальности направлена на формирование глубинного смыслового слоя интерпретации художественного произведения за счет установления межтекстовых отношений и включения уникального художественного произведения в общий интертекст.
Прагматическая стратегия интертекстуальности состоит в создании условий, обеспечивающих резонанс между автором и читателем и понимание вследствие этого интертекстуальной природы произведения [Кузьмина 1999: 66—67].
Вслед за Г.В. Денисовой под «сильными текстами» мы будем понимать «постоянно востребованные тексты, получившие статус значимых в культуре в определенный исторический момент» [Денисова 2003: 128]. При этом «сильным» текст становится не из-за того, что в нем написано, а благодаря тому, кем и когда он прочитывается [Там же: 129].
2.3.2. Функционирование интертекстем в эпистолярии А.П. Чехова и их классификация
Учитывая экстралингвистические отношения между текстом-донором и текстом-реципиентом, а также лингвокультурное сознание (термин Г.В. Денисовой) автора, под которым понимаются «образы, формирующиеся под воздействием фоновых знаний (осознаваемых и/или неосознаваемых) и «овнешняемые» при помощи языковых средств — слов, свободных и устойчивых словосочетаний, предложений, текстов и ассоциативных полей» [Денисова 2003: 119], мы можем выделить типы интертекстем по их значимости в определенную историческую эпоху и по маркированности, отнесенности к тому или иному источнику.
На этом основании интертекстемы в чеховском эпистолярии (1885—1904 гг.) можно разделить на 4 большие группы.
2.3.2.1. Интертекстемы сильных литературных текстов, становящиеся в результате частого востребования прецедентными
Дифференциация «сильных» и «слабых» текстов в данной работе осуществляется по частотности встречающихся интертекстем.
Итак, первая группа включает в себя интертекстемы, взятые из русской и мировой классической литературы. Не случайно эта группа является одной из самых больших (146 примеров), ведь национальная литература — это «мощный генератор интертекстем» [Мокиенко 2003: 13], а мировая литература обогатила русский язык интертекстемами, переведенными на русский язык и «обживающимися в нем по мере знакомства русской публики с произведениями-источниками» [Шулежкова 2002: 97]. Обладая прекрасными знаниями классической и современной литературы, А.П. Чехов активно включает в свою речь цитаты из произведений А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, А.С. Грибоедова, В. Шекспира, Гете и других авторов.
Первое место в ряду авторов интертекстем, как и следовало ожидать, принадлежит А.С. Пушкину (30 интертекстем). Причина того, что лучшие строки пушкинских творений прочно вошли в широкое употребление, по мнению Л.А. Гладышевой, сокрыта в глубине и силе мысли, неиссякаемой жизнерадостности, непревзойденном совершенстве художественной формы, огромной силе эмоционального воздействия, благородной классической простоте [Гладышева 1974: 3].
Так А.П. Чехов использует в своих письмах пушкинские по своему происхождению интертекстемы: «я «счастья баловень безродный», в литературе я Потемкин, выскочивший из недр «Развлечения» и «Волны»», — пишет автор после присуждения ему Пушкинской премии А.С. Лазареву-Грузинскому 20 октября 1888 г., цитируя строки из поэмы А.С. Пушкина «Полтава» (1828). В другом письме мы встречаем строки из стихотворения «Воспоминание» (1828): «Что же касается Ниццы и Парижа, то, вспоминая о них, «я с отвращением читаю жизнь мою»» (А.С. Суворину, 10 мая 1891 г.). В письме к Л.А. Авиловой от 5 февраля 1899 г. мы снова встречаем те же строки, только в несколько видоизмененной форме: «Рассказы мне нужны; <...> я должен опять читать их, редактировать и, как говорит Пушкин, «с отвращением читать жизнь мою»...».
А.П. Чехов употребляет в своих письмах перефразированные строки А.С. Пушкина «Вновь я посетил...» (1835): «Зеленые деревья Садовой напоминают мне Бабкино, в котором я отшельником провел три года незаметных...» (М.В. Киселевой, 13 сентября 1887 г.); строки из стихотворения «Поэт» (1827): «Словом, душа вкушает хладный сон» (И.Л. Леонтьев-Щеглов, 24 октября 1892 г.); цитату из стихотворения «Вновь я посетил...»: «<...> сам я, покорный общему закону, изображаю уже из себя старую литературную собаку» (Л.А. Авиловой, 29 апреля 1892 г.); строки из стихотворения «Поэт и толпа» (1828): «Моя бедная муза <...> занимается этнографией и геологией... Забыты звуки сладкие, слава... все, все забыто» (И.Л. Леонтьеву-Щеглову, 16 марта 1890 г.).
Вторым по счету автором, чьи строки так активно употребляет в своих письмах А.П. Чехов, был М.Ю. Лермонтов (25 интертекстем). У поэтов (и в их числе М.Ю. Лермонтов) всегда было лидирующее положение среди авторов интертекстем, что, по мнению С.Г. Шулежковой, вполне объяснимо: «поэтические отрывки легче усваиваются, запоминаются, благодаря ритмическому построению и рифме; к тому же, именно поэтические произведения часто кладутся на музыку, а музыка может дать крылья не только шедевру, но даже посредственному творению» [Шулежкова 2002: 91—92]. А.П. Чехов не придерживается правила дословного (точного) цитирования и часто перефразирует поэтические строки, хотя последние остаются вполне узнаваемыми.
А.П. Чехов использует интертекстемы из таких произведений М.Ю. Лермонтова, как «Благодарность» (1840): «За все, за все благодарю!» (И.Л. Леонтьеву-Щеглову, 22 января 1888 г.);
эпиграмма «Толстой» (1831): «<...> болезнь сия <...> имеет свои скрытые от нас хорошие цели и послана недаром... Недаром, недаром она с гусаром!» (А.С. Суворину, 25 ноября 1892 г.).
Автор писем играет словами, свободно включая в свой текст интертекстемы; отторгнутые от своей природной среды и включенные в новый текст, они «становятся частью этого текста, усиливая его выразительность» [Коваленко1989: 28]. Так, перефразируя стихотворные строки М.Ю. Лермонтова «Есть речи — значенье темно иль ничтожно!..» (1839), Чехов пишет: «Тонкости, которые сообщаете мне Вы про Худекова, не казались мне толстыми до получения Вашего письма. Значение их было для меня темно иль ничтожно...» (Н.А. Лейкину, 28 января 1886 г.); в другом письме он употребляет цитату из «Бородино» (1837): «когда на пути своем встречаю какого-нибудь юного юмориста, то читаю ему «Бородино» и говорю «Богатыри не вы!»» (В.В. Билибину, 18 января 1895 г.).
Следующим автором, чье произведение послужило источником интертекстем для чеховского эпистолярия, стал А.С. Грибоедов (22 интертекстемы). Одна из главных причин популярности «Горя от ума» кроется «в его языке, ярком, точном, афористичном и глубоко русском» [Шулежкова 2002: 90], поговорочный материал этого произведения «творится репликами всех действующих лиц, главных и второстепенных, положительного (Чацкого), нейтральных и отрицательных, так что составляет своего рода естественную стихию, в которой развивается сценическая речь комедии» [Винокур 1974: 57].
А.П. Чехов, перефразируя строки из «Горя от ума» (1824) пишет: «<...> но знания действующих лиц и содержания романа недостаточно для того, чтобы сметь суждение иметь» (Н.А. Лейкину, 11 мая 1888 г.); или в письме А.С. Суворину от 27 марта 1894 г.: «А зафилософствуй — ум вскружится» (ср. «Пофилософствуй — ум вскружится» (д. II, явл. 1)); «Вы теперь можете написать мне: «Шумим, братец, шумим!»» — в письме О.Л. Книппер от 30 сентября 1899 г. А.П. Чехов употребляет слова Репетилова (д. IV, явл. 4).
Автор писем не упустил из вида и басни И.А. Крылова (21 интертекстема). Используя либо удачный фрагмент басни, семантика которого развивается в сторону обобщения, либо мораль басни, либо метафорический образ, А.П. Чехов умело синтезирует в своих текстах семантику интертекстем с тем смыслом, который он вкладывает в конечный текст:
«Мне делается неловко за публику, которая ухаживает за литературными болонками только потому, что не умеет замечать слонов» (М.В. Киселевой, 13 декабря 1886 г.). В этом отрывке Чехов употребляет метафорические образы, заимствованные из басни И.А. Крылова «Любопытный» (1814), семантика которых хоть и сохраняет связь с содержанием басни, но тяготеет в сторону обобщения.
Неточную цитату из той же басни А.П. Чехов использует в письме А.С. Суворину от 11 сентября 1890 г.: «когда уже я покончил с каторгою, у меня такое чувство, как будто я видел все, но слона-то и не приметил». В другом случае (в письме М.В. Киселевой от 11 марта 1891 г.) писатель сознательно указывает другой источник, стараясь придать высказыванию большую значимость, вместе с тем А.П. Чехов, соединяя несоединимое, «играет» фразами: «В писании сказано: он ахнуть не успел, как на него медведь насел» (цитата из басни И.А. Крылова «Крестьянин и разбойник» (1815)).
В качестве своеобразной характеристики употребляет А.П. Чехов цитату из басни И.А. Крылова «Кот и повар» (1813): «А он (А.Н. Плещеев. — С.Г.) «слушает да ест» и курит свои сигары, от которых у его поклонниц разбаливаются головы» (А.С. Суворину, 30 мая 1888 г.).
К наиболее плодовитым авторам крылатых выражений, по мнению С.Г. Шулежковой, можно отнести и Н.В. Гоголя [Шулежкова 2002: 92]. Это можно проследить на примере чеховских писем (21 интертекстема).
Например, «Вчера был на земском собрании (я — гласный) и чувствовал себя там «Неуважай корытом»» (Е.М. Шавровой-Юст, 19 апреля 1896 г.). В приведенном отрывке из письма А.П. Чехов, подчеркивая свое эмоциональное состояние, употребляет имя крепостного крестьянина из «Мертвых душ» Н.В. Гоголя (т. 1, гл. VII). Для яркой характеристики собеседника писатель вновь обращается к произведению «Мертвые души»: «Сегодня обедал с редактором «Сибирского вестника» Картамышевым. Местный Ноздрев, широкая натура... Пропил 6 рублев» (А.С. Суворину, 20 мая 1890 г.).
В.В. Виноградов писал, что «гоголевское» в аспекте литературного языка сводилось к «неистощимой поэзии комического слога» и к «чудному дару подслушивать устную речь говорящего русского человека и менять ее по характеру, свойствам, мгновенному чувству лиц, им выводимых» [Виноградов 1982: 378].
Так «гоголевский слог» проявляется в письмах А.П. Чехова: «Всем женихам надо говорить, как гоголевская невеста: «Пошли вон, дураки!»» (М.В. Киселевой, 25 декабря 1897 г. (6 января 1898 г.)). Легко узнаваемая фраза «пошли вон, дураки!» отсылает нас к комедии Н.В. Гоголя «Женитьба» (1835). В отрывке из письма А.С. Суворину от 6 (18) февраля 1898 г. Чехов употребляет интертекстему из «Ревизора» (д. 1, явл. 2): «Когда в нас что-нибудь неладно, то мы ищем причины вне нас и скоро находим: «Это француз гадит, это жиды, это Вильгельм...»».
В числе авторов интертекстем из произведений зарубежной литературы можно назвать В. Шекспира, А. Доде, А. Дюма-отца и др. Но безусловным приоритетом в письмах А.П. Чехова пользуется В. Шекспир (27 интертекстем).
Следует отметить, что большая часть интертекстем взята из «Гамлета», например: «<...> а когда после спектакля («Симфония». — С.Г.) будет ужинать, то помяните меня в своих святых молитвах (М.И. Чайковскому, 16 апреля 1890) (акт 3, сц. 1); в перефразированном варианте эта фраза встречается в письме М.В. Киселевой от 11 марта 1891 г.: «Взбираясь на Везувий или глядя на бой быков в Испании, я помяну Вас в своих молитвах!», а также в письме А.И. Урусову от 1 января 1899 г.: «Будьте здоровы и благополучны, будьте веселы и хотя изредка поминайте меня в Ваших святых молитвах».
Другую фразу из того же произведения мы находим в письме А.С. Суворину от 4 (16) января 1898 г.: «Я видаюсь с ним (харьковским окулистом Гиршманом. — С.Г.), мы беседуем, но мне мешает его жена, суетливая недалекая женщина, скучная, как сорок тысяч жен». Еще одна перефразированная, но узнаваемая фраза из «Гамлета» (д. II, сц. 2) употреблена Чеховым в письме А.И. Плещееву от 31 марта 1888 г.: «Что он Гекуба, и что ему Гекуба?».
Необыкновенно эрудированный, талантливо находчивый в выборе слова А.П. Чехов с легкостью вплетает в свой текст различного рода интертекстемы, органично сочетая их значения с семантикой нового контекста. Так, в письме А.Н. Плещееву от 23 января 1888 г. автор пишет: «Он (Леонтьев. — С.Г.) величает меня в письмах почему-то Эгмонтом, а я, чтобы не оставаться в долгу, окрестил его Альбой». Граф Эгмонт и герцог Альба — герои трагедии И.В. Гете «Эгмонт». Эти прозвища встречаются на протяжении всей переписки между А.П. Чеховым и И.Л. Леонтьевым-Щегловым, обрастая при этом дополнительными смысловыми оттенками. Так, например, в письме И.Л. Леонтьеву-Щеглову от 1 января 1888 г. Чехов пишет: «Милый Альба! Называю Вас так, потому что Ваш трагический почерк — последнее слово инквизиции». Альварес де Толедо Фернандо Альба был испанским полководцем, правителем Нидерландов в 1567—1573 гг., одним из самых жестоких деятелей средневековой инквизиции, но в контексте чеховского письма это имя приобретает скорее шутливо-иронический оттенок.
2.3.2.2. Интертекстемы слабых литературных текстов
К «слабым», т. е. малоупотребительным в рассматриваемый период времени, литературным текстам для эпистолярия А.П. Чехова можно отнести произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина, И.И. Дмитриева, Г. Гауптмана и др. Всего обнаружено 40 интертекстем.
А.П. Чехов высоко ценил и мастерство русского сатирика XIX века М.Е. Салтыкова-Щедрина:
«Я мало-помалу становлюсь Подхалимовым и обманул Вас уж не раз...», — так писал Чехов Н.А. Лейкину 25 июня 1883 г., сравнивая себя с Подхалимовым — героем очерков М.Е. Салтыкова-Щедрина «В среде умеренности и аккуратности», «За рубежом», «Письма к тетеньке».
В свои письма Чехов включает интертекстемы из поэтических произведений И.И. Дмитриева, А.Н. Плещеева и др.:
«Недавно я обедал у Ермоловой. Цветочек дикий, попав в один букет с гвоздикой, стал душистее от хорошего соседства» (А.Н. Плещееву, 15 февраля 1890 г.). В этом примере автор перефразирует стихотворение И.И. Дмитриева «Простой цветочек, дикой...» (1805).
В переписке с А.Н. Плещеевым Чехов часто цитирует строки поэта, например, в письме от 31 марта 1888 г.:
«Место, уверяю Вас, восхитительное. Там
Все тихо... тополи над спящими водами,
Как призраки, стоят луной озарены...» (цитата из стихотворения «Странник» А.Н. Плещеева); в том же письме: «Вы убавите себе живот, загореете, повеселеете и переживете время, когда И сердце спит, и ум в оцепененье...» (цитата из стихотворения «И сердце спит...» А.Н. Плещеева).
В письмах А.П. Чехова встречаются также единичные интертекстемы из произведений А.В. Кольцова: «Псевдоним А. Чехонте, вероятно, и странен, и изыскан. Но придуман он еще на заре туманной юности, я привык к нему, а потому и не замечаю его странности. (А.С. Суворину, 21 февраля 1886 г.) («Разлука» (1840));
Л.Н. Толстого: «Пишу про Сахалин. Окончание этой работы представляется мне таким же отдаленным, как время, когда все будут целомудренны по рецепту толстовского Позднышева» (В.А. Тихонову, 14 сентября 1891 г.), где Позднышев — персонаж «Крейцеровой сонаты» (1887—1889);
И.С. Тургенева: «Бунину и Бабурину (т. е. Найденову) передай привет» (О.Л. Книппер-Чеховой, 28 октября 1903 г.), где шутливо обыгрывается название рассказа И.С. Тургенева «Пунин и Бабурин».
А.М. Горького: «<...> рассказ Вересаева — это грубая подделка под что-то, немножко под Вашего супруга Орлова» (А.М. Горькому, 3 января 1899 г.) («Супруги Орловы»);
В.Я. Брюсова: «Милый Жан! Укрой свои бледные ноги!» (И.А. Бунину, 26 октября 1902 г.). В этом письме Чехов обыгрывает однострочное стихотворение В.Я. Брюсова «О, закрой свои бледные ноги!».
Большой эрудит и знаток зарубежной литературы, Чехов в своих письмах употребляет интертекстемы:
из пьесы Г. Гауптмана «Одинокие»: «Я Иоганнес без жены» (О.Л. Книппер, 1 ноября 1899 г.);
из романа А. Доде «Жак» (1876): «Аржатон у Додэ сказал: жизнь не роман!» (А.С. Суворину, 30 декабря 1888 г.);
перефразированные интертекстемы из комедии А. Дюма-отца «Кин, или Гений и беспутство» (д. IV, картина V): «<...> до такой степени возненавидел свою пьесу («Иванов». — С.Г.), что готов кончить ее словами Кина: «Палками Иванова, палками!» (А.Н. Плещееву, 15 января 1889 г.) и др.
2.3.2.3. Интертекстемы сильных нелитературных текстов
К третьей группе, прежде всего, относятся интертекстемы, по происхождению своему восходящие к Библии и фольклорным текстам, пословицам, поговоркам. Библия — одна из самых известных книг земли, и «нет, пожалуй, такого свойства человеческого характера, такой сферы отношений, житейских коллизий, общественных и природных явлений, которые нельзя было бы охарактеризовать с помощью библеизмов. Человек рождается нагим, как Адам, может стать целомудренным, как Иосиф <...>, целовать кого-либо Иудиным поцелуем или носить на челе каинову печать» [Büchmann 1964: 7—8].
Множество крылатых выражений восходит к первой части Ветхого Завета, которую традиционно называют Пятикнижием Моисеевым [Шулежкова 2002: 51]. А.П. Чехов часто прибегает к цитированию Библии (найдено 29 примеров):
«Погода у нас все время стояла жаркая, сухая, и только сегодня в день Илии трахнул гром и разверзлись хляби небесные», — так писал автор М.В. Киселевой 20 июля 1891 г., употребляя цитату из Сказания о всемирном потопе (Бытие гл. 7, ст. 11: «в сей день разверзлись все хляби великой бездны»). Эту же интертекстему Чехов вводит в текст своего письма А.С. Суворину 20 мая 1890 г.: «В первые дни было сносно, но потом задул холодный ветер, разверзлись хляби небесные, реки затопили луга и дороги».
В письме А.И. Урусову от 3 мая 1891 г. Чехов употребляет интертекстему Содом и Гоморра, обозначающую «распущенность, а также крайний беспорядок, шум, суматоху» [Михельсон 1994] и восходящую к мифу о двух палестинских городах, которые за грехи их жителей были разрушены огненным дождем и землетрясением (Бытие гл. 19, 24—25):
«Ваше письмо <...> я получил только вчера, вернувшись из Содома и Гоморры»; при этом Чехов несколько видоизменяет значение этого выражения, и Содом и Гоморра воспринимается уже как обобщенный образ заграницы, как своеобразный символ.
Другой пример: «...дорогой Владимир Алексеевич, я послал Вам рассказ, прошло уже десять дней, а от Вас — ни гласа, ни воздыхания...» (В.А. Тихонову, 8 декабря 1891 г.). Эту цитату писатель заимствовал из IV Книги Царств (гл. 4, ст. 31).
Евангелие, или Новый Завет, было более читаемой книгой на Руси, чем Ветхий Завет [Шулежкова 2002: 59], и это нашло отражение в том, что интертекстемы из второй части Библии чаще встречаются в чеховской переписке.
Так, в письме А.С. Суворину от 22 января 1892 г.: «Благотворители хотят пятью хлебами пять тысяч насытить — по евангельски» (Евангелие от Матфея, гл. 14, ст. 19) или в письме тому же адресату от 27 марта 1894 г. Чехов пишет: «для меня Толстой уже уплыл, его в душе моей нет, и он вышел из меня, сказав: се оставляю дом ваш пуст» (Евангелие от Луки, гл. 13, ст. 35).
Из Евангелия от Луки (гл. 4, ст. 24) автор заимствует интертекстему (в перефразированном виде): «Несть праведен пророк в отечестве своем...» (И.И. Орлову, 22 февраля 1899 г.).
В измененном виде встречается и цитата из Псалтири (псалом 145, ст. 3: «не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения»): «На Ваше сетование относительно гувернера и всяких неудач я отвечу тоже текстом: не надейся на князи и сыны человеческие...» (И.И. Орлову, 22 февраля 1899 г.) или «В общем вынес впечатление, которое можно свести к тексту: «Не надейтеся на князи, сыны человеческие...»» (В.Г. Короленко, 9 января 1888 г.).
Из Послания к Ефесянам апостола Павла (гл. 4, ст. 26) берет Чехов следующую интертекстему: «Простите и смените гнев на милость. Писание говорит: «Да не зайдет солнце во гневе вашем!»» (Т.Л. Щепкиной-Куперник, 30 января 1900 г.) и др.
Возникновение интертекстем-библеизмов в чеховском эпистолярии, возможно, связано с тем, что, во-первых, Чеховых с детства воспитывали в соответствии с церковными канонами, во-вторых, значительную роль сыграла сама система образования с обязательными уроками «Закона Божьего». По мнению С.Г. Шулежковой, закреплению библеизмов в русском языке способствовали также культурные и религиозные традиции, поддерживаемые государством в дореволюционной России: узаконенные христианские праздники, религиозный быт, церковные службы, крещение, венчание и т. д. [Шулежкова 2002: 69]. Безусловно, все это не могло не повлиять на А.П. Чехова.
Прекрасно чувствуя живой народный язык, А.П. Чехов всегда удачно разбавляет свою речь «общими истинами» (пословицами, поговорками, выражениями), которые по своей структуре классифицируются как фраземы (31 пример).
Например, «Работы с утра до ночи, а толку мало... Денег — кот наплакал...» (М.В. Киселевой, 21 сентября 1886 г.);
«У нас нет ни ближайших, ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати» (А.С. Суворину, 25 ноября 1892 г.);
«Весь январь я работаю над «Степью», ничего больше не пишу, а потому разорился в пух и прах. Если «Степь» будет напечатана позже марта, то я взвою волком» (А.Н. Плещееву, 19 января 1888 г.);
«Женщин в его (Корша. — С.Г.) труппе нет, и у меня 2 прекрасные женские роли погибают ни за понюшку табаку» (Н.А. Лейкину, 4 ноября 1887 г.);
«Талант у него (Билибина. — С.Г.) большой, но знаний жизни ни на грош...» (И.Л. Леонтьеву-Щеглову, 12 апреля 1889 г.) и другие.
Используя терминологию Г.В. Денисовой, большинство интертекстем этой группы можно отнести к стереотипам, которые «составляют неотъемлемую часть ментального лексикона, имплицитное знание, в котором сосредоточена базовая аксиоматика национального языкового сознания, и именно это свойство делает их основным средством создания языковой игры...» [Денисова 2003: 72].
Активно в свой лексикон Чехов вводит шутливое восклицание, выражающее сетование по поводу чего-либо, увы и ах! В этом значении он использует его в письме М.В. Киселевой от 13 декабря 1886 г.:
«Увы и ах! В Питере я становлюсь модным, как Нана».
Но Чехов и это шутливое восклицание наполняет новым смыслом: «Невесту Вашу поблагодарите за память и внимание и скажите ей, что женитьба моя, вероятно, увы и ах!» (= не состоится) (В.В. Билибину, 1 февраля 1886 г.) или «В деревне засяду за работу и буду писать с ожесточением, ибо денег у меня — увы и ах!» (= нет) (В.В. Билибину, 22 февраля 1892 г.).
Часто эти интертекстемы, как отмечалось выше, воспроизводятся в трансформированном виде и воспринимаются как вид словесной игры.
Исследования показывают, что многие устойчивые обороты являются общими для писем и художественной прозы. Так, в 1883 г. А.П. Чехов использует фразеологизм дело в шляпе в рассказе «Отвергнутая любовь». Затем этот оборот уже в 1891 г. мы встречаем в письме Е.П. Егорову:
«Напишите подробнее, а я прибавлю что-нибудь и дело в шляпе».
И, наконец, к этому фразеологизму Чехов обращается в «Вишневом саде»: «Вот так и будем действовать с трех концов — дело наше в шляпе».
2.3.2.4. Интертекстемы слабых нелитературных текстов
В эту группу включены интертекстемы из писем чеховских адресатов, автоинтертекстемы, слова и выражения из других языков, а также интертекстемы, отсылающие адресата к историческим местам или событиям. Всего найдено 30 примеров.
1. Происхождение интертекстем, взятых из писем чеховских адресатов, обусловлено тем, что переписка подразумевает, в первую очередь, диалогические отношения. Следует сразу оговориться, что в данном параграфе рассматриваются только интертекстемы, возникшие в результате своеобразной «беседы», т. е. мы не анализируем выдержки из текстов адресатов, которые Чехов включает в свои письма-рецензии.
А.П. Чехов всегда был остроумным собеседником и ценил остроумие других. Приведем несколько тому примеров:
«Ваше Суворин-шмерц я отлично понимаю» (И.П. Леонтьеву-Щеглову, 18 июля 1888 г.). Значение выделенного слова не совсем понятно, если не знать предысторию: 30 июня 1888 г. Леонтьев спрашивал в письме: «Где Суворин?... У меня изредка бывает «Суворин-шмерцен» <от нем. Schmerz — тоска>». А.П. Чехов умело подыгрывает собеседнику, включая в свой ответ это новообразование.
«Вы чехист? Покорно благодарим. Нет, Вы не чехист, а просто снисходительный человек» (М.И. Чайковскому, 16 марта 1890 г.). В этом случае писатель употребляет новообразование, созданное М.И. Чайковским и употребленное им в письме от 23 февраля 1890 г.: «В эту минуту я репинист и чехист, отношусь к Вашему таланту с какой-то влюбленностью...».
Чехов мастерски подмечает яркие, емкие выражения: «Если натура тут ни при чем, то, конечно, виновата жена... Хорошенькое словцо: баба «дьяволит»!» (Н.А. Лейкину, 22 марта 1885 г.). Это «словцо» писатель почерпнул из письма Лейкина от 15—16 марта 1885 г., затем использовал его в рассказе «Ведьма».
Особый интерес для исследователей представляет переписка с О.Л. Книппер. Эта женщина заняла особое место в духовной жизни Чехова, и письма к ней в полной мере отражают удивительную способность писателя сказать о важном в шутливой форме. «Пиши и скучно и однообразно, только, пожалуйста, почаще...», — пишет А.П. Чехов своей жене 28 ноября 1901 г. в ответ на ее письмо от 22 ноября 1901 г. («Я чувствую, Антон, что мои письма не удовлетворяют тебя, что я пишу скучно, однообразно, неинтересно»). «Ты пишешь: «Душа начинает ныть, когда я вспоминаю о твоей тихой тоске, которая у тебя, кажется, так глубоко сидит в душе». Какой это вздор, Дуся!», — ласково отвечает Чехов 24 августа 1901 г.
Тон в переписке задает, безусловно, Чехов. О многом тут говорит сама манера общения, называния. После того как актриса и писатель стали близки друг другу, на страницах их писем появились бесчисленные и странные на первый взгляд обращения: «собака», «лошадка», «бабуся», «дуся» и т. п. [Переписка... III 1996: 140]. Книппер переняла эту манеру Чехова, и в письмах уже становится сложно определить, кому первоначально принадлежит интертекстема. Например, в письме Чехову от 17 апреля 1901 г. О.Л. Книппер подписывает письмо «Книпшитц», А.П. Чехов в ответ пишет 22 апреля 1901 г.: «Милая, славная моя Книпшиц». Или другой пример, О.Л. Книппер заканчивает письмо Чехову от 11 декабря 1900 г. словами: «люби меня и пиши твоей собаке». Обращение «собака» часто встречается и в письмах Книппер, и в письмах Чехова: «милая моя собака» (28 декабря 1901 г.), «собака Олька!» (26 апреля 1901 г.), «Дуся моя, ангел, собака моя, голубчик» (29 октября 1901 г.) и многие др.
2. Следующую группу интертекстем можно назвать автоинтертекстемами (или эгоинтертекстемами), т. к. они создаются на основе собственных произведений писателя. К ним относятся, например, такие выражения, как бабы с пьесами, собачьи воротники и т. д. Выражение бабы с пьесами писатель впервые употребляет в устном рассказе собственного сочинения, известном в передаче Щепкиной-Куперник, затем активно использует его в переписке:
«Да, Вы правы, бабы с пьесами размножаются не по дням, а по часам...» (Т.Л. Щепкиной-Куперник, 1 октября 1898 г.).
Выражение собачий воротник как тип издателя также активно используется в дискурсе писателя. Это прозвище А.П. Чехов дал Е.А. Вернеру и неоднократно употреблял его в своих письмах:
«...когда <...> во главе изданий торчат какие-то серые круги и собачьи воротники, пристрастие к толщине издания не выдерживает критики...» (Я.П. Полонскому, 18 января 1888 г.).
Эпистолярный дискурс Чехова подразумевает умение адресатом декодировать информацию. В частности, употребление автоинтертекстем предполагает предварительное знакомство адресата с источником.
Так, в письме М.В. Киселевой от 29 сентября 1886 г. Чехов употребляет шутливо-назидательную фразу из своего рассказа «Сапоги всмятку», написанного для детей Киселевых: «Главное в жизни — чистописание!».
В письме Ал.П. Чехову от 3 февраля 1886 г. писатель вносит интертекстему маленькая польза — прозвище таганрогского мальчика, который копил мелкие деньги, приговаривая: «Все-таки маленькая польза»: «Филинюга, маленькая польза, взяточник, шантажист и все, что только пакостного может придумать ум мой!». Это выражение вошло в разговорный обиход семьи Чеховых, а затем было использовано А.П. Чеховым в повести «Моя жизнь».
В другом письме А.С. Суворину от нач. мая 1889 г. Чехов ставит подпись «Ваш Акакий Тарантулов». Акакий Тарантулов — вымышленный автор сценки, входящей в фельетон «Вынужденное заявление... скоропостижная конская смерть, или Великодушие русского народа». Фельетон был опубликован в «Новом времени» в апреле 1889 г. и, безусловно, А.С. Суворин прекрасно знал, кто такой Акакий Тарантулов.
«В Москву... в Москву! Это говорят уже не «Три сестры», а «Один муж»», — пишет Чехов своей жене 21 ноября 1903 г.
3. Прекрасно владея несколькими языками, А.П. Чехов включает слова и выражения из других языков (французского, латинского и др.). Эта группа стоит особняком, т. к. помимо экстралингвистических отношений здесь проявляются и межъязыковые связи, т. е. лингвистические отношения.
Самой многочисленной является подгруппа, состоящая из латинских слов и выражений. Медицинское образование сыграло определяющую роль в творчестве А.П. Чехова не только при выборе сюжетов, но и при выборе лексем:
«Когда я говорю о женщинах, которые мне нравятся, то обыкновенно затягиваю свою беседу до nec plus ultra (с лат. — крайняя степень. — С.Г.)» (В.В. Билибину, 1 февраля 1886 г.);
«Впрочем, de gustibus non disputantur (С лат. — о вкусах не спорят. — С.Г.)» (Н.А. Лейкину, 27 июня 1884 г.).
Часто Чехов употребляет латинские слова и выражения «по назначению», т. е. для описания состояния здоровья или процесса протекания болезни:
«У него (Билибина. — С.Г.) ненадежный habitus (с лат. — вид. — С.Г.)» (Н.А. Лейкину, 4 ноября 1887 г.); «Бывают при этой болезни временные улучшения, ухудшения и in statu (с лат. — без перемен. — С.Г.)» (Ал.П. Чехову, 8 мая 1889 г.);
«Болезнь, о которой Вы писали в последнем письме, дурна сама по себе, но ad vitam (с лат. — для жизни. — С.Г.) дает предсказание хорошее...» (А.С. Суворину, 29 марта 1890 г.) и др.
Нередко А.П. Чехов вплетает в свою речь французские слова и выражения. Например, «Никша, Тополев, Кашеваров и проч. и проч. — ведь это mouches volantes (с фр. — мушки перед глазами. — С.Г.), мешающие ясно видеть» (Е.М. Шавровой-Юст, 28 апреля 1896 г.); «Вы писака sui generis (с лат. — своеобразный. — С.Г.)» (И.Л. Леонтьеву-Щеглову, 22 февраля 1888 г.); «...не устроить ли нам при библиотеке «справочный отдел» en grand (с фр. — большой, на широкую ногу. — С.Г.)?» (Н.Ф. Иорданову, 23 октября 1896 г.) и др.
Слова и выражения из немецкого языка также встречаются в чеховской переписке: «Кстати: когда твой Geburtstag (с нем. — день рождения. — С.Г.)?» (О.Л. Книппер-Чеховой, 20 января 1902 г.) или «Энергия — фюйть! вроде alle Juden aus Paris — füit (с нем. — все евреи из Парижа — фюить! — С.Г.)!» (Ал.П. Чехову, 10, 11 или 12 октября 1887 г.).
Выбор того или иного языка у А.П. Чехова всегда оправдан. В частности, упоминая в письме Ал.П. Чехову грека Харлампидиса, учителя, с которым познакомился Ал.П. Чехов в Ялте, А.П. Чехов пишет: «Греческий дидаскалос (с гр. — учитель. — С.Г.) будет у тебя после десятого мая» и др.
Знание многих языков позволяло А.П. Чехову свободно включать в свою речь иностранные слова и выражения, не умаляя при этом значения русского языка, а наоборот, подчеркивая возможность придать тексту с помощью этих интертекстем новые семантические оттенки.
4. К группе интертекстем слабых нелитературных текстов относятся также своеобразные аллюзии, предполагающие знание исторических мест и событий.
Несколько тому примеров. Так, в отрывке из письма В.А. Тихонову от 31 мая 1889 г. Чехов пишет: «Живу я, милый российский Сарду, не в Париже и не в Константинополе, <...> а г. Сумах...». Это прозвище А.П. Чехов дал Тихонову за плодовитость и пристрастие к драматургическим шаблонам, свойственные французскому драматургу В. Сарду.
«Венеция меня очаровала и свела с ума, а когда выехали из нее, наступили Бэдекер и дурная погода» (М.В. Киселевой, 1 (13) апреля 1891 г.). Карл Бедекер — немецкий путешественник, автор и издатель путеводителей. Во времена Чехова это имя стало нарицательным обозначением всякого путеводителя.
«Вы опять в мрачном «Кокоревском подворье»! Это Эскориал...» (И.Л. Леонтьеву-Щеглову, 5 января 1897 г.). Так А.П. Чехов переименовал гостиницу, сравнивая ее с дворцом-усыпальницей испанских королей в Мадриде.
А.П. Чехов всегда мечтал о собственном «клочке земли», и в приведенном отрывке сравнивает себя с Цинциннатом — римским землевладельцем, который сам обрабатывал землю:
«Денно и нощно мечтаю о хуторе. Я не Потемкин, а Цинциннат» (И.Л. Леонтьеву-Щеглову, 18 февраля 1889 г.).
2.3.2.5. Структура интертекстем чеховского эпистолярия как основной критерий лингвистической классификации
Безусловно, экстралингвистическая классификация удобна при описании интертекстем, т. к. позволяет проследить путь «вербальных вкраплений» от текста-источника к тексту-реципиенту, но при этом она не дает полного представления о природе данных текстовых единиц. Поэтому, на наш взгляд, для более полного описания интертекстем необходимо привлекать и лингвистические критерии.
Учитывая структуру и функционирование интертекстем в чеховском эпистолярии, мы предлагаем разделить эти текстовые единицы на интертекстемы-цитаты и интертекстемы-аллюзии.
Итертекстемы-цитаты, в свою очередь, мы делим на 2 группы:
1) точные цитаты, например: «А он (А.Н. Плещеев. — С.Г.) «слушает да ест» и курит свои сигары...» (А.С. Суворину, 30 мая 1888 г.). В этом отрывке из письма автор употребляет цитату из басни И.А. Крылова «Кот и повар» (1813);
2) перефразированные (или неточные) цитаты, например: «Сегодня буду мыть себе голову. Полцарства за баню!» (О.Л. Книппер-Чеховой, 8 ноября 1903 г.). Здесь А.П. Чехов шутливо перефразирует слова из трагедии Шекспира «Ричард III»: «Коня! Коня! Полцарства за коня!» (акт V, сц. 4). Следует отметить, что интертекстемы второй группу встречаются в письмах Чехова чаще, чем интертекстемы первой группы. Это, в первую очередь, обусловлено свойствами памяти, а во-вторых, особенностями живой разговорной речи.
В качестве интертекстем-аллюзий в письмах А.П. Чехова чаще всего выступают антропонимы, например, в письме Н.А. Лейкину от 25 июня 1883 г.: «Я мало-помалу становлюсь Подхалимовым (героем очерков М.Е. Салтыкова-Щедрина «В среде умеренности и аккуратности», «За рубежом», «Письма к тетеньке». — С.Г.) и обманул Вас уж не раз...» и др. Реже — названия произведений, при этом в структурном отношении они могут видоизменяться: «Бунину и Бабурину (т. е. Найденову) передай привет» (О.Л. Книппер-Чеховой, 28 октября 1903 г.).
Результаты исследования показывают, что для более полной характеристики интертекстем необходимо учитывать как лингвистические, так и экстралингвистические факторы. С учетом этого, мы делим интертекстемы чеховского эпистолярия, во-первых, по степени их активности в речи и принадлежности к определенному источнику (экстралингвистический фактор), во-вторых, по структуре и функционированию их в тексте (лингвистический фактор).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |