Глава IX. «Дама с собачкой». Курортный роман и ценность любви

Повесть «Дама с собачкой» чаще всего рассматривают в аспекте курортного хронотопа и курортного романа¹. «По мнению психологов, цели, преследуемые мужчинами и женщинами, когда они заводят курортный роман, практически идентичны: почувствовать новизну ощущений, окунуться хоть и в мимолётные отношения, зато без обязательств и быта, испытать необычные чувства от сексуальной близости... Курортный роман предполагает быстротечность, лёгкость и необязательность, по крайней мере так к нему относится большинство мужчин»², — пишет Е.П. Ильин. Современный психолог говорит о стереотипах поведения мужчин и женщин в этой ситуации. С течением времени они практически не изменились. Чехов, действительно, воспроизводит эту схему отношений, но до известных пределов. Курортный роман — только эпизод в жизни героя, значительно важнее то, что было до него, и что — после. Как и в рассказах «Страх», «О любви», автора интересуют проблемы экзистенциального выбора, личной экзистенции, ценности любви.

Вот что мы узнаём о Гурове от повествователя: «Ему не было ещё сорока, но у него была уже дочь двенадцати лет и два сына-гимназиста. Его женили рано, когда он был ещё студентом второго курса, и теперь жена казалась в полтора раза старше его» (С. 10, 128). Сам Гуров рассказывал Анне Сергеевне, «что он москвич, по образованию филолог, но служит в банке; готовился когда-то петь в частной опере, но бросил, имеет в Москве два дома» (С. 10, 130). Брак, семья — важнейшая часть экзистенциального выбора, но героя «женили», т. е. выбор сделали за него. Гуров — филолог, готовился петь в частной опере, т. е. его интересовали литература, музыка, но он «служит в банке». Два дома в Москве — это доходные дома, таким образом, средства для жизни у героя есть, но есть ли жизнь? До встречи с Анной Сергеевной у Гурова были дети, нелюбимая жена, которой он изменял, другие женщины, сослуживцы, жильцы, докторский клуб. В социальном аспекте Гуров ничем не примечателен, его жизнь в Москве — среднестатистическая жизнь определённого круга людей. И только встретив в Ялте даму с собачкой, герой обретает в жизни смысл.

Героиня также ничем не примечательна, и в её случае был сделан неправильный экзистенциальный выбор: «она выросла в Петербурге, но вышла замуж в С.», вышла замуж, потому что «томило любопытство», муж у неё служит, и он — «лакей». А.В. Кубасов заметил: «Дом Анны Сергеевны недоступен взору нового Дон Гуана, но не таит загадки. Об укладе жизни, царящем в нём, можно догадаться по той же собачке, которая играет роль метонимической детали. Такую же функцию выполняет мельком упомянутая лорнетка, показавшаяся Гурову вульгарной, характеризующая костюм Анны Сергеевны в целом»³. Итак, герои Чехова — обычные люди. Все авторские мотивировки в рассказе глубоко психологичны. В личной экзистенции Гурова не было места любви. К женщинам он относился как к средству разнообразить жизнь.

Автор-медик в образе героя воспроизводит распространённый среди мужчин психотип Дон Жуана. Но в отличие от «Драмы на охоте», в «Даме с собачкой» нет психопатологии. Если бы донжуанство Гурова было болезнью, он не смог бы полюбить Анну Сергеевну. Среди партнёрш Гурова были женщины, которые его любили: «Он всегда казался женщинам не тем, кем был, и любили они в нём не его самого, а человека, которого создавало их воображение и которого они в своей жизни жадно искали; и потом, когда замечали свою ошибку, то всё-таки любили. И ни одна из них не была с ним счастлива» (С. 10, 142—143).

Следовательно, любили не Гурова — Дон Жуана, а потенциального, лучшего Гурова, который открылся внутреннему взору Анны Сергеевны и который реализует свой человеческий потенциал в акте любви. «Для любви характерна жертвенность по отношению к другому человеку, полное принятие его существования, необыкновенная солидарность с ним. В случае же изолированного чувственного влечения об этом не может быть и речи. Наш партнёр может быть привлекателен, может нравиться, но как личность он не тематичен. Человек заперт в своей имманентности, отсутствует жертвенный жест, сознание любовной ценности партнёра — того, что он достоин любви», — писал Дитрих фон Гильдебранд⁴.

Но любовь героя к героине начинается с «изолированного чувственного влечения». Им овладела «соблазнительная мысль о скорой, мимолётной связи, о романе с неизвестною женщиной, которой не знаешь по имени и фамилии» (С. 10, 129). З.С. Паперный отметил рациональное начало в Гурове; сфера эмпатии, эмоций для него закрыта: ««Если она здесь без мужа и без знакомых, — соображал Гуров, — то было бы не лишнее познакомиться с ней». Уже сама интонация гуровских мыслей многое рисует в его облике, придает завязывающемуся роману характер курортного знакомства. Этому впечатлению способствует и на редкость точное: «соображал Гуров»; он не мечтает, не ожидает, не надеется, а именно соображает — спокойно, рассудительно, деловито»⁵.

Повествователь уже сообщил читателю, что с женщинами Гуров «чувствовал себя свободно и знал, о чём говорить с ними и как держать себя; и даже молчать с ними ему было легко» (С. 10, 129). Повествователь сообщил также, что «в его наружности, в характере, во всей его натуре было что-то привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин, манило их» (С. 10, 129). Далее мы видим, как происходит знакомство, Гуров «ласково поманил к себе шпица» и, когда собака подошла, «погрозил ему пальцем». Все эти детали и характеристики раскрывают психотип Дон Жуана.

Текст Чехова может быть прочитан как искусство соблазнения, всё происходит естественно. Шпиц — единственно близкое существо в курортном городе для Анны Сергеевны, и когда он заворчал, героиня взглянула на Гурова. Шпиц, таким образом, один предлог для разговора, второй — общая ситуация курортного хронотопа: «Вы давно изволили приехать в Ялту? — Дней пять. — А я уже дотягиваю здесь вторую неделю. Помолчали немного. — Время идёт быстро, а между тем здесь такая скука! — сказала она, не глядя на него» (С. 10, 129). Деталь «не глядя» примечательна, Анна Сергеевна не искательница приключений, она испытывает чувство неловкости. А Гуров говорит: «Это только принято говорить, что здесь скучно. Обыватель живёт у себя где-нибудь в Белёве или Жиздре — и ему не скучно, а приедет сюда: «Ах, скучно! Ах, пыль!» Подумаешь, что он из Гренады приехал» (С. 10, 130). И героиня Чехова засмеялась. Так состоялось знакомство. «Что-то в ней есть жалкое всё-таки» — первое впечатление Гурова об Анне Сергеевне (С. 10, 130).

Далее курортный роман у Чехова развивается по законам жанра: будут совместные прогулки, разговоры. Гуров, как опытный соблазнитель, знает, что Анна Сергеевна в амурных делах неопытна, нужно время, чтобы она привыкла к нему. Герой «Дневника соблазнителя» С. Кьеркегора замечает: «Женщина — это слабый пол, между тем для неё гораздо важнее, чем для мужчины, оставаться одинокой в юности»⁶. Герой Кьеркегора говорит о женственности, одиночество в юности — её условие, и Гурова привлекает в Анне Сергеевне именно женственность. Время в данном рассказе Чехова — это неделя, будет душный «праздничный день», герои пойдут на мол, чтобы «посмотреть, как придёт пароход». «Она много говорила, и вопросы у неё были отрывисты, и она тотчас же забывала, о чём спрашивала; потом потеряла в толпе лорнетку» (С. 10, 131). Далее Анна Сергеевна молчит, нюхает цветы, не глядя на Гурова. «Погода к вечеру стала получше, — сказал он. — Куда же мы теперь пойдём? Не поехать ли нам куда-нибудь? Она ничего не ответила. Тогда он пристально поглядел на неё и вдруг обнял её и поцеловал в губы, и его обдало запахом и влагой цветов, и тотчас же он пугливо огляделся: не видел ли кто? — Пойдёмте к вам... проговорил он тихо. И оба пошли быстро» (С. 10, 131).

Психологический анализ автора даётся в аспекте гендерной психологии. В.Я. Лакшин заметил: «Автор «Дамы с собачкой» с особой деликатностью подходит к сокровенным тайнам души и предпочитает психологическому анализу в собственном смысле слова — намёк и недосказанность»⁷. В течение недели, конечно же, были поездки. Молчание героини означает, что ей не хочется куда-то ехать, это пройденный этап. И «нюхает цветы», «не глядя», — означает, что она готова переступить границу дозволенного. И когда она «не отвечает на вопрос», Гуров «пристально поглядел на неё» и только потом «обнимает» и «целует» под воздействием вспыхнувшего сексуального желания, как истинный Дон Жуан. Далее будут номер в гостинице, поза кающейся грешницы, Гуров будет есть арбуз. «Гурову было уже скучно слушать, его раздражал наивный тон, это покаяние, такое неожиданное и неуместное; если бы не слёзы на глазах, то можно было бы подумать, что она шутит или играет роль. — Я не понимаю, — сказал он тихо, — что же ты хочешь? Она спрятала лицо у него на груди и прижалась к нему. — Верьте, верьте мне, умоляю вас... — говорила она. — Я люблю честную, чистую жизнь, а грех мне гадок, я сама не знаю, что делаю. Простые люди говорят: нечистый попутал. И я могу теперь про себя сказать, что меня попутал нечистый» (С. 10, 133).

Обратим внимание на смену местоимения: после близости Гуров, как и Ильин в «Несчастье», говорит женщине «ты», она же по-прежнему обращается к нему на «вы». Гуров значительно старше Анны Сергеевны, он остаётся для неё авторитетом и после близости. Обратим также внимание на то, что при первой встрече Гуров замечает: «сколько ещё несмелости, угловатости было в её смехе, в разговоре с незнакомым» (С. 10, 130). И после «падения» Гуров видит: «Тут всё та же несмелость, угловатость неопытной молодости, неловкое чувство» (С. 10, 132). Повествователю важно подчеркнуть, что в донжуанском списке Гурова — это тоже первый опыт, таких женщин у него не было. К тому, что произошло, она «отнеслась как-то особенно, очень серьёзно, точно к своему падению» (С. 10, 132). «Грех», «падение», «нечистый попутал» — эта самооценка героини вводит читателя в область аксиологии, героиня оценивает произошедшее в терминах христианской этики. И слова Гурова — «Я не понимаю, что же ты хочешь» — говорят о том, что телесная близость была, а духовной близости ещё нет.

Но автор не осуждает мужчину за «грех», моральный императив отсутствует. Для автора-медика чувственное влечение — в природе человека. В этом смысле либидо — сущее, и современный философ оправдывает его: «Библейскому реализму известно и то, что либидо принадлежит к сотворённой существенной благости человека, и то, что оно искажено и двусмысленно в состоянии отчуждения. Либидо становится неограниченным и подпадает под тиранию принципа удовольствия. Оно использует бытие другого не как объект воссоединения, но как орудие получения удовольствия»⁸. У Чехова мужчина «использовал» женщину для получения собственного удовольствия. Гуров не видит в Анне Сергеевне «другого»: «Но сексуальное желание и сексуальная автономия становятся злом, когда они пренебрегают ядром другой личности, то есть когда они не соединены с двумя другими качествами любви и не подходят под высший критерий агапе. Агапе ищет другого в своём собственном средоточии», — писал П. Тиллих⁹.

Агапе будет в четвёртой главе, а во второй ещё раз присмотримся к детали — «арбуз»: «На столе в номере был арбуз. Гуров отрезал себе ломоть и стал есть не спеша. Прошло, по крайней мере, полчаса в молчании» (С. 10, 132). Гуров получает ещё одно чувственное удовольствие — от еды. «Полчаса в молчании» — знак отчуждения, каждый из участников недавнего соития погружен в своё. Обратим также внимание на жест: «Она спрятала лицо у него на груди и прижалась к нему» (С. 10, 133). Уже в «Безотцовщине», как мы помним, Анна Петровна и Софья клали голову на грудь Платонову. За жестом стоит выход из отчуждения, доверие женщины мужчине, бессознательная просьба о защите. В гостинице Гуров пребывает в самости гедониста, Дон Жуана. Гуров относится к Анне Сергеевне как к ещё одному «приключению». Но этот жест повторится в четвёртой главе: «...и едва он вошёл, как она уже припала к его груди. Точно они не виделись года два, поцелуй их был долгий, длительный» (С. 10, 142). Конечно же, два этих жеста соотносятся: в первом случае Гуров растерянно «бормотал»: «Полно, полно...» (С. 9, 133); во втором случае Гуров отвечает поцелуем на поцелуй. В этой сцене в соответствии с гендерным стереотипом мужчина откликается на бессознательную просьбу женщины о помощи. И у него, и у неё есть общее поле ценностных смыслов.

Английский исследователь заметил: «Мы знаем реакцию чеховских персонажей, но нелегко ответить, как она рождается»¹⁰. Чехов описывает мельчайшие движения человеческой души не называя их, а намекая на них. Но та или иная деталь может иметь разную семантику. Обратим внимание на «помолчали немного», «Анна Сергеевна уже молчала» — это гендерная психология. Но потом будет поездка в Ореанду, где герои «сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали». И это уже философия. Молчание в Ореанде, действительно, напоминает молчание М. Метерлинка в «Сокровище смиренных»¹¹. «Так шумело внизу, когда тут ещё не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет» (С. 10, 133). Образ моря вводит тему «непрерывного движения жизни на земле» и тему смысла человеческой жизни. «Новый Гуров» рождается на наших глазах, Ореанда — это начало становления. Там, на скамейке, в обществе молодой женщины в молчании двоих стареющий мужчина что-то почувствовал. Но что открылось герою?

Эпизод в Ореанде — символичен, а следовательно, он проецирует не одно значение. Море — сама жизнь, это стихия, время, свобода. «Свобода человека основывается на том, что личность саму себя продвигает дальше, что она, существующая лишь в реализации своей сущности, вырисовываемой её любовью, способна сама определять в рамках границ своего индивидуального существа, быть ей такой или другой», — писал М. Шелер¹². Герой Чехова ещё не понимает, что в его жизни произошли изменения. От детерминированности собственного существования («женили», «два доходных дома», «служит в банке») он начинает движение к личности, к свободе выбора. «Именно и только на уровне межличностных контактов возникновение любовного чувства между двумя внутренне свободными субъектами (свободными от социальных условностей, прежде всего) подрывает устойчивость и идеологическую обоснованность сексистского гендерного порядка», — пишет современный психолог о любви Гурова и Анны Сергеевны¹³.

Действительно, «низшая раса» — это сексистский подход к женщине, именно он был доминантой до знакомства Гурова с Анной Сергеевной. Но в заключительной четвёртой главе во внутреннем монологе героя появляется слово тайна. «У него были две жизни: одна явная, которую видели и знали все, кому это нужно было, полная условной правды и условного обмана, похожая совершенно на жизнь его знакомых и друзей, — и другая, протекавшая тайно» (С. 10, 141). Внутренняя свобода, экзистенциальный выбор не решают всех проблем существования, более того, они усложняют его. Потому что в этом выборе, кроме Анны Сергеевны, есть ещё нелюбимая жена и любимая дочь.

Четвёртая глава начинается с того, что Гуров провожает дочь в гимназию, объясняет ребёнку, «почему зимой не бывает грома». Образ дочери подсказывает читателю, что простых решений в любви не бывает: как отец Гуров любит дочь, как мужчина любит замужнюю женщину. «И казалось, что ещё немного — и решение будет найдено, и тогда начнётся новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца ещё далеко-далеко и что самое сложное и трудное только ещё начинается» (С. 10, 143). Главная часть курортного романа — это «падение женщины», но у Чехова эротическое и сексуальное находятся, как мы убедились, на периферии. В центре — экзистенциальный смысл (в терминах экзистенциальной психологии). В.Б. Шумский пишет: «Круг внимания экзистенциальной психологии как раз и составляет проблематика человека, поставленного перед необходимостью, в смятении и сомнениях, определять свою идентичность и ценности, ради которых он живет»¹⁴. В существовании Гурова до встречи с Анной Сергеевной не было главных вещей: «другого» как второго «я», смысла личного существования, ценности личных жизненных установок. Основной мотивацией Гурова-Дон Жуана было удовольствие.

И дочь, по-видимому, тоже не была тогда смыслом жизни. Не случайно автор вводит её образ только в четвёртой главе, когда Гуров полюбил. Любовь мужчины к женщине открывает новые грани и в родительской любви. В заключительной главе мы видим нового Гурова, уже не Дон Жуана. В курортном романе на первый план выходит гендерная проблематика, она и составляла основу первых двух глав. В двух последних главах на первый план выходит экзистенциальная проблематика. По точному замечанию В. Набокова, в «Даме с собачкой» «нет никакой особой морали, которую нужно бы извлечь, и никакой особой идеи, которую нужно было бы уяснить»¹⁵. Напрашивается аналогия с анализом Л.С. Выготским рассказа И. Бунина «Лёгкое дыхание». Исследователь показывает, как у Бунина «житейская муть» становится «лёгким дыханием» (преодоление материала формой)¹⁶. Подобное происходит и в повести Чехова.

И здесь любопытно провести параллели с современниками писателя. Так, герой романа В. Буренина «Роман в Кисловодске» Аргунин, как и Гуров, приехал в Кисловодск «проветриться». Там он знакомится с Ниной Павловной Гальфтер, приехавшей из Таганрога. Нина Павловна вышла замуж в 16 лет «по любви» и даже приняла православие. Но «животная страстность» её мужа через год закончилась, и он «стал пошаливать на стороне». Муж уехал с любовницей, и Нина Павловна оказалась в Кисловодске. Эту историю она рассказала Аргунину ночью на скамейке. Но у Буренина в центре «житейская муть», писатель не поднимается над ней.

В его повести есть немало наблюдений в духе гендерной психологии. Вот как происходит курортное знакомство: «Она мельком оглянула нас обоих из-под веера, чуть-чуть усмехнулась и шепнула что-то казаку, двинув бровями, как бы показывая в нашу сторону». «Я наблюдал за нею. Она делала вид, что как будто совсем не примечает нас, отвернулась в сторону и даже заслонила веером лицо»; «Последнюю фразу она сказала нарочно громко и при этом не утерпела, оглянулась-таки в нашу сторону»¹⁷. Аргунин — житель Петербурга, известный литератор, красавец, статусный мужчина.

У Буренина женщина первой делает шаг к знакомству: она проходит мимо скамьи, на которой сидел Аргунин, возвращается и садится рядом. Между ними завязывается разговор, и Аргунин догадывается, почему женщина одна: «А вот что, Нина Павловна, — сказал я, как будто нечаянно прикоснувшись к её руке, — вот что: мне не нужно ваших объяснений, зачем вы сюда приехали. Я и так всё знаю: вы в разладе с супругом. Между вами и им есть женщина»¹⁸. Мы помним ещё по роману Лермонтова, что «первое прикосновение решает дело», вот и герой Буренина подвинулся ближе к женщине: «Я снова взял её за руку и, как бы с невольной дружеской настойчивостью, пожал её»; «Рука Нины Павловны крепко прижималась к моей, и порой я чувствовал прикосновение её стана и груди: она была без корсета, и упругое молодое тело ощущалось сквозь тонкую ткань»¹⁹.

Соблазнение происходит на лоне природы, за городом. В повести Буренина сексуальность подчеркнута, это открытие натурализма Золя и его последователей: «Новейшие писатели, во всяком случае, прогрессивней старых. Надо же это признать. Их творческая манера более научна. Они стараются отражать в своих вещах не личную, а собирательную психологию», — говорит литератор Антрекотов²⁰. Герой Буренина относится к Антрекотову с иронией, но элементы гендерной психологии в повести — это тоже «собирательная психология».

У Буренина мужчина и женщина ведут себя в соответствии с хронотопом «курортного романа». Не так у Чехова: «Дама с собачкой» начинается с изображения «собирательной психологии», а заканчивается «тайной» («Каждое личное существование держится на тайне»). О сексуальности в «Даме с собачкой» М. Фрайзе заметил: «Сначала она чрезвычайно похожа на чисто физиологическую собачью случку, пока не происходит чудо её одухотворенного превращения в любовь»²¹. Повесть Буренина заканчивается традиционно: смертью героини. Повесть Чехова не имеет «конца»: «чудо» не может быть объяснено рационально, «тайна» не может быть вербализирована.

Примечания

1. См., например: Одесская М.М. Чехов и проблема идеала. С. 388—406. У «Дамы с собачкой» есть литературные параллели: «Мимочка на водах» Л.И. Веселитской (См.: Турков А.М. А.П. Чехов и его время. С. 310—311; «Роман в Кисловодске» В.П. Буренина (См.: Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. С. 100).

2. Ильин Е.П. Психология любви. С. 239.

3. Кубасов А.В. Проза А.П. Чехова... С. 56.

4. Гильдебранд Д. фон. Метафизика любви. С. 51—52.

5. Паперный З.С. А.П. Чехов. Очерк творчества. М.: Худ. литература, 1960. С. 221.

6. Кьеркегор С. Или — или. Фрагмент из жизни. С. 351.

7. Лакшин В.Я. Толстой и Чехов: в 2 т. Т. 1. М.: ОАО «Московские учебники и картолитография», 2009. С. 443.

8. Тиллих П. Любовь, сила и справедливость. Их онтологические качества и применение в сфере этики // Трактаты о любви. М., 1994. С. 155.

9. Там же. С. 156.

10. Lantz Kenneth A. Chekhov Cast of Characters // A Chekhov Companion / Ed. by Toby W. Clyman. London: Greenwood Press, 1986. P. 82.

11. См.: Степаненко А.А. О чём молчат герои «Дамы с собачкой» А.П. Чехова // Русская речь. 2008. № 3. С. 20—22.

12. Шелер М. Философские фрагменты... С. 257.

13. Воронцов Д.В. Репрезентации феминности в творчестве А.П. Чехова... С. 43—44.

14. Шумский В.Б. Экзистенциальная психология и психотерапия. Теория, Методология, практика. М.: Изд-во ВШЭ, 2010. С. 4.

15. Набоков В.В. Лекции по русской литературе. С. 337.

16. Выготский Л.С. Психология искусства. Минск: Современное слово, 1998. С. 160—180.

17. Буренин В. Мёртвая нога. Роман в Кисловодске. СПб., 1889. С. 118, 121, 122.

18. Буренин В. Мёртвая нога. Роман в Кисловодске. С. 141.

19. Там же. С. 132, 142.

20. Там же. С. 175.

21. Фрайзе М. Проза Антона Чехова. С. 300.