Замечательный мастер художественного слова, А.П. Чехов рассматривал литературу как общественное явление, а служение литературе как служение обществу. Многочисленные высказывания писателя по вопросам литературы пронизаны одной мыслью, чётко выраженной им в известном письме к М.В. Киселёвой: «Художественная литература потому и называется художественной, что рисует жизнь такою, какова она есть на самом деле. Её назначение — правда безусловная и честная»1.
Выяснение литературных взглядов Чехова представляется необходимым потому, что буржуазное литературоведение в этом вопросе очень много напутало. Буржуазные исследователи пытались представить Чехова аполитичным писателем, далёким от общественной жизни, не ставившим в своих произведениях острых социальных проблем. Даже в советское время появлялись работы, извращённо толковавшие литературно-эстетические воззрения Чехова. В.М. Фриче2, например, утверждал, что Чехов как реалист деградировал, приближаясь к импрессионизму, что он якобы примирялся с самодержавием.
Импрессионистом представил Чехова и В. Бойчевский в статье «Чехов о творчестве»3. И это в то время, когда ещё современниками отмечался его реализм, когда общеизвестными были общественные выступления писателя (в том числе протест против отмены выборов в академики Горького), поездка Чехова на Сахалин. Сам Чехов придавал этому своему шагу большое значение. Он писал: «И я рад, что в моём беллетристическом гардеробе будет висеть и сей жёсткий арестантский халат»4.
Общественную направленность творчества Чехова отмечали В. Короленко и М. Горький. «Огромное вы делаете дело вашими маленькими рассказиками — возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумёртвой жизни — чёрт бы её побрал!»5, — писал М. Горький.
На это же указал и М.И. Калинин: «Он рисовал в целом убийственную картину русского мещанства и чиновничества с их косностью, тупостью и чёрствостью. Он живописно и метко изображал политический гнёт, ограбление крестьян помещиками и кулаками, безысходность крестьянства при царизме и капитализме». Суждение М.И. Калинина о значении писателя завершалось указанием на то, что Чехов «как бы подготовлял почву для пролетарских писателей»6.
* * *
Взгляды Чехова на литературу нельзя рассматривать в отрыве от его общественно-политических взглядов, от мировоззрения. Творчество писателя в основном относится к 80—90-м годам XIX века. 80-е годы часто называют эпохой «безвременья». Но, с другой стороны, известно, что именно в 80-е годы зародилось социал-демократическое движение. В 1883 году была создана марксистская группа «Освобождения труда». Среди интеллигенции ширились демократические настроения.
Чехов с начала и до конца творческого пути оставался на позициях передового человека своего времени. Все виды рабства, в том числе и духовного, вызывали в нём омерзение. Ещё в 1883 году в письме к брату Александру Чехов прямо высказался против крепостничества: «Хорош бы я был, если бы надел на Зембулатова дурацкий колпак за то, что он незнаком с Дарвином! Он, воспитанный на крепостном праве, враг крепостничества — за одно это я люблю его!»7.
Не менее ярко Чехов написал по этому вопросу позднее, в дневнике 1897 года: «19 февраля — обед в «Континентале» в память великой реформы. Скучно и нелепо. Обедать, пить шампанское, галдеть, говорить речи на тему о народном самосознании, о народной совести, свободе и т. п., в то время, когда кругом стола снуют рабы во фраках, те же крепостные, и на улице, на морозе ждут кучера, это значит лгать»8.
Для политических взглядов Чехова характерна ненависть к умеренным либералам, болтунам. Писатель видел горе народное и с сочувствием изобразил жизнь деревенских тружеников. Лицемерные догмы народников, либеральные разговоры буржуа вызывали противодействие Чехова. Врач по образованию, Чехов был материалистом во взглядах на природу.
«Всё, что живёт на земле, — писал он, — материалистично по необходимости. В животных, в дикарях, в московских купцах всё высшее, неживотное обусловлено бессознательным инстинктом, всё же остальное материалистично в них и, конечно, не по их воле... Вне материи нет ни опыта, ни знаний, значит, нет и истины»9.
С материалистических позиций Чехов осуждал мистицизм, мракобесие, увлечение спиритуализмом. А в то время модными были религиозно-мистические учения декадентов. Мережковский проповедовал интуитивизм. Распространение получили и идеи толстовства. В противовес им Чехов воспевает человеческий разум и диалектически рассматривает явления действительности. Последнее видно из строк:
«Коли уж становиться на точку зрения естественного развития, то не только Гоголя, но даже собачий лай нельзя ставить вне русла, ибо всё в природе влияет одно на другое и даже то, что я сейчас чихнул, не останется без влияния на окружающую природу»10.
Мировоззрение Чехова складывалось под влиянием трудов великих русских учёных-естествоиспытателей Мечникова, Сеченова, Менделеева, Тимирязева. С позиций материализма он решал основной вопрос эстетики — об отношении искусства к действительности. Искусство является отображением жизни, объективного мира.
Материализм Чехова сказался и в оценке им роли и назначения искусства и науки. Как и великие русские революционные демократы, Чехов утверждал, что наука и искусство являются средством познания жизни, что реалистические произведения дают объективную истину. Следовательно, Чехов отмечал, что литература учит жизни, т. е. имеет большое воспитательное значение. С другой стороны, он указывал и на познавательную роль литературы.
Интересны в этом отношении мысли писателя, высказанные им в черновом письме к Григоровичу: «Я, помню, читал два-три года назад какой-то французский рассказ... где автор, описывав дочь министра, вероятно, сам того не подозревая, дал верную клиническую картину истерии; тогда же я подумал, что чутьё художника стоит иногда мозгов учёного, что то и другое имеют одни цели, одну природу, и что, быть может, со временем при совершенстве методов им суждено слиться вместе в гигантскую, чудовищную силу, которую трудно теперь и представить себе...»11.
Уже одни эти высказывания Чехова позволяют заключить, что он ценил литературу за её познавательную функцию, за то, что она учила жизни. В этой связи необходимо подробнее остановиться на вопросе об авторских оценках изображаемого, о тенденциозности литературы.
В 80-е годы Чехов не совсем ясно высказывался по этим вопросам. Он считал, что писатель должен «правильно ставить вопросы» своими произведениями, не разрешая их до конца. Он писал: «В «Анне Карениной» и в «Онегине» не решён ни один вопрос, но они Вас вполне удовлетворяют потому только, что все вопросы поставлены в них правильно. Суд обязан ставить правильно вопросы, а решают пусть присяжные, каждый на свой вкус»12.
В этих словах есть осуждение тенденциозности. Но сделано оно в целях осуждения субъективизма, допускавшегося народнической литературой. А субъективизм этот приводил к искажению действительности. Чуткий художник, Чехов не мог это не осудить.
Всем же своим творчеством Чехов доказал, что он никогда не был бесстрастным, равнодушным художником: «Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах, и мне одинаково противны как секретари консисторий, так и Нотович с Градовским»13.
Ложь и насилие он осуждал и в «осколочных» рассказах, и в произведениях зрелой поры — в «Палате № 6», «Мужиках», «В овраге», «Крыжовнике» и др.
В письме к А.С. Суворину Антон Павлович писал:
«Вы браните меня за объективность, называя её равнодушием к добру и злу, отсутствием идеалов и идей и проч. Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов, говорил бы: кража лошадей есть зло. Но ведь это и без меня давно уже известно»14.
Далее Чехов признаёт, что было бы приятно соединить художество с проповедью, но в таких маленьких рассказах, как его, это трудно. Однако от вынесения оценки он не отказывался. Писатель резко протестовал против обвинения его в беспринципности и открещивался от объективизма. «Если мне симпатична моя героиня Ольга Михайловна, — писал он о рассказе «Именины», — либеральная и бывшая на курсах, то я этого в рассказе не скрываю, что, кажется, достаточно ясно»15.
Художник обязан выносить суждение об изображаемом, но он «должен судить только о том, что понимает»16.
Однако, осуждая объективизм, Чехов стоял за объективность. А объективность обязывает писателя не чуждаться так называемых грязных вопросов, он должен побороть свою брезгливость.
«Для химиков, — писал Чехов, — на земле нет ничего нечистого. Литератор должен быть так же объективен, как химик; он должен отрешиться от житейской субъективности и знать, что навозные кучи в пейзаже играют очень почтенную роль, а злые страсти так же присущи жизни, как и добрые»17.
Объективный художник сможет дать полную, широкую картину жизни, лишённую односторонности и лакировки.
Повышением художественного мастерства можно добиться того, что читатель самостоятельно сделает выводы, подсказанные ему художественными образами. Эффект от этого будет больший. «Можно страдать, — говорил писатель, — заодно со своими героями, но, полагаю, нужно это делать так, чтобы читатель не заметил. Чем объективнее, тем сильнее выходит впечатление»18. Сам Чехов блестяще проводил это в своих произведениях. Присутствия автора мы не замечаем. Но он властно водит нас за руку, и мы неминуемо становимся на его точку зрения. Это точно подметил М.И. Калинин:
«Несмотря на исключительную скупость в словах, несмотря на отсутствие внешних проявлений чувств к своим героям, он так покоряет читателя, так воздействует на него, что тот сам делает необходимый вывод»19.
Ненависть к одним, симпатии к другим проявлялись в большинстве его произведений. Чехов и слышать не хотел о том, что он писатель без направления. «Но разве в рассказе от начала до конца я не протестую против лжи? Разве это не направление?»20, — восклицал он.
Всё дело в том, что Чехов не писал специальных политических статей, не решал социальных вопросов в публицистических отступлениях, а выражал своё отношение к этим вопросам непосредственно в ткани художественного произведения. И в этом он не расходился в решении вопроса о тенденциозности с Ф. Энгельсом.
Ф. Энгельс в известном письме к М. Гаркнес писал: «Чем больше скрыты взгляды автора, тем это лучше для произведения искусства»21.
Такое решение вопроса наиболее правильно. Мысли, идеи, заключённые в яркие художественные образы, окажут гораздо большее эмоциональное воздействие на читателей. Это понимали все великие писатели и старались избежать длинных рассуждений или описаний душевного состояния героя.
Герои в поступках, действиях должны раскрывать те или иные черты характера, тогда произведение будет «заразительно». В подчёркивании «заразительности» литературы Чехов перекликается с Л. Толстым.
Как и Л. Толстой, он понимал, что излишняя рассудочность вредит искусству. «Живые образы создают мысль, а мысль не создаёт образа»22, — говорил Чехов.
Подчёркивая образность, эмоциональность литературы, Чехов не забывал о её идейном назначении. Писатель должен вкладывать определённый смысл в свои образы. Подметив существенные явления жизни, писатель должен ярко запечатлеть их, и тогда легко будет сделать нужные выводы. «Если я живу, думаю, борюсь, страдаю, то всё это отражается на том, что я пишу... Я правдиво, то есть художественно, опишу вам жизнь, и вы увидите в ней то, чего раньше не видели...»23.
Как видим, правдивость у Чехова — это синоним художественности. Такую тенденциозность он приветствует. А тенденциозность голую, равнозначную субъективизму, отвергает. Писательницу Шаврову Чехов упрекал: «...тенденция так и прёт, подробности расплываются, как пролитое масло, лица же едва намечены»24.
Термин «тенденциозность» имеет в своём основании именно неумение людей возвышаться над частностями»25, — писал, Чехов. Он предоставлял читателю делать выводы, а дело писателя «только в том, чтобы быть талантливым, то-есть уметь отличать важные показания от неважных, уметь «осветить фигуры и говорить их языком»26.
Субъективизм или субъективность в плохом смысле слова осуждались писателем, ибо они в конечном итоге приводят к натурализму, к мелочному копированию.
Писатель не должен описывать то, что нравится и интересно только ему. В письме к брату Александру Чехов обвинил последнего за рассказ, в котором молодые супруги целый день «целуются, ноют, толкут воду... А опиши ты обед, как ели, что ели, какая кухарка, как пошл твой герой, довольный своим ленивым счастьем, как пошла твоя героиня, как она смешна в своей любви к этому подвязанному салфеткой, сытому, объевшемуся гусю»27.
Такой субъективизм нетерпим. Субъективизм такого рода Чехов называл самой страшной вещью. Писатель должен изображать общеинтересное, то, что близко читателям, а субъективный элемент пусть выразится в оценке изображённого.
Итак, Чехов никогда не был бесстрастным писателем, способным равнодушно взирать на мерзости жизни. Он признавал социальное значение литературы и правильно решал проблему её тенденциозности.
* * *
Специальных обзоров или очерков по истории литературы и даже литературно-критических статей Чехов не писал. Однако в письмах, фельетонах, в записных книжках и дневниках великий реалист, обобщая свой богатый писательский опыт, оставил многочисленные высказывания по интересующему нас вопросу. По ним составляется представление о стройной системе его литературных взглядов — продолжении эстетики великих русских писателей-реалистов.
Начнём с кардинального вопроса реализма — с проблемы типического.
Типический образ — это собирательный образ. Для его создания нужна кропотливая работа, изучение закономерностей жизни, умение схватить характерное, существенное. Следовательно, творческий акт — целенаправленная деятельность.
«Художник, по убеждению Чехова, наблюдает, выбирает, догадывается, компанует — уж одни эти действия предполагают в своём начале вопрос; если с самого начала не задал себе вопроса, то не о чем догадываться и нечего выбирать»28.
Уже одни эти строки Чехова отводят от него обвинения в беспринципности, в объективизме. Но Чехов в том же письме Суворину ставит точки над «и», заявляя: «...если отрицать в творчестве вопрос и намерение, то нужно признать, что художник творит непреднамеренно, без умысла, под влиянием аффекта; поэтому, если бы какой-нибудь автор похвастал мне, что он написал повесть без заранее обдуманного намерения, а только по вдохновению, то я назвал бы его сумасшедшим»29.
В представлении Чехова, как и многих других деятелей нашей культуры, гений, талант — это интерес, помноженный на труд. Писатель должен быть прежде всего тружеником. В письме от 6 апреля 1884 года Чехов ругает брата Александра за лень: «Литература для тебя труда не составляла, а ведь это труд»30.
Неустанной работы над совершенствованием своих произведений Чехов требовал не только от начинающих писателей, но и от авторов, уже поработавших в литературе. Обширная переписка писателя даёт многочисленные доказательства этого.
В кропотливом труде писатель отбирает основное, а несущественное, второстепенное отбрасывает. «Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично»31.
Образ вынашивается в памяти, исчезает нехарактерное, он обрастает другими персонажами, «...и получается нечто вроде небесного свода: одна большая луна, и вокруг неё масса очень маленьких звёзд»32.
В создании образов Чехов опирался на лучшие традиции предшествующей литературы. Он следовал примеру Гоголя, умевшего использовать деталь для обобщения и выбрать необычное из самых заурядных явлений.
«Чем предмет обыкновеннее, — писал Гоголь, — тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было, между прочим, совершенная истина»33. И это писатель блестяще осуществил в «Мёртвых душах» и в других произведениях.
Чехов следовал и примеру Л. Толстого, который деталь использовал для индивидуализации героя (вспомним торчащие хрящи ушей Каренина).
Нивелировку образов, схематизм Чехов считал губительными для литературы. Чтобы быть полнокровным, жизненным, образ должен быть строго индивидуализированным. «Нельзя жевать всё один и тот же тип»34, — говорил Чехов.
Но важно не просто индивидуализировать, необходимо умело сочетать индивидуальное и общее. Одним из способов создания типического образа является преувеличение, заострение. Но преувеличивая, нельзя нарушать внешнее правдоподобие. К этому способу Чехов прибегал довольно часто.
Им созданы такие образы, как Беликов, унтер Пришибеев, Очумелов, Душечка и др. В этих образах конденсируются качества, свойственные многим людям, определённым прослойкам общества. Вместе с тем они строго индивидуализированы, обогащены жизненными деталями, поэтому олицетворяют собой правду жизни. В этом их неувядаемая прелесть.
Не случайно В.И. Ленин так широко использовал в своих трудах чеховские образы. И Душечка, и Беликов, и Пришибеев не раз фигурировали в трудах В.И. Ленина, направленных против всех и всяких врагов пролетариата.
Индивидуализация должна достигаться всеми изобразительными средствами, имеющимися в распоряжении художника. Однако должна быть исключена грубая подделка под простонародный язык: «Мы-ста» и «шашнадцать» сильно портят прекрасный разговорный язык»35, — указывал писатель.
Копание в деталях тоже вредит искусству. Чехов избегал детальных описаний, в которых тонула главная авторская мысль.
Чехов говорил, что каждая строчка должна быть, как соком, пропитана сознанием цели. Устами Дорна в «Чайке» он сказал: «...Художественное произведение непременно должно выражать какую-нибудь большую мысль... В произведении должна быть ясная, определённая мысль». Излишняя детализация приведёт к тому, что картина расплывётся, станет натуралистичной. Многие высказывания Чехова направлены против натурализма. Антипатией к этому литературному направлению объясняется двойственное отношение писателя к Эмилю Золя.
Как политический деятель Золя вызывал восхищение Чехова, в особенности в год знаменитого процесса по делу Дрейфуса. Искренние и смелые выступления Золя против судей и правительства — организаторов дела Дрейфуса — снискали ему симпатии у прогрессивных людей всего мира. Именно эти события послужили формальным поводом для разрыва Чехова с А.С. Сувориным.
Однако Чехов не любил Золя как художника, осуждал в его произведениях копирование жизни — натурализм. Решительное осуждение натурализма мы видим и в художественных произведениях Чехова, например в фельетоне «Ряженые».
Мысль фельетона сводится к тому, что внешний вид часто обманчив. Нужно проникать вглубь жизни.
Очень часто Чехов советовал молодым писателям выбрасывать натуралистические подробности, беспощадно вымарывать всё, что замедляет развитие действия и не способствует раскрытию основных образов. Подробностями «надо жертвовать ради целого». Отсюда и вытекает знаменитый афоризм Чехова: «краткость — сестра таланта». Требованием краткости Чехов продолжает пушкинские традиции. О краткости говорится во многих письмах к писателям. Девизом Чехова были слова: «Надо люто марать». Афоризмом стало изречение писателя об описании ночи по блестящему горлышку бутылки и тени от мельничного колеса, повторенные им в «Чайке» и в рассказе «Волк». К этому Чехов добавлял требование простоты и искренности: «Первая и главная прелесть рассказа — это простота и искренность»36.
Чарующую простоту языка Чехова отмечал и такой замечательный критик, как М. Горький, писавший: «...никто не может писать так просто о таких простых вещах, как вы это умеете. После самого незначительного вашего рассказа — всё кажется грубым, написанным не пером, а точно поленом»37.
Само собой разумеется, простота вовсе не означает опрощение, снижение требования к форме. Скорее наоборот. Чехова огорчало, что основная масса читателей проходила мимо его художественных находок. Он писал: «Литературное общество, студенты, Евреинова, Плещеев, девицы и проч. расхвалили мой «Припадок» вовсю, а описание первого снега заметил один только Григорович»38.
Против упрощения направлены слова Чехова: «Надо не Гоголя опускать до народа, а народ подымать к Гоголю»39.
Чехов нацеливал писателей на создание новых форм, жанров, посредством которых можно передать всё многообразие и сложность жизни.
Проблему новаторства Чехов, в частности, ставит в пьесе «Чайка», где об этом широковещательно говорит Треплев, но сам он, оказывается, не может создать полнокровных произведений.
Чехов многократно призывал молодых писателей идти своими путями, отказаться от шаблонных образов. Вместе с тем он отмечал, что новое должно быть лучше старого, должно явиться шагом вперёд.
Шаблон, серость в литературе зло высмеивались Чеховым. Строки писателя из фельетона 1886 года «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.?» осуждают ходульные образы, кочующие из произведения в произведение: «Граф, графиня со следами когда-то бывшей красоты, сосед-барон, литератор-либерал, обедневший дворянин, музыкант-иностранец, тупоумные лакеи, няни, гувернантки, немец-управляющий... Герой, спасающий героиню от взбешенной лошади, сильный духом и могущий при всяком удобном случае показать силу своих кулаков»40.
Борясь за чистоту русского языка, Чехов писал И.Л. Леонтьеву (Щеглову): «Начать хоть с того, что всю музыку Вы испортили провинциализмами, которыми усыпана вся серёдка. Кабачки, отчини дверь, говорить и проч. — за всё это не скажет Вам спасиба великоросс... Язык щедро попорчен»41.
Но дело не только в злоупотреблении провинциализмами. Необходимо добиваться большой смысловой точности, из десятка синонимов нужно выбрать один, наиболее полно передающий смысл. Малейшая неточность приносит непоправимый вред: произведение лишается убедительности и конкретности.
В письме к А. Авиловой Антон Павлович Чехов писал:
«Для чего это Вашей героине понадобилось ощупывать палкой прочность поверхности снега? И зачем прочность? Точно дело идет о сюртуке или мебели (нужно плотность, а не прочность). И поверхность снега тоже неловкое выражение, как поверхность муки или поверхность песку»42.
В другом письме Чехов снова даёт наставления писательнице: «Вы не работаете над фразой; её надо делать — в этом искусство. Надо выбрасывать лишнее, очищать фразу от «по мере того», «при помощи», надо заботиться об её музыкальности»43.
Стилистическая точность и гибкость придают художественному произведению прелесть, они составляют важный компонент формы.
«Язык должен быть прост и изящен. Лакеи должны говорить просто, без пущай и без теперича»44.
Большую заботу писатель должен проявлять о композиции произведения. Элемента случайности, непродуманности не должно быть в любом творении. Все части произведения должны быть взаимосвязаны, вытекать одна из другой. «...В искусстве, как и в жизни ничего случайного не бывает»45.
Чехов был противником замысловатых сюжетов. «Чем проще фабула, тем лучше» — таков его критерий. Постоянны его советы отбрасывать начало рассказов, делать их как можно короче. Он пародировал приключенческий сюжет в известной «Шведской спичке». Но пародируя этот «замысловатый» сюжет, он создал замечательное реалистическое произведение, только с усложнённой архитектоникой.
Обязательным для композиции повествовательных произведений Чехов считал наличие действия, т. е. сюжета. Именно действие придаёт произведению стройность, грацию. Описания, второстепенные герои, не имеющие отношения к основной мысли произведения, отяжеляют его, делают рыхлым. Об этом Чехов ясно сказал в письме к писательнице Шавровой: «Прочтите Ваш рассказ: описание обеда, потом описание проходящих дам и девиц, потом описание компании, потом описание обеда... и так без конца. Описания, описания, описания... а действия совсем нет»46.
Об этом же композиционном изъяне писатель говорил и в другом письме к Шавровой: «Герой то лежит в кресле, то качается, то обедает, то играет, то гуляет — короче так много мест и времени, что приходится ожидать очень много действия, а действия-то и нет»47.
Загромождение деталями, подробностями делает произведение вялым, скучным. Частностями надо жертвовать ради целого. Сюжет нужно вынашивать, отшлифовывать. В произведении всё должно быть на своём месте, и не должно быть ничего лишнего. Всё преходящее необходимо выбрасывать.
«Романист-художник должен проходить мимо всего, что имеет временное значение»48.
Из деталей он отбирает лишь то, что с наибольшей полнотой раскрывает авторские мысли. Обрисовывать деталь можно лишь штрихами. «Для того, чтобы подчеркнуть, — говорил Чехов, — бедность просительницы, не нужно тратить много слов, не нужно говорить о ее жалком виде, а следует только вскользь сказать, что она была в рыжей тальме»49.
Служебную роль должен играть пейзаж. Чехов нигде не давал очень развёрнутых картин природы, имеющих самодовлеющее значение. Пейзажные зарисовки Чехова лаконичны, но всегда идейно насыщены. Они вкрапливаются в произведение, создавая нужное писателю настроение, или составляют фон развивающихся событий. Писатель требовал, чтобы пейзажи были колоритными, красочными: «Описание природы должно быть прежде всего картинно, чтобы читатель, прочитав и закрыв глаза, сразу мог вообразить себе изображаемый пейзаж...»50. Однако красочность должна достигаться отнюдь не романтизацией природы, а «только простотой»51.
Приём начинать произведение с развёрнутых описаний природы Чехов считал устаревшим. «Описания природы тогда лишь уместны и не портят дела, когда они кстати, когда помогают Вам сообщить читателю то или другое настроение, как музыка в мелодекламации»52.
В тех же случаях, когда пейзажные зарисовки очень длинны, они заслоняют действие и ослабляют впечатление.
Чехов считал, что в повествовательных жанрах — повести, рассказе — в развязке, в конце должно быть сконцентрировано впечатление от всего изображённого, должны быть упомянуты все герои.
Крупные произведения со сложной композицией Чехову как-то не давались. Мечта написать роман так и осталась не воплощённой. Писатель считал, что роман — это целый дворец, и нужно стремиться, «чтобы читатель чувствовал себя в нём свободно, не удивлялся бы и не скучал, как в музее»53.
* * *
Доминирующей особенностью творчества Чехова следует считать гуманизм. Чувство любви к людям окрашивало уже ранние произведения писателя. Однако гуманизм этот проявлялся в особых формах: то это открытое сочувствие к маленькому человеку (рассказы «Горе», «Тоска», «Ванька»), то обличение мещанства и вместе с тем сострадание к людям в «Злоумышленнике», «Неосторожности», «Альбионе» и др.
Любовью к людям согреты все произведения Чехова, включая и такие, в которых человека на первом плане нет («Каштанка»).
Чехов поэтизировал человека труда. Красота в его представлении неразрывна с трудом. И это помогало писателю показывать правду жизни. Эта сторона творчества Чехова хорошо показана в адресе литературно-художественного кружка:
«...Вы, как прежде Пушкин, Гоголь, Тургенев, ответили жизни только правдою, не желающею ни учить, ни утешать. И опять правда эта, не одетая ни в какие праздничные одежды, озарённая лишь глубокою любовью к человеку, хотя бы к герою «Скучной истории», обвеянная таинственным дыханием таланта, оказалась лучшим учителем и самым действительным утешением. Она сделала Вас дорогим России, она завоевала Вам бессмертие не только в истории русской литературы, но и в истории русской жизни, куда перейдёт имя Чехова в лучах неугасающей славы и неослабевающей признательности»54.
Народолюбие, постоянная забота о судьбах тружеников толкали Чехова на выработку определённой программы. Он понимал, что программа необходима: «Если вы зовёте вперёд, то непременно указывайте направление, куда именно вперёд. Согласитесь, что если, не указывая направления, выпалить этим словом одновременно в монаха и революционера, то они пойдут по совершенно различным дорогам»55.
Но понимая теоретически необходимость программы, Чехов практически её не выработал. Не поняв исторической миссии пролетариата как строителя новой жизни и не связав с ним своей судьбы, писатель постоянно звал вперёд, но «направления» не указывал. Это очень наглядно проявилось в решении им проблемы положительного героя. Чеховский положительный герой пассивен, он положителен лишь в морально-этическом плане. Яркий пример тому образ Дымова из «Попрыгуньи». Это замечательный человек, учёный-новатор, самоотверженно работающий для науки. Однако он не может дать отповедь подлецам и тунеядцам, которые льнут к его семье, как мухи к столу.
Проблему положительного героя Чехов решал не в теоретическом плане, а непосредственно художественным творчеством. Положительный герой Чехова прошёл определённую эволюцию. В 80-е годы этот герой совсем не выходил за рамки этики, морали. В 90-е годы положительный чеховский герой в какой-то мере обладает качествами протестанта, не мирящегося с пошлостью жизни. Однако и будучи уже зрелым писателем Чехов оставляет героев слишком деликатными, что мешает им в борьбе со злом. Именно деликатность мешает Дымову разогнать пошляков. Это-то и приводит его к гибели.
Все положительные герои Чехова демократичны по происхождению и связаны с трудом. Они посвящают свою жизнь какой-то светлой цели. Науке посвятил все свои силы Дымов, этому же отдал всего себя Пржевальский, образ которого так проникновенно писатель обрисовал в публицистической статье. Светлые идеалы влекут Нину Заречную («Чайка»), находящую смысл жизни в служении искусству. Эти же идеалы заставляют героиню «Невесты» порвать с родительским домом и уйти в неизвестность искать счастья в труде, в подвиге. Невеста, пожалуй, самая решительная героиня Чехова. Однако мысли, вложенные в этот образ, высказывались писателем раньше: «Такие рассказы я уже писал, писал много раз, так что нового ничего не вычитаешь»56.
К современной буржуазной литературе Чехов относился резко отрицательно. Ему претили приобретательство, стяжательские наклонности героев, создаваемых писателями-буржуа. Буржуазная «цивилизация» была далека от подлинной культуры. Её он осудил в художественных произведениях («Случай из практики», «Ионыч», «Учитель словесности» и др.), предприимчивость буржуазии он осуждал и в письмах.
Литература, предназначенная для удовлетворения запросов «верхних десяти тысяч», вызывала у Чехова отвращение. К писателям такого рода он относил Г. Сенкевича. О «Семье Полонецких» этого автора Чехов писал: «Это польская творожная пасха с шафраном». И далее: «...Каждая страница у него так и пестрит Рубенсами, Боргезе, Корреджио, Боттичелли — и это для того, чтобы щегольнуть перед буржуазным читателем своею образованностью и доказать кукиш в кармане материализму. Цель романа: убаюкать буржуазию в её золочёных снах. Будь верен жене, молись с ней по молитвеннику, наживай деньги, люби спорт — и твоё дело в шляпе и на том и на этом свете. Буржуазия очень любит так называемые «положительные» типы и романы с благополучными концами, так как они успокаивают её на мыслях, что можно и капиталы наживать и невинность соблюдать, быть зверем и в то же время счастливым»57.
Эти слова писателя не нуждаются в комментариях. Ненависть к буржуазным писателям и читателям с пресыщенными, извращёнными вкусами высказывается у Чехова во многих письмах. С этих позиций писатель оценил образ Штольца как образ буржуазного предпринимателя, дельца. Гончаров пытался в этом образе воплотить свой идеал, но он получился схематичным, надуманным, на что Чехов сделал особый упор:
«Автор говорит, что это великолепный малый, а я не верю. Это продувная бестия, думающая о себе очень хорошо. И собою довольная. Наполовину он сочинён, на три четверти ходулен»58. А в отзыве на книгу буржуазного писателя Бурже «Ученик» Чехов осудил идеализм автора и его попытку осудить материализм.
С буржуазной литературой у Чехова ассоциировались и писатели-декаденты. Чехов одним из первых начал опровергать теоретические установки декадентов, возрождавших догмы теоретиков «искусства для искусства». Писатель высоко ценил критические статьи известного критика-демократа В.В. Стасова, громившего адептов «чистого искусства».
В сказке «Рыбья любовь» Чехов обличал бессильные потуги декадентов создавать высокохудожественные произведения.
Он не отрицал таланта, мастерства у декадентов, указывая, что писать они «мастера». Но тем больший вред они могли принести читателям. По словам писателя, декаденты «лишь притворяются больными и безумными, — они все здоровые мужики...59
Их наигранный мистицизм, пессимистические мотивы, религиозные идеи приносили несомненный вред. Антон Павлович прямо говорил: «Жулики они, а не декаденты! Гнилым товаром торгуют... Религия, мистика и всякая чертовщина! Русский мужик никогда не был религиозным (прямая перекличка с Белинским), а чёрта он давным-давно в баню под полок упрятал... И ноги у них вовсе не «бледные», а такие, как у всех — волосатые»60.
Один из современников Чехова в своих воспоминаниях тоже отмечал отрицательное отношение писателя к декадентам. Чехов называл их «неискренними кривляками, бессмысленными подражателями иностранным писателям»61
О предпочтении реалистов декадентам свидетельствуют слова Чехова: «Если бы кто из вас прочёл сейчас хорошо Некрасова? Что бы от Бальмонта осталось?». А ведь к Бальмонту Чехов относился очень тепло, неоднократно отмечал его талантливость.
* * *
«...Никакое искусство и никакая наука в отдельности не в состоянии действовать так сильно и верно на человеческую душу, как сцена...»62 — эти слова раскрывают огромное значение, которое придавал Чехов драматургии. Театру А.П. Чехов отдал много сил, проявив смелое новаторство. Его пьесы с так называемыми подводными течениями, с реалистической символикой, решавшие злободневные вопросы современности, были явлением этапным. Теоретические высказывания писателя о драматургии представляют несомненный интерес.
Чехов максимально приближал театр к жизни, поэтому он требовал, чтобы на сцене было «так же сложно и так же вместе с тем просто, как и в жизни. Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни».
Но приближение к жизни, выведение на сцену ординарных людей, показ обыкновеннейших событий отнюдь не мельчит пьесы Чехова. В них заключено огромное философское содержание, они заставляют зрителя мыслить, воспитывают его.
Пьесы Чехова захватывают своими простыми, но в то же время очень яркими образами, лиризмом и драматизмом. Нашему народу они близки тем, что в них раскрываются судьбы простых людей, их талантливость и трудолюбие.
Чеховские пьесы настолько глубоки, что воспринимаются не сразу. Повторные чтения или просмотры как бы раздвигают горизонты, позволяют найти новое, что раньше не замечалось. Да и образы некоторыми актерами были поняты не сразу. В первых постановках «Чайки» Нина Заречная была в конце пьесы истеричкой, которая должна бы кончить самоубийством. Между тем Чехов наделил Нину Заречную глубокой верой в искусство, что наполняет её жизнь новым содержанием. Не случайно К. Треплев стреляется вторично, увидев, что Нина далеко ушла от него — она поняла подлинное своё назначение, она служит искусству.
Чехов очень много сделал для упрочения реалистического театра, когда были сильны веяния декаданса и натурализма. Своей обширной перепиской, творческим общением с крупнейшими театральными деятелями К.С. Станиславским и В.И. Немировичем-Данченко, с артистами он утверждал новый, реалистический, чеховский театр. Все вместе они утверждали принцип ансамбля — необычайной сработанности всех актеров — главных и второстепенных. В этой выработке ансамбля, по мысли Чехова, активнейшее, участие должен принимать автор пьесы, который должен участвовать на всех стадиях подготовки её. Он поможет найти правильную трактовку ролей.
Репертуар буржуазного театра изобиловал пустыми, развлекательными пьесами, бьющими на эффект. Это, считавшееся модой, увлечение Чехов решительно осуждал: «Герои и героини бросаются в пропасти, топятся, стреляются, вешаются, заболевают водобоязнью... Умирают они обыкновенно от таких ужасных болезней, каких нет даже в самых полных медицинских учебниках»63.
Говорить о правде жизни, даже о правдоподобии в таких пьесах не приходится. «Герой может, — иронизировал Чехов, — в одно и то же время плакать, смеяться, любить, ненавидеть, бояться лягушек и стрелять из шестиствольного револьверища системы Бульдог... и всё это в одно и то же время»64.
Чехов был против преувеличения как способа создания типов, особенно в драматургии, против схематического деления героев на положительных и отрицательных. «Современные драматурги начиняют свои пьесы исключительно ангелами, подлецами и шутами, — пойди-ка найди сии элементы во всей России»65.
Известно, что Чехов продолжал традиции Тургенева-драматурга, у которого он воспринял глубокий психологизм и ослабленность сюжета. Обыкновенные люди с их обыкновенными поступками интересуют драматурга. Показ обыкновенных людей поможет достигнуть правды жизни.
Драма «Иванов» имела задачей создать образ типического, массовидного героя. В беседе с Короленко Чехов подчеркнул это: «Ивановых тысячи... обыкновеннейший человек, совсем не герой»66. Этой пьесой Чехов хотел дать законченный тип «ноющего» человека: «...Я лелеял дерзкую мечту суммировать всё то, что доселе писалось о ноющих и тоскующих людях, и своим «Ивановым» положить предел этим исканиям»67.
Свою мечту драматург осуществил: он создал глубоко типические образы Иванова, дяди Вани, Астрова, Нины Заречной, Раневской и других.
В своих пьесах Чехов показал, по меткому выражению В.В. Ермилова, «движение самой жизни». В этом ему помогали оригинальность в разработке композиции, наделение героев языком, соответствующим их характерам, естественность коллизий.
Писатель стремился передать национальные черты своих героев, что проявлялось прежде всего в их характерах. Чехов подчеркнул это в письме А.С. Суворину: «Когда я писал пьесу, то имел в виду только то, что нужно, то есть одни только типичные русские черты»68.
Известно, что только подлинно национальные произведения литературы входят в сокровищницу мирового искусства. Подлинно национальное является в то же время общечеловеческим. Чехов понимал это и создавал подлинно национальные характеры и в эпических своих произведениях, и в драматургии.
Лаконизм, характерный для Чехова-прозаика, присущ и его драматургии. Он требовал: «Нельзя ставить на сцене заряженное ружьё, если никто не имеет в виду выстрелить из него»69.
Однако в сюжете драматического произведения должны быть и неожиданные повороты. Показывая повседневную жизнь, окрашивая всё лирикой, драматург может ввести неожиданные эпизоды, что отнюдь не нарушит правды жизни. В своей драматургической практике Чехов это применял: «Каждое действие я оканчиваю, как рассказы: всё действие веду мирно и тихо, а в конце даю зрителю по морде»70.
Развязкам пьес Чехов придавал особое значение: «Кто изобретёт концы для пьес, тот откроет новую эру»71.
* * *
Чехов преклонялся перед писателями-классиками и считал себя их учеником. Он учился у них точности, выразительности и ёмкости слова, мастерству типизации, удачному сочетанию формы с содержанием. Мастерской отделке одного из важнейших компонентов формы — языка писатель учился у Пушкина и Лермонтова, которых он считал блестящими стилистами, чья проза приближается к поэзии.
«Лермонтовская «Тамань» и пушкинская «Капитанская дочка», не говоря уж о прозе других поэтов, прямо доказывают тесное родство сочного русского стиха с изящной прозой»72, — говорил Чехов.
Широко известны слова Чехова о том, что рассказы Лермонтова он разбирал бы как в «школах, по предложениям, по частям предложения»73.
Творчество Гоголя, близкое Чехову не только обличительным пафосом, но в известном смысле и художнической манерой, вызывало у писателя восхищение: «Зато как непосредственен, как силён Гоголь и какой он художник! Одна его «Коляска» стоит двести тысяч рублей. Сплошной восторг и больше ничего. Это величайший русский писатель»74.
Вместе с тем Чехов критически относился к реакционным взглядам Гоголя.
У Лермонтова писатель учился не только языковому мастерству, но и глубокому психологизму в обрисовке образов.
Высокую оценку Чехов дал гражданской, политически заострённой поэзии Некрасова, которого во времена Чехова третировали представители «чистого искусства». «Я очень люблю Некрасова, уважаю его, ставлю высоко...»75, — писал Чехов в ответе на анкету «Отжил ли Некрасов?», разосланную газетой «Новости дня».
Жгучая, разящая сатира М.Е. Салтыкова-Щедрина приковывала к себе внимание Чехова. Ещё в 1886 году в письме к Н. Лейкину он писал о сказке «Праздный разговор»: «Прелестная штучка. Получите удовольствие и руками разведёте от удивления: по смелости эта сказка совсем анахронизм»76.
А после смерти великого сатирика Чехов в письме к А.Н. Плещееву высказал глубокое сожаление по поводу большой утраты и дал очень высокую оценку деятельности Салтыкова-Щедрина: «Это была крепкая, сильная голова. Тот сволочной дух, который живёт в мелком, измошенничавшемся душевно русском интеллигенте среднего пошиба, потерял в нём своего самого упрямого и назойливого врага. Обличать умеет каждый газетчик, издеваться умеет и Буренин, но открыто презирать умел только Салтыков. Две трети читателей не любили его, но верили ему все. Никто не сомневался в искренности его презрения...»77.
Не менее высоко Чехов ценил крупнейших зарубежных писателей — Байрона, Мопассана, Г. Гауптмана. Мировая известность к Мопассану, по мысли Чехова, пришла, как к мастеру короткого рассказа. Чехов предугадал большой талант И. Бунина, о котором он говорил ещё в начале творческого пути автора «Деревни»: «Из него большой писатель выйдет».
О С.А. Найдёнове Чехов говорил как о единственно настоящем драматурге «с самой что ни на есть драматической пружиной внутри».
Норвежскому драматургу Г. Ибсену Чехов отказывал в талантливости и говорил после просмотра «Дикой утки», что Ибсен не знает жизни, что в жизни так не бывает. В этом, как и в оценке творчества противоречивого писателя Л. Андреева («Ну, какой же Леонид Андреев писатель?»), сказалось отрицательное отношение Чехова к литературе символистов. О русских символистах он говорил: «Ни к селу, ни к городу они в русской литературе. Ни будущего у них нет, ни прошлого... Какие-то висящие в воздухе люди, эти российские Метерлинки...»78.
Великим реалистом Л. Толстым Чехов восхищался: «Толстой-то, Толстой! Это по нынешним временам не человек, а человечище, Юпитер»79.
Писатель перекликается с оценкой В.И. Ленина: «Какой матерый человечище!». Он предсказывал вечную славу автору «Войны и мира».
«Толстой, я думаю, никогда не постареет. Язык устареет, но он всё будет молод»80.
Своей творческой манерой Толстой оказал несомненное влияние на Чехова. Это влияние было настолько сильно, что сказывалось на сюжетах некоторых произведений. В рассказе «Именины» есть ситуация (разговор Ольги Михайловны с бабами о родах), похожая на эпизод из «Анны Карениной» Л. Толстого (Долли говорит с женщинами об этом же). Ольга Михайловна внезапно обращает внимание на затылок мужа (как Анна на хрящи ушей Каренина).
Высокую оценку у Чехова получил роман Л. Толстого «Анна Каренина». В письме к брату Михаилу 10 марта 1887 года писатель, жалуясь на дорожные неудобства, отмечал: «Единственным утешением служила для меня милая и дорогая Анна, которой я занимался во всю дорогу»81.
Отмечая отсутствие предисторий в произведениях Л. Толстого, Чехов писал А. Суворину: «Герои Толстого взяты «готовыми»; прошлое и физиономии их неизвестны, угадываются по намёкам, но ведь вы не скажете, чтобы эти герои вас не удовлетворяли...»82.
Из повестей и рассказов Л. Толстого он выделял «Казаки», «Холстомера», «Поликушку», но философские сочинения великого писателя встречали осуждение Чехова. О философии Толстого он писал: «Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше, не стоит одной кобылки из «Холстомера»83.
Шедевр Толстого «Войну и мир» Чехов перечитывал много раз, всегда открывая в нём новое. «Читаешь с таким любопытством, — писал Чехов А. Суворину, — и с таким наивным удивлением, как будто раньше не читал. Замечательно хорошо»84.
Чехова поразил и последний роман Толстого — «Воскресение», поразил широтой и яркостью картин русской жизни, глубиной психологических характеристик. Чехов писал: «Это замечательное художественное произведение. Самое неинтересное — это всё, что говорится об отношениях Нехлюдова к Катюше, и самое интересное — князья, генералы, тётушки, мужики, арестанты, смотрители. Сцену у генерала, коменданта Петропавловской крепости, спирита, я читал с замиранием духа — так хорошо!»85.
Вместе с тем Чехов отметил слабость и фальшь конца романа. Он даже говорил, что конца в произведении нет, «а то, что есть, нельзя назвать концом». Поставив столько острых и сложных вопросов, Толстой спрятался за текст из евангелия. Чехов осуждает это: «Решать всё текстом из евангелия — это так же произвольно, как делить арестантов на пять разрядов»86.
Известно, что Чехов отводил Толстому первое место в литературе. О непреходящей ценности произведений Л. Толстого Чехов хорошо сказал в поэтических строках письма к Д.В. Григоровичу: «Я глубоко убеждён, что пока на Руси существуют леса, овраги, летние ночи, пока ещё кричат кулики и плачут чибисы, не забудут ни вас, ни Тургенева, ни Толстого, как не забудут Гоголя...»87.
По многим вопросам писательского мастерства взгляды Чехова совпадают со взглядами Л. Толстого. Чехова поразило гимназическое сочинение, в котором о море было сказано, что оно большое. Толстой же, ратуя за простоту и ясность, написал специальную статью «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас, или нам у крестьянских ребят».
Ведь именно Чехов говорил, что «для писателя объективность дороже воздуха»88.
Из многообразного наследия И.С. Тургенева Чехов особо выделял «Отцы и дети»: «Что за роскошь «Отцы и дети»! Просто хоть караул кричи. Болезнь Базарова сделана так сильно, что я ослабел, и было такое чувство, как будто я заразился от него. А конец Базарова? А старички? А Кукшина? Это чёрт знает как сделано. Просто гениально»89.
Внимание Чехова привлекала и драматургия Тургенева. Автор «Чайки» высказывался о пьесах «Месяц в деревне», «Где тонко, там и рвётся», «Провинциалка».
В 1903 году Чехов советовал Московскому Художественному театру поставить «Месяц в деревне» и «Провинциалку». Последнюю пьесу он рекомендовал несколько сократить.
Косвенную оценку некоторых произведений Тургенева находим в рассказах Чехова. Рассказ «В ландо» даёт материал для оценки «Записок охотника». Писатель издевается над бароном Дронкель, высокомерно третирующим Тургенева. Дронкель должен поехать на панихиду по Тургеневу, а между тем Тургенева он не читал. «Записки охотника» он называет «Заметками охотника», богатства идей, политических проблем в этой книге барон не заметил, но правильно говорит, что «про охоту там и вовсе ничего нет».
Авторская оценка суждений Дронкеля очень ясна: даже наивная шестнадцатилетняя Марфинька просит барона замолчать.
Важно отметить, что Чехов восхищался Тургеневым-реалистом, создателем образа Базарова и лишь потом ценил его как певца русской женщины и лирика в прозе.
Чехов высоко ценил незаурядный талант А.Ф. Писемского. В письме к А.С. Суворину он опровергает мнения А. Скабичевского, который в своей «Истории новейшей литературы» считал Писемского обскурантом. «...Из всех современных писателей, — писал Чехов, — я не знаю ни одного, который был бы так страстно и убеждённо либерален... У него все попы, чиновники и генералы — сплошные мерзавцы. Никто не оплевал так старый суд и солдатчину, как он»90.
Писатель разграничивал политические взгляды талантливого писателя-реалиста А.Ф. Писемского и объективно-критическое направление его творчества.
С высокой похвалой Чехов отзывался и о замечательном реалисте Д.Н. Мамине-Сибиряке, ценя в его произведениях неприкрашенную правду жизни, которую писатель, как старатель, извлекал из русской действительности. «...В каждом его рассказе какой-нибудь Поль Бурже извлёк бы материала на пять толстых томов...» Сила Мамина-Сибиряка в том, что он вырос среди своих героев-уральцев, знает их досконально.
«Мамин принадлежит к тем писателям, которых по-настоящему начинают читать и ценить после их смерти»91, — так передаёт слова Чехова И.Н. Потапенко.
Писатель отмечал, что Мамин-Сибиряк писал народным языком, беря слова у народа, а не из словарей областных слов и не выдумывая своих. Поэтому многочисленные диалектные слова и народные поговорки кажутся вполне естественными и необходимыми. Творчество Мамина-Сибиряка можно уподобить пышному растению, взращённому на чернозёмной почве народной жизни.
Нет надобности говорить о творческой и дружеской близости Чехова с Короленко и Горьким. Их широкая переписка известна. Дружба их подкреплена и делом: в знак протеста против исключения Горького из почётных академиков вместе с Чеховым отказался от звания и В.Г. Короленко, у которого в дневнике есть запись: «Маленькая идиллия с «почётными академиками», которых может сменять департамент полиции простым возбуждением «дела о неблагонадёжности», — кончается»92.
О многих произведениях Короленко Чехов отзывался с восхищением. О рассказе «Соколинец» он писал, что это «самое выдающееся произведение последнего времени. Он написан, как хорошая музыкальная композиция, по всем тем правилам, которые подсказываются художнику его инстинктом»93.
М. Горького Чехов очень любил, дружил с ним длительное время, говорил, что он не только писатель, а ещё и поэт. Наибольшее восхищение Чехова вызывали горьковские рассказы «На плотах», «Трое», «Мой спутник», «Сирота», «В степи». Рассказ Горького «На плотах» Чехов ставил в один ряд с «Таманью» Лермонтова. «Талантливый, сочный писатель», — вот чеховская оценка Горького.
В горьковском наследстве почётное место занимает драматургия. Чехов подметил её новаторский характер. Именно в новаторстве и верности изображения жизни Чехов видел достоинства пьесы «Мещане», о которой он писал, что она очень хороша, написана по-горьковски, оригинальна. «Перчихин — как живой! Дочка его очаровательна, Татьяна и Пётр — тоже, мать их — великолепная старуха. Центральная фигура — Нил — сильно сделан, чрезвычайно интересен»94.
Ценно, что Чехов отметил главенствующее значение образа Нила, рабочего, противопоставленного миру собственников, мещан.
Писатель советовал Горькому ещё поработать над образом Нила: «Только роль Нила, чудесную роль, нужно сделать вдвое-втрое длинней, ею нужно закончить пьесу, сделать её главной»95. Эту же мысль Чехов развивал и позднее, в письме к К.С. Станиславскому, отмечая, что Нил не мужик, не мастеровой, а новый, обинтеллигентившийся рабочий.
Своими постоянными советами, разбором произведений Чехов помогал Горькому и многим начинающим писателям. Он был чутким, вдумчивым и в то же время требовательным наставником.
М. Горький учился у Чехова и мастерству рассказчика, и драматургическому искусству.
В заключение отметим, что высказывания Чехова по литературно-эстетическим вопросам помогают советскому литературоведению в разработке сложных проблем типического в литературе, вопросов народности и патриотизма писателей, художественного мастерства, специфики драматургического искусства.
Их анализ показал, что Чехов имел отчётливое, в основе своей материалистическое мировоззрение, что и обеспечило реалистический характер его эстетики.
Творчески осваивая богатейшие традиции писателей-классиков, Чехов создал свою систему литературно-эстетических взглядов, неразрывно связанную с его художественным методом. Писатель призывал к сочетанию тонкой лирики с едкой насмешкой, к умению деталью, будничными событиями раскрыть сложное общественное содержание. Это сложное содержание нужно передавать предельно ясным, но взволнованно напряжённым языком. Находя необычное в повседневном, писатель сумеет установить и показать глубинные процессы в жизни общества.
Всей своей деятельностью Чехов стремился поднять самосознание народа, внести свой посильный вклад в развитие отечественной культуры, добиться её дальнейшего расцвета.
Постоянно подчёркивая веру в светлое будущее своего народа, Чехов предчувствовал надвигающуюся бурю. Его творчество использовал пролетариат для утверждения революции.
Рассматривая литературу как отражение действительности, Чехов признавал необходимость использования её для познания и изменения жизни, общественного устройства.
Отрицательным отношением к антиреалистическим направлениям Чехов способствовал дальнейшему развитию реализма и в известном смысле зарождению социалистического реализма.
Чехов как теоретик и практик реализма оказал влияние на развитие мировой литературы. Его творчество высоко оценили Бернард Шоу, Лу Синь, Мао Дунь, Голсуорси, Го Мо-жо, Л. Стоянов, Елин-Пелин, Эльза Триоле и многие другие выдающиеся писатели зарубежных стран.
Примечания
1. «А.П. Чехов о литературе», М., Гослитиздат, 1955, стр. 42.
2. В.М. Фриче, Вступительная статья к собр. соч. А.П. Чехова, т. I, Гиз, 1930, стр. 95—97.
3. «Литературная учёба», 1940, № 10, стр. 21—23.
4. Книга «Остров Сахалин». — А.З.
5. «М. Горький и А. Чехов». Переписка. Статьи. Высказывания, Гослитиздат, М., 1951, стр. 62.
6. «Новый мир», 1939, № 6, стр. 7.
7. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 13, стр. 52 (цитаты из Полного собрания сочинений и писем даются по изданию 1944—1951 гг.)
8. Там же, т. 12, стр. 281.
9. А.П. Чехов. Полное собрание сочинений и писем, т. 14, стр. 360.
10. «А.П. Чехов о литературе», стр. 153—154.
11. «Письма А.П. Чехова», под ред. М.П. Чеховой, т. 1, М., 1912, стр. 362.
12. «А.П. Чехов о литературе», стр. 94.
13. Там же, стр. 83.
14. Там же, стр. 146.
15. Там же, стр. 87.
16. Там же, стр. 93.
17. «А.П. Чехов о литературе», стр. 42, письмо Киселёвой от 14 января 1887 г.
18. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 15, стр. 375.
19. «Новый мир», 1939, № 6, стр. 7.
20. «А.П. Чехов о литературе», стр. 85.
21. К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XXVIII, стр. 27.
22. «Чехов в воспоминаниях современников», Гослитиздат, М., 1954, стр. 188.
23. Там же.
24. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 16, стр. 219.
25. «А.П. Чехов о литературе», стр. 89.
26. Там же, стр. 78.
27. Там же, стр. 24.
28. «А.П. Чехов о литературе», стр. 93.
29. Там же.
30. Там же, стр. 35 (выделено мной. — А.З.).
31. Там же, стр. 192.
32. Там же, стр. 94.
33. Н.В. Гоголь, Собрание сочинений, т. 6, Гослитиздат, 1950, стр. 37.
34. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 14, стр. 176.
35. «А.П. Чехов о литературе», стр. 159.
36. «А.П. Чехов о литературе», стр. 80. Чехов под искренностью понимал заинтересованность автора, вживание его в тему. — А.З.
37. «М. Горький и А. Чехов. Переписка», Гослитиздат, 1951, стр. 61.
38. «А.П. Чехов о литературе», стр. 106.
39. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 20, стр. 173.
40. «А.П. Чехов о литературе», стр. 22.
41. Там же, стр. 70.
42. Там же, стр. 180.
43. Там же, стр. 191.
44. Там же, стр. 129.
45. «А.П. Чехов о литературе», М., 1954, стр. 273.
46. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 15, стр. 244.
47. Там же, стр. 364.
48. Там же, т. 16, стр. 60.
49. «Чехов в воспоминаниях современников», М., 1954, стр. 122.
50. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 16, стр. 235.
51. Там же, т. 18, стр. 22.
52. Там же, т. 16, стр. 235.
53. «Чехов в воспоминаниях современников», Гослитиздат, М., 1954, стр. 560.
54. Цитируется по кн. Н.И. Гитович, Летопись жизни и творчества А.П. Чехова, Гослитиздат, М., 1955, стр. 787—788.
55. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 12, стр. 301.
56. Там же, т. 20, стр. 76.
57. «А.П. Чехов о литературе», стр. 184.
58. Там же, стр. 125.
59. Там же, стр. 317.
60. «Чехов в воспоминаниях современников», Гослитиздат, М., 1954, стр. 560.
61. «А.П. Чехов о литературе», стр. 318.
62. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 7, стр. 243.
63. «А.П. Чехов о литературе», стр. 29.
64. Там же, стр. 30.
65. Там же, стр. 54.
66. «Чехов в воспоминаниях современников», Гослитиздат, М., 1954, стр. 105.
67. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 14, стр. 290.
68. «А.П. Чехов о литературе», стр. 113. Речь идёт об «Иванове». — А.З.
69. Там же, стр. 137.
70. Там же, стр. 53.
71. Там же, стр. 164.
72. «А.П. Чехов о литературе», стр. 60.
73. Там же, стр. 297. (Цитируется по воспоминаниям С.Н. Щукина.)
74. Там же, стр. 125. Письмо А.С. Суворину, май, 1889 г.
75. Там же, стр. 249.
76. Там же, стр. 29.
77. Там же, стр. 130.
78. «А.П. Чехов о литературе», стр. 319.
79. Из письма А.С. Суворину от 11 декабря 1891 г.
80. Из письма А.С. Суворину от 23 февраля 1893 г.
81. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 13, стр. 287.
82. Там же, т. 14, стр. 304.
83. Там же, т. 15, стр. 241.
84. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 15, стр. 259.
85. Там же, т. 18, стр. 313.
86. Там же, стр. 314.
87. Там же, т. 14, стр. 16.
88. Из письма к Шевровой. А.П. Чехов, Полное собрание сочинений и писем, т. 15, стр. 243.
89. «А.П. Чехов о литературе», стр. 171.
90. «А.П. Чехов о литературе», стр. 172—173.
91. «Чехов в воспоминаниях современников», Гослитиздат, М., 1954, стр. 286—287.
92. В.Г. Короленко, Дневник, т. IV, стр. 307.
93. «А.П. Чехов о литературе», стр. 57.
94. Там же, стр. 236. Письмо А. Пешкову от 22 октября 1901 г.
95. Там же.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |