Знакомство А.П. Чехова с известным судебным деятелем А.Ф. Кони состоялось в январе 1891 года, после возвращения Чехова с острова Сахалин. Между ними не было тесной дружбы, частых встреч, но почти до последних дней жизни писателя их объединяло чувство глубокой взаимной приязни и искреннего уважения друг к другу.
Упоминание об А.Ф. Кони встречается в письме Антона Павловича к писателю А.Н. Плещееву еще задолго до знакомства с Кони, что свидетельствует об интересе А.П. Чехова к личности выдающегося юриста. «Если можно достать где-нибудь судебные речи Кони, — писал Чехов, — то прочтите там дело об акушере Колосове и дворянине Ярошевиче на стр. 248. Какой чудный и богатый материал для романа из жизни патентованных сукиных сынов!» (П. III, 151).
Дело это слушалось в суде в феврале 1874 года, судебный отчет публиковался в газете «Голос» в номерах 46—54. Это был громкий процесс о подделке акций Тамбовско-Козловской железной дороги, в чем обвинялись врач-акушер Колосов, его компаньон Ярошевич и библиотекарь медико-хирургической академии Никитин — «дворянин старинного рода». Государственным обвинителем в суде выступал А.Ф. Кони.
Антон Павлович, указывая Плещееву 11 февраля 1889 года на сборник судебных речей А.Ф. Кони, изданных в Санкт-Петербурге в 1888 году, вероятно, не знал тогда, что «чудным и богатым материалом для романа» с процесса о подделке акций Тамбовско-Козловской железной дороги уже воспользовался Ф.М. Достоевский, буквально по горячим следам процесса создав роман «Подросток», который был начат им в период слушания дела Колосова и Никитина, в феврале 1874 года, и закончен в ноябре 1875 года.
Уже после знакомства с А.Ф. Кони А.П. Чехов в письме от 25 декабря 1891 года к другому судебному деятелю С.А. Андриевскому также упоминает о Кони и дает высокую оценку профессиональному мастерству обоих судебных деятелей: «О Ваших речах нужно писать или много или ничего. А много я не умею. Для меня речи таких юристов, как Вы, Кони и др<угие>, представляют двоякий интерес. В них я ищу, во-первых, художественных достоинств, искусства, и, во-вторых, — того, что имеет научное или судебно-практическое значение» (П. IV, 335).
Будучи в Петербурге, в январе 1891 года Антон Павлович получает приглашение от А.Ф. Кони, о чем и сообщает сестре в письме от 16-го января 1891 года: «Получил письмо от обер-прокурора кассационного департамента Кони. Хочет меня видеть, чтобы поговорить о Сахалине. Завтра пойду к нему» (П. IV, 163).
И уже после состоявшейся встречи сообщает родным: «Вчера я был у Кони, говорил с ним о Сахалине; условились ехать вместе во вторник на будущей неделе к Нарышкиной (председательнице женского благотворительного попечительства о ссыльно-каторжных и Общества попечения о семьях ссыльных — Н.П.) просить ее, чтобы она поговорила с государыней о сахалинских детях и насчет устройства приюта для детей. Поедем во вторник...» (П. IV, 164).
Сам Анатолий Федорович Кони, ошибочно относя дату знакомства с Чеховым к декабрю 1893 года, писал в своих воспоминаниях: «Он произвел на меня всей своею повадкой самое симпатичное впечатление, и мы провели целый вечер в задушевной беседе, причем он объяснил свой приход полученным им советом поговорить со мной о Сахалине: вынесенными оттуда впечатлениями он был полон. Картины, о которых мною упомянуто выше, развертывались в его рассказе одна за другою, представляя как бы мозаику одного цельного и поистине ужасающего изображения» [Кони 1989: 462].
Встреча А.Ф. Кони и А.П. Чехова с Е.А. Нарышкиной не состоялась по причине болезни Анатолия Федоровича, о чем он сообщал в письме А.П. Чехову 20 января 1891 года: «Приключившееся со мною нездоровье, продолжающееся до настоящего времени, лишает меня возможности быть у Вас и поблагодарить за любезное посещение <...> По тому же нездоровью я не успел и повидаться с Нарышкиною» [Переписка А.П. Чехова 1996: 187].
На это послание А.Ф. Кони Антон Павлович ответил большим обстоятельным письмом от 26 января 1891 года: «Милостивый государь Анатолий Федорович!
Я не спешил отвечать на Ваше письмо, потому что уезжаю из Петербурга не раньше субботы.
Я жалею, что не побывал у г-жи Нарышкиной, но мне кажется, лучше отложить визит к ней до выхода в свет моей книжки, когда я свободнее буду обращаться среди материала, который имею. Мое короткое сахалинское прошлое представляется мне таким громадным, что когда я хочу говорить о нем, то не знаю, с чего начать, и мне всякий раз кажется, что я говорю не то, что нужно.
Положение сахалинских детей и подростков я постараюсь описать подробно. Оно необычайно. Я видел голодных детей, видел тринадцатилетних содержанок, пятнадцатилетних беременных. Проституцией начинают заниматься девочки с 12 лет <...> Церковь и школа существуют только на бумаге, воспитывают же детей среда и каторжная обстановка» (П. IV, 167—168).
И далее Антон Павлович обстоятельно рассказывает о судьбах сахалинских детей (встреча с десятилетним мальчиком в Верхнем Армудане, мать которого на Сахалин «за мужа пришла»; история пятилетней девочки, ехавшей на Сахалин с отцом-арестантом в ножных кандалах, который убил свою жену; сцена похорон «женщины свободного состояния», после которой осталось двое детей). Впоследствии эти истории найдут отражение в книге А.П. Чехова «Остров Сахалин».
Повидав на Сахалине океан человеческого горя, Антон Павлович понимал, что беде юных сахалинцев нельзя помочь в одиночку, частной благотворительностью, поэтому заключительные строки его письма звучат несколько категорично: «Решать детского вопроса, конечно, я не буду. Я не знаю, что нужно делать. Но мне кажется, что благотворительностью и остатками от тюремных и иных сумм тут ничего не поделаешь; по-моему, ставить важное в зависимость от благотворительности, которая в России носит случайный характер, и от остатков, которых никогда не бывает, — вредно. Я предпочел бы государственное казначейство» (П. IV, 169).
А.Ф. Кони вспоминал, как он дал Нарышкиной прочитать письмо А.П. Чехова и рассказал ей все то, что слышал от него о Сахалине. «Вскоре подоспела и книга о Сахалине, — писал Кони. — Результатом всего этого было распространение деятельности Общества на Сахалин, где им было открыто отделение Общества, начавшее заведовать призрением детей в трех приютах, рассчитанных на 120 душ. В 1903 году были выстроены новые приют и ясли на восемьдесят человек. Еще ранее на средства Общества был открыт на Сахалине Дом трудолюбия, при деятельном и самоотверженном участии сестры милосердия Мейер. В Доме работали от 50 до 150 человек, и при нем была учреждена вечерняя школа грамотности. Обществом попечения был задуман ряд коренных реформ положения семейств ссыльных на острове, составлены по этому поводу обстоятельные записки, и Нарышкиной было обещано внимательное и сочувственное отношение к намеченным в записке мерам при обсуждении последней в предположенном особом совещании министров...» [Кони 1989: 465]
А.Ф. Кони высоко оценил книгу А.П. Чехова «Остров Сахалин», а также гражданский подвиг ее автора, отважившегося отправиться в далекий и опасный путь, чтобы познакомиться с так называемой сахалинской колонизацией, с условиями содержания заключенных в тюрьмах. «Нужна была решимость талантливого и сердечного человека, отзывчивую душу которого манила и тревожила мысль узнать и поведать о том, что происходит не на сказочном «море-окияне, на острове Буяне», а в далекой и отрезанной от материка области, где под железным давлением закона и произволом его исполнителей влачат свою страдальческую жизнь сотни людей, сдвинутых вместе без различия индивидуальности, бытовых привычек и душевных свойств. Эту задачу взял на себя А.П. Чехов, — писал А.Ф. Кони. — Он предпринял, с целью изучения этой колонизации на месте, тяжелое путешествие, сопряженное с массой испытаний, тревог и опасностей, отразившихся гибельно на его здоровье. Результат этого путешествия — его книга о Сахалине — носит на себе печать чрезвычайной подготовки и беспощадной траты автором времени и сил. В ней, за строгой формой и деловитостью тона, за множеством фактических и цифровых данных, чувствуется опечаленное и негодующее сердце писателя. Эта печаль слышится в разочаровании главной целью путешествия — изучения колонизации, ибо на Сахалине никакой колонизации не оказывается, так как она убита именно тюрьмою со всеми ее характерными у нас свойствами, переплывшими с материка и твердо осевшими на острове, не приспособленном ни в географическом, ни в климатическом отношении к земледелию» [Кони 1989: 459—460].
«Вторая значительная линия в знакомстве Чехова с А.Ф. Кони, — как небезосновательно считает исследователь А.М. Долотова, — связана с постановкой «Чайки» в Александринском театре» [Долотова 1996: 185].
Действительно, А.Ф. Кони, выросший в литературной среде, где почиталось высокое сценическое искусство (отец его, Федор Алексеевич Кони, был прекрасным драматургом, мастером водевильного жанра и театральным критиком), являлся большим поклонником театрального искусства, блестящим литератором и тонким ценителем литературного творчества. Присутствуя 17 октября 1896 года на первом представлении пьесы «Чайка» А.П. Чехова, А.Ф. Кони не смог не увидеть достоинств этого произведения и не оценить драматургический талант писателя, что становится особенно ясным при чтении его воспоминаний. «Сверх всякого ожидания, на первом представлении образ подстреленной «Чайки» прошел мимо зрителей, оставив их равнодушными, — с горечью писал Кони, — и публика с первого же действия стада смотреть на сцену с тупым недоумением и скукой. Это продолжалось в течение всего представления, выражаясь в коридорах и фойе пожатием плеч, громкими возгласами о нелепости пьесы, о внезапно обнаружившейся бездарности автора и сожалениями о потерянном времени и обманутом ожидании» [Кони 1989: 466].
А.Ф. Кони вернулся домой «в негодовании на публику за ее непонимание прекрасного произведения» и в грустных раздумьях о том, как это отразится на состоянии здоровья Антона Павловича. Приняв близко к сердцу неудачу автора, Анатолий Федорович с болью думал о том, что суждено было пережить автору, если он был в театре, или, если отсутствовал, что ему еще придется «перечувствовать, когда «друзья» (как известно, это одна из их специальных обязанностей, исполняемая с особой готовностью) донесут ему о давно неслыханном провале его пьесы». «Мне хотелось сказать ему несколько одобрительных слов и показать тем, что не вся публика грубо и непродуманно ополчилась на его творение и что в ней, вероятно, есть немало людей, оценивших его талант и в «Чайке», — вспоминал Анатолий Федорович. — Ночью я написал письмо Чехову, в котором, если не ошибаюсь, говорил об этих двух фактах, а когда утром прочел в нескольких газетах рецензию на «Чайку» с прямым злоречием, умышленным непониманием или лукавым сожалением о том, что талант автора явно потухает, я поспешил отправить мое письмо» [Кони 1989: 466—467].
В тяжелые для писателя дни А.Ф. Кони обратился к нему со словами поддержки и участия: «Многоуважаемый Антон Павлович, — писал он. — Вас, быть может, удивит мое письмо, но я, несмотря на то, что утопаю в работе, не могу отказаться от желания написать Вам по поводу Вашей «Чайки», которую я, наконец, удосужился видеть. Я слышал (от Савиной), что отношение публики к этой пьесе Вас очень огорчило... Позвольте же одному из этой публики, — быть может, профану в литературе и драматическом искусстве, — но знакомому с жизнью по своей служебной практике, — сказать Вам, что он благодарит Вас за глубокое наслаждение, данное ему Вашею пьесою. «Чайка» — произведение, выходящее из ряда по своему замыслу, по новизне мыслей, по вдумчивой наблюдательности над житейскими положениями. Это сама жизнь на сцене, с ее трагическими союзами, красноречивым бездумьем и молчаливыми страданиями, — жизнь обыденная, всем доступная и почти никем не понимаемая в ее внутренней жестокой иронии, — жизнь до того доступная и близкая нам, что подчас забываешь, что сидишь в театре, и способен сам принять участие в происходящей перед тобою беседе. И как хорош конец! Как верно житейски то, что не она, чайка, лишает себя жизни (что непременно заставил бы ее сделать заурядный драматург, бьющий на слезливость публики), а молодой человек, который живет в отвлеченном будущем и «ничего не понимает», зачем и к чему все кругом происходит. И то, что пьеса прерывается внезапно, оставляя зрителя самого дорисовывать себе будущее — тусклое, вялое и неопределенное, — мне очень нравится. Так кончаются или, лучше сказать, обрываются эпические произведения.
<...> Вы, быть может, все-таки удивленно пожмете плечами. Какое Вам дело до моего мнения — и зачем я все это пишу. А вот зачем: я люблю Вас за те минуты душевных движений, которые мне доставили и доставляют Ваши сочинения, — и хочу издалека и наудачу сказать Вам слово сочувствия, быть может, Вам вовсе и ненужное. Преданный Вам А. Кони» [Переписка А.П. Чехова 1996: 188—189].
Письмо А.Ф. Кони глубоко тронуло Антона Павловича. «На фоне неумелых утешений, — замечает А.М. Долотова, — письмо Кони Чехову явилось как редкий дар судьбы. Кони не высказывает соболезнований, он пишет о достоинствах пьесы, о новаторстве Чехова-драматурга, обнаруживая незаурядный талант и проницательность театрального критика, он утверждает, таким образом, автора в сознании собственной правоты, помогая ему пережить временную неудачу. Чехов понял то обостренное восприятие его душевного состояния, которое толкнуло Кони написать это письмо, и навсегда сохранил признательность к нему» [Долотова 1996: 184].
А тогда Антон Павлович написал своему неожиданному корреспонденту: «Многоуважаемый Анатолий Федорович, Вы не можете себе представить, как обрадовало меня Ваше письмо. Я видел из зрительной залы только два первых акта своей пьесы, потом сидел за кулисами и все время чувствовал, что «Чайка» проваливается. После спектакля, ночью и на другой день, меня уверяли, что я вывел одних идиотов, что пьеса моя в сценическом отношении неуклюжа, что она неумна, непонятна, даже бессмысленна и проч. и проч. Можете вообразить мое положение — это был провал, какой мне даже не снился! Мне было совестно, досадно, и я уехал из Петербурга, полный всяких сомнений. Я думал, что если я написал и поставил пьесу, изобилующую, очевидно, чудовищными недостатками, то я утерял всякую чуткость, и что, значит, моя машинка испортилась вконец. Когда я был уже дома, мне писали из Петербурга, что 2-е и 3-е представление имели успех; пришло несколько писем, с подписями и анонимных, в которых хвалили пьесу и бранили рецензентов, я читал с удовольствием, но все же мне было и совестно и досадно, и сама собою лезла в голову мысль, что если добрые люди находят нужным утешать меня, то, значит, дела мои плохи. Но Ваше письмо подействовало на меня самым решительным образом. Я Вас знаю уже давно, глубоко уважаю Вас и верю Вам больше, чем всем критикам, взятым вместе, — Вы это чувствовали, когда писали Ваше письмо, и оттого оно так прекрасно и убедительно. Я теперь покоен и вспоминаю о пьесе и спектакле уже без отвращения. <...> Позвольте поблагодарить Вас за письмо от всей души. Верьте, что чувства, побуждавшие Вас написать мне его, я ценю дороже, чем могу выразить это на словах, а участие, которое Вы в конце Вашего письма называете «ненужным», я никогда, никогда не забуду, что бы ни произошло. Искренно Вас уважающий и преданный А. Чехов» (П. VI, 223).
Четыре года спустя, 24 ноября 1900 года, А.Ф. Кони писал А.П. Чехову, отзываясь на его только что увидевшую свет повесть «В овраге»: «Нужно ли говорить Вам, что я читал и перечитывал «В овраге» с восхищеньем? Мне кажется, что это лучше всего, что Вы написали, что это — одно из глубочайших произведений русской литературы. Как бы хотелось мне когда-нибудь повидаться с Вами на свободе, вдали от суеты — и наговориться «всласть»... Искренно Вам преданный А. Кони» [Переписка А.П. Чехова 1996: 191].
Это желание Анатолия Федоровича исполнилось: еще одна встреча и, вероятно, последняя, А.П. Чехова и А.Ф. Кони состоялась в апреле 1901 года, во время пребывания последнего в Ялте.
От внимательного взора Кони не ускользнули ни «задумчивый... вид» хозяина Белой дачи, ни его «выразительное молчание», ни «безнадежность, часто сквозившая в его умных глазах, и неожиданные задумчивые паузы в разговоре», которые неумолимо давали понять, что Антон Павлович предчувствует свой «неотразимо близкий конец».
Они часто встречались, разговаривали, иногда к ним присоединялся Миролюбов (литератор, редактор «Журнала для всех»), «Чехова очень интересовали мои личные воспоминания и психологические наблюдения из области свидетельских показаний, — вспоминал об этих встречах А.Ф. Кони. — Однажды, по поводу лжи в их показаниях, я привел несколько интересных житейских примеров «мечтательной лжи», в которой человек постепенно переходит от мысли о том, что могло бы быть к убеждению, что оно должно было быть, а от этого к уверенности, что оно было, — причем на мое замечание, что я подмечал этот психологический процесс в детях, он сказал, что то же бывает с некоторыми очень впечатлительными женщинами. С большим вниманием слушал он также рассказы о виденных мною житейских драмах и иронии судьбы, которая в них часто проявлялась» [Кони 1989: 469].
25 мая 1901 г. состоялось венчание А.П. Чехова с артисткой Художественного театра Ольгой Леонардовной Книппер. И на это важное событие в жизни писателя отозвался А.Ф. Кони. Уже 29 мая он писал Антону Павловичу: «Вчерашний № «Русских ведомостей» принес известие о Вашем браке. Я познакомился зимою с Вашею супругою (мы обедали вместе у Картавцевых) и обязан ей минутами самого высокого художественного наслаждения, испытанного мною при виде ее игры в «Дяде Ване» и в «Трех сестрах». От всей души желаю Вам и ей полного, безоблачного счастия — и молю судьбу укрепить Ваше здоровье. Крепко жму Вашу руку. Преданный Вам А. Кони» [Переписка А.П. Чехова 1996: 192].
Известен и ответ Антона Павловича, где вдруг неожиданно зазвучали оптимистичные ноты: «В последнее время в Ялте я сильно покашливал и, вероятно, лихорадил. В Москве доктор Щуровский — очень хороший врач — нашел у меня значительные ухудшения; прежде у меня было притупление только в верхушках легких, теперь же оно спереди ниже ключицы, а сзади захватывает верхнюю половину лопатки. Это немножко смутило меня, я поскорее женился и поехал на кумыс. Теперь мне хорошо, прибавился на 8 фунтов — только не знаю от чего, от кумыса или от женитьбы. Кашель почти прекратился. Ольга шлет Вам привет и сердечно благодарит. В будущем году, пожалуйста, посмотрите ее в «Чайке» (которая пойдет в Петербурге) — там она очень хороша, как мне кажется. От всей души желаю Вам здоровья и всего, всего хорошего. Искренно преданный А. Чехов» [Переписка А.П. Чехова 1996: 193].
Комментируя это письмо Чехова в своих воспоминаниях, Анатолий Федорович с пронзительной болью писал: «Улучшение здоровья Антона Павловича было, однако, непродолжительным, и по мере роста его славы, как выдающегося и любимого писателя, уменьшались его силы и подступала смерть. Она пришла к нему в далеком Баденвейлере, во время страстных порывов вернуться в Россию, куда его постоянно тянуло. Судьба с обычной жестокостью относительно выдающихся русских людей не дала ему увидеть родину, за которую и с которой он столько болел душой, и равнодушно приютила в недрах чужой земли его горячее русское сердце» [Кони 1989: 470].
Да, эти два замечательных человека своей эпохи — Антон Павлович Чехов и Анатолий Федорович Кони — не были близкими друзьями. Однако стремление их к общению было всегда обоюдным, само общение — интересным и познавательным для каждого. Но во имя справедливости следует сказать, что, будучи старшим по возрасту, Анатолий Федорович Кони всегда находил возможность поддержать своего молодого талантливого современника, вовремя протянуть ему дружескую руку и найти добрые слова утешения и человеческого участия.
Литература
1. Долотова А.М. А.П. Чехов и А.Ф. Кони // Переписка А.П. Чехова: в 3 т. Т. 2. М., 1996.
2. Кони А.Ф. Воспоминания о русских писателях. М., 1989.
3. Переписка А.П. Чехова: в 3 т. Т. 2. М., 1996.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |