Литературный нарратив как письменное повествование любого жанра [Леонтьева 2005] нельзя рассматривать как традиционный речевой акт, подразумевающий одновременное говорение адресантом и восприятие адресатом текста. Е.В. Падучева выделяет неполноценность коммуникативной ситуации, то есть отсутствие прямого контакта автора литературного произведения как субъекта речи и читателя как адресата в качестве одного из ключевых критериев отличия непосредственного речевого общения и литературного нарратива как коммуникативных ситуаций [Падучева 1996].
Место субъекта речи в структуре коммуникации в некоторой степени восполняет нарратор — повествователь либо рассказчик. Соответственно, текст литературного произведения формально можно представить как речевой акт «повествователь/рассказчик → читатель», а не «автор → читатель».
Следует отметить различия в значении двух русскоязычных терминов, примерно соответствующих принятому в европейской традиции «нарратор», отмеченные Вольфом Шмидом. Рассказчик, как правило, присутствует в тексте открыто, ведет повествование от первого лица и вносит в текст большую долю субъективизма, чем имплицитно присутствующий, «растворенный в тексте» повествователь [Шмид 2003: 64—65]. Е.В. Падучева также указывает на противопоставление «всезнающего и прагматически мотивированного повествователя» [Падучева 1996: 205]. Автор работы использует термины диэгетический (персонифицированный, непосредственно участвующий в описываемых событиях либо имеющий к ним какое-либо отношение) и экзегетический (дистанцированный от конструируемого автором мира, «всезнающий») [Там же]. Ряд терминологических оппозиций можно продолжить следующими принятыми в нарративной типологии обозначениями ипостасей, принимаемых нарратором в зависимости от нарративного типа конкретного текста: «актор — ауктор», соответствующие акториальному (персонажному) и аукториальному типам повествования [Ильин, Цурганова 1999].
Рассматриваемые нами тексты произведений Ф.М. Достоевского «Мальчик у Христа на елке» и А.П. Чехова «Спать хочется» имеют характерное типологическое сходство — персонажи их, являясь детьми (семи и тринадцати лет соответственно), противопоставлены автору по возрасту и, следовательно, психологическим особенностям.
Однако нельзя сказать, что Достоевский или Чехов предоставляли возможность повествовать самому персонажу-ребенку, таким образом ограничивая круг изображения его восприятием; также неверно считать, что персонажи исследуемых рассказов воспринимаются исключительно взглядом «извне», что внутренний мир ребенка видится нам только по догадкам экзегетического повествователя — взрослого.
В текстах произведений Ф.М. Достоевского и А.П. Чехова можно с разной степенью очевидности выделить экзегетического повествователя (ауктора). В рассказе «Мальчик у Христа на елке» речь нарратора-«романиста» обрамляет рассказ о мальчике, придуманном или увиденном во сне взрослым человеком. Здесь повествователь персонифицирован, он упоминает о себе, описывает род своих занятий и свои действия: «Перед елкой и в самую елку перед рождеством я все встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более как лет семи» [Достоевский 1982: 457].
В рассказе А.П. Чехова повествователь не персонифицирован, он скрыт достаточно тщательно, и его сторонний взгляд проявляется только в двух случаях: в самом начале рассказа и в конце: «Нянька Варька, девочка лет тринадцати, качает колыбель» (С. VII, 7), «Задушив его, она быстро ложится на пол, смеется от радости, что ей можно спать, и через минуту спит уже крепко, как мертвая...» (С. VII, 12). Приблизительность определения возраста и фраза «спит, как мертвая» указывают на наличие взгляда со стороны, следовательно — ауктора.
Не сливаясь с персонажами и не делая их единственными рассказчиками, повествователи, тем не менее, приближаются к ним больше, чем это может себе позволить ауктор. Несколько особенностей, характерных для обоих рассматриваемых текстов, указывают на достаточно сложное и неоднозначное соотношение нарратора и центрального персонажа в рассматриваемых нами произведениях Ф.М. Достоевского и А.П. Чехова.
Одной из таких особенностей является специфика употребления временных форм глаголов в текстах.
В рассказе Ф.М. Достоевского «Мальчик у Христа на елке» употребление прошедших временных форм чередуется с употреблением форм настоящего времени: «...был в подвале мальчик... Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал» [Достоевский 1982: 458]; «Вот и опять улица, — ох какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно; как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то!» [Достоевский, 1982: 460]. Прошедшее время глаголов в первом приведенном отрывке свидетельствует, с учетом упомянутых особенностей, о том, что нарратор сознательно дистанцирует свое пространство-время от пространства-времени персонажа, являющегося для повествователя «условной темпоральностью». Соответственно, использование настоящего времени указывает на совпадение временных координат персонажа и нарратора: «сейчас» ребенка-персонажа — это одновременно «сейчас» повествователя, а поскольку у мальчика нет персонифицированного спутника, следовавшего за ним и бывшего свидетелем его действий, логично предположить, что это угол зрения самого персонажа.
Можно привести дополнительные доказательства приведенным заключениям. Первый из приведенных отрывков — слова повествователя, отграниченного от персонажа; об этом свидетельствует приблизительное определение возраста ребенка и замечание по поводу его одежды «какой-то халатик», говорящее о взгляде со стороны. Второй отрывок — слова самого ребенка, непосредственного участника событий, описывающие его эмоциональные реакции («ох, какая широкая!», «ух, какое большое стекло», «а свету-то, свету-то!»).
Помещая точку зрения на шаткую грань между внешним повествователем и рассказчиком-ребенком, более того, заставляя эту точку постоянно колебаться, Достоевский, тем не менее, ведет повествование от третьего лица; мальчик нигде не становится персонифицированным, сознательным. «я»-повествователем. В данном случае слишком сильное смещение точки зрения в сторону персонажа не позволило бы писателю передать ощущение трагизма детской судьбы, которое детской психикой просто не было бы адекватно воспринято.
В рассказе А.П. Чехова «Спать хочется» повествование ведется от третьего лица, однако в настоящем времени, что также свидетельствует о слиянии угла зрения повествователя и персонажа. Более того, в поле зрения читателя попадают те фрагменты реальности, которые могут быть восприняты ребенком: комната с колыбелью, потом сны, которые видит Варька, задремав, потом видения из прошлого.
Единственная фраза в ткани восприятия персонажа намекает на присутствие «третьего лица» — повествователя: «Боль [Ефима Степанова] так сильна, что он не может выговорить ни одного слова...» (С. VII, 8). Здесь повествователь проникает в восприятие другого, нежели Варька, персонажа, не отгораживая сознание отца девочки от угла зрения нарратора маркерами неуверенности, догадки и т. п.
Три кратких мгновения позволяют читателю краем глаза увидеть тень повествователя — взрослого человека, с болью взирающего на судьбу своей маленькой героини — за тщательно, выпукло прописанным образом центрального персонажа.
Еще одна особенность, значительная для соотношения персонажа и повествователя, — специфика передачи особенностей восприятия героев. В данном случае противопоставление ребенка (персонажа) и взрослого (повествователя) представляется нам четко разграниченным.
В рассказе Ф.М. Достоевского «Мальчик у Христа на елке» можно проследить разницу в восприятии персонажем и повествователем-ауктором окружающего мира. Повествователь («романист», как он сам себя называет), прежде чем перейти к истории о конкретном ребенке, ведет панорамное повествование (термин П. Лаббока) о бездомных детях, анализирует и сопоставляет свои впечатления: «Таких, как он, множество, они вертятся на вашей дороге и завывают что-то заученное; но этот не завывал и говорил как-то невинно и непривычно и доверчиво смотрел мне в глаза, — стало быть, лишь начинал профессию» [Достоевский 1982: 457]. Персонаж же, будучи маленьким мальчиком, не мыслит абстрактно, и в простых умозаключениях часто ошибается: «Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. «Очень уж здесь холодно», — подумал он...» [Достоевский 1982: 459]. Впечатления мальчика от людной улицы обрывочны, он выхватывает детали, не в силах составить общую картину. Удивительно, как Ф.М. Достоевский сумел психологически верно описать восприятие шестилетнего ребенка: психологи выводят те же особенности восприятия детей дошкольного возраста (около пяти-шести лет) на примерах их деятельности: «При словесном описании они [дошкольники] называют только отдельные части и признаки, не связывая их между собой» [Мухина 1998: 187].
Героине рассказа А.П. Чехова Варьке тринадцать лет, то есть она находится в подростковом возрасте, а к этому времени у большинства людей формируются речь и основные психические функции (восприятие, память, мышление), очень близкие к функциям взрослого [Мухина 1998]. Вместе с этим называются и характерные особенности мышления подростка, сильное развитие воображения: «...он [подросток] получает возможность вообразить все, что может случиться, — и очевидные, и недоступные восприятию события» [Мухина 1998: 392]. Свидетельства этому мы также можем найти в тексте рассказа: полусны-полувидения, которые мерещатся в дреме Варьке — и реальные картины ее прошлого, детально воссозданные и дополненные ее мыслями и чувствами, и символические картины — не могли бы, по нашему мнению, быть так ярки и подробны в воображении ребенка помладше.
Сложная и неоднозначная структура повествования в рассмотренных нами текстах полностью обоснована замыслом авторов и является одним из важных средств его воплощения в каждом из исследованных текстов. Мастерство великих писателей при изображении персонажей-детей позволяет, максимально приближая угол зрения повествователя к углу зрения персонажа, показывая изнутри его внутренний мир с точностью до психологических особенностей, в то же время избежать ограниченности мира произведения, видимого исключительно с точки зрения ребенка.
Литература
1. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 12 т. Т. 12. М., 1982.
2. Ильин И.П., Цурганова Е.А. Современное зарубежное литературоведение: энциклопедический справочник. М., 1999.
3. Леонтьева Е.А. Точка зрения в нарративе (на материале сопоставительного анализа современных русских коротких рассказов и их переводов на немецкий язык). Автореферат... канд. филол. наук. Тюмень, 2005.
4. Мухина В.С. Возрастная психология: феноменология развития, детство, отрочество: Учебник для студ. вузов. М., 1998.
5. Падучева Е.В. Семантика нарратива: Язык художественной литературы как предмет лингвистики // Падучева Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива). М., 1996.
6. Шмид В. Нарратология. М., 2003.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |