Анализ широкого круга произведений, маркированных чеховской образностью, позволяет выявить в них то смысловое ядро, которое позволяет отнести их к «чеховскому тексту» русской литературы. Сверхтекст обладает смысловой цельностью как основой своего формирования — «семантической связностью» (В.Н. Топоров): «Текст един и связан, хотя он... писался (и, возможно, будет писаться) многими авторами, потому, что он возник где-то на полпути между объектом и всеми этими авторами» [Топоров 1995: 279].
Современное литературоведение активно занимается изучением сверхтекстов, которые, по определению Н.Е. Меднис, представляют собой «сложную систему интегрированных текстов, имеющих общую внетекстовую ориентацию, образующих незамкнутое единство, отмеченное смысловой и языковой цельностью» [Меднис 2003]. Чеховский текст русской литературы обладает свойствами, присущими сверхтексту в целом. Его структуру образуют два основных макрокомпонента. Это, во-первых, мотивы и образы, восходящие к произведениям писателя, и, во-вторых, образ Чехова, который стал неотъемлемой частью рецепции его наследия в русской литературе. В аспекте рецептивной эстетики рассмотрен корпус прозаических и драматургических произведений, которые могут быть отнесены к явлениям чеховского текста — отметим работы Е.Н. Петуховой [Петухова 2007], а также диссертационное исследование Е.В. Михиной «Чеховский интертекст в русской прозе конца XX — начала XXI веков» [Михина 2008]. Чеховский текст русской поэзии — явление менее детально изученное, чем прозаическая «чеховиана». Из работ, посвященных его изучению, отметим прежде всего работу А.Г. Бондарева «Чеховский миф в современной поэзии» [Бондарев 2008]. Между тем, В.А. Старикова отмечает: «Стихи о А.П. Чехове — явление уникальное и изумительное. Ни об одном из русских писателей, кроме А.С. Пушкина, не было создано столько стихов, сколько о Чехове» [Старикова 2004: 50].
В многогранном процессе поэтического воплощения образа Чехова существенное место занимают стихотворения, в которых доминирующим фактором является опора на реальные факты биографии писателя. Художественный смысл этих текстов высвечивается в контексте жанра лирического портрета. Произведения, написанные в этом жанре, прочитываются прежде всего как поэтическая рефлексия словесного изображения реального лица, конкретной личности, которая становится для поэта-лирика, выступающего в роли «портретиста», своего рода моделью. Поэтика жанра предполагает обращение непосредственно к реальным фактам биографии «модели». Устойчивой особенностью жанра лирического портрета является текстуально зафиксированная авторская установка на «документальность». Такая документальность чаще всего условна — поэт может опираться как на реальные факты биографии изображаемого лица, так и на вымышленные, мифологизированные.
Лирический портрет — жанровое образование, природа которого далеко не в полной мере изучена. Одним из доминирующих жанрообразующих факторов лирического портрета является его пространственный континуум — особую роль играют образы пространства, в которое «вписан» объект изображения. А.В. Шаравин отмечает: «Перцептуальный топос «переводит» характеристики места в образы-символы, значение которых раскрывается в системе творчества писателя, контексте эпохи и соответствующих культурных реалиях» [Шаравин 2001: 356].
Такого рода перцептуальный топос может весьма широко варьироваться. Модель может быть вписана в самые различные пространственные параметры — от локального, камерного до пространства вселенского масштаба. Особую роль в ряду этих типов топоса играет географическое пространство. Апеллируя к нему, автор лирического стихотворения непосредственно обращается к фактам биографии «модели». При этом такого рода обращение, как правило, сопряжено с рефлексией и реального географического пространства, и пространства вторичного, явившегося ранее предметом литературной и культурной рецепции. Это особенно значимо, когда создается лирический портрет «собрата по литературному цеху», а именно такого рода «модель» является одним из наиболее частотных предметов изображения в жанре лирического портрета.
Известно, что биография Чехова была связана с несколькими географическими реалиями: Таганрог, Москва, Сахалин, Ялта, наконец, Германия. В работе А.Г. Бондарева отмечается: «Распространенные чеховские реминисценции отражены в десятках стихотворений на страницах популярных поэтических Интернет — ресурсов, каждый «чеховский» город (Таганрог, Чехов, Ялта) насыщен сотнями лирических посвящений в местной периодике и музейных вестниках» [Бондарев 2009: 12]. Чеховский образ, вписанный в пространство одного из городов, стал, в свою очередь, предметом поэтического осмысления в лирических произведениях авторов XX века. Одной из наиболее ярких страниц поэтической «чеховианы» является та, что связана с чеховской Ялтой, которая не раз становилась предметом поэтической рефлексии столь далеких друг от друга поэтов, как В. Нарбут и Ю. Друнина, С. Шервинский и Ю. Левитанский.
В свою очередь Ялта и связанные с ней тексты являются частью пространственного сверхтекста русской поэзии — крымского текста, детально исследованного; можно сослаться на работы М.Н. Виролайнен [Виролайнен 2008], О.М. Гончаровой [Гончарова 2008], Н.Л. Дмитриевой [Дмитриева 2008]. Таким образом, стихотворения о Чехове в Ялте интересны еще и тем, что они могут быть рассмотрены как проявление двойного сверхтекста: чеховский текст и крымский текст русской поэзии оказываются в этих произведениях в состоянии своего рода референции.
Предметом поэтического изображения в крымском тексте русской литературы оказывается благодатная природа юга. Н.Л. Дмитриева отмечает: «Поэты, очарованные Тавридой, подпадают под власть этой «между морем и горами / Земли роскошной полосы»» [Дмитриева 2008: 99]. Крымский текст русской поэзии характеризует обращение к таким образам, как «златой предел», «древний мир очарованья», «уголок безмятежный»: «Непременные атрибуты крымского пейзажа — розы, лавры, мирт, кипарисы и т. п.» [Дмитриева 2008: 99]. Этот мир южной природы создает тот фон, с которым модель — образ Чехова — соотносится чаще всего по принципу оппозиции, несоответствия, контраста. Знаменательно, что поэты, обращаясь к теме Чехова в Ялте, эти традиционные атрибуты южной растительности маркируют как чуждые Чехову, неорганичные для его мира. Так происходит в стихотворении С. Черного 1922 г. «Ах, зачем нет Чехова на свете!»:
Он шутил, смотрел на кипарисы
И прищурясь слушал скучный вздор.[Черный 1991: 338]
Стихотворение В. Нарбута «Чехов», при жизни автора не публиковавшееся и сохранившееся в рукописи «Спираль» из архива В.Б. Шкловского, относится к позднему творчеству поэта. Текст этого и других произведений Нарбута, вошедших в раздел «Косой дождь» — название, заимствованное из черновой записи Нарбута, — отмечен усложненной образностью поэтического языка, нагромождением экспрессивных метафор. В нем атрибутом образа Чехова также становится кипарис:
По линиям звезд гадает
О нас кипарис.
Он Чехова помнит.
В срубленной наголо бурке
Обхаживает его особняк —
На столбах.[Нарбут 1990: 260]
Этот образ наделяется семантикой, которая характеризует мир Ялты как темный, таинственный, древний («Тавриде и варварам — смерть... / А Крым? Кипарис? А звезды? А клятва креолки...»). В этой системе мотивов возникает и дополнительный смысл: кипарис в бурке обретает семантику инонационального образа, связанного с крымским текстом.
Образ Чехова, атрибутами которого традиционно являются акцентированная интеллигентность, сопряженная в русском сознании с представлением о достойной бедности, скромности жизни на грани аскетизма, приходит в противоречие с семантикой пространства курортной Ялты — города нуворишей, обиталища роскоши и порока. В стихотворении С. Шервинского «В общем Ялта вся похожа чем-то...» это маркировано уже в начале текста:
Ялта — самый настоящий жемчуг,
Вставленный в купеческую брошь.
В стихотворении Шервинского сомнительным кумирам Ялты противопоставлен Чехов:
Где грохочет радугами пена,
Вестница веселых летних бурь,
Туфлей тычет знаменитый тенор
Из качалки в вечную лазурь.
Были в Ялте и свои кумиры:
Там, косясь на запад и восток,
Богатейший из земных эмиров
Вывел свой сомнительный чертог.
А под ним сорокалетний Чехов,
От недуга прячась по весне,
Мутной сетью горечи и смеха
Моросил сквозь тонкое пенсне.[Стихи о Ялте]
В стихотворении С. Шервинского эта оппозиция актуализирована в синтаксическом строении: через противительный союз «а». Образ героя полон драматизма: сорокалетний Чехов — акцент делается на возрасте персонажа, приближении старости, сочетании горечи и смеха.
Характерно соотношение Чехова и его биографии с крымским пространством. «Крым для русского поэта — это символ недоступного, недосягаемого, совершенного места, прекрасный «остров», это мечта о невозможности обретения полного счастья» [Дмитриева 2008: 98]. Чехов — уроженец южного, приморского города, однако в Ялте он — пришелец с Севера. Не случайно в стихотворении С. Маршака «Ялта» звучат строки:
Я видел Ялту в том году,
Когда ее покинул Чехов.
Осиротевший дом в саду
Я увидал, сюда приехав.
Белеет стройный этот дом
Над южной улицею узкой,
Но кажется, что воздух в нем
Не здешний — северный и русский.[Стихи о Ялте]
В работе Н.Л. Дмитриевой отмечается: «...проникновенные строки о Крыме, к которому «прикована мечта», написаны пришельцами с севера. Волшебная земля, которую всякий из этих поэтов посетил и покинул, представляется им (благодаря чудному климату, природе, теплому морю) поистине райским уголком» [Дмитриева 2008: 99]. Для Чехова пребывание в Ялте вынужденное, и этим во многом объясняется семантика пространства Ялты в чеховском тексте. Празднику жизни противопоставлен его недуг, одиночество, безысходность. Поклонение Чехову оказывается тягостной для писателя повинностью. Так, в стихотворении Саши Черного, Чехов в ялтинском интерьере противопоставлен мнимым кумирам, достойным шумной, суетной славы («Словно был он мировой боксер»), как и в стихотворении Шервинского, где Чехову противостоят сомнительные кумиры («знаменитый тенор», «богатейший из земных эмиров»). В стихотворении Ю. Друниной «Ялта Чехова» (1971 г.) пространство курортного города в его непривычном обличии оказывается «созвучным» Чехову:
Прохладно, солнечно и тихо.
Ай-Петри в скудном серебре.
Нет, не курортною франтихой
Бывает Ялта в январе.
Она совсем не та, что летом —
Скромна, приветлива, проста.
И сердце мне сжимает эта
Застенчивая красота.
И вижу я все чаще, чаще,
В музейный забредая сад,
Бородку клином, плащ летящий,
Из-под пенсне усталый взгляд.[Стихи о Ялте]
Знаменательно, что во многих стихотворениях, которые могут быть отнесены к особой разновидности жанра лирического портрета Чехова на фоне Ялты, акцентируется принадлежность писателя к докторскому сословию, к врачеванию. Так, стихотворение Нарбута «Чехов» завершается строкой:
Светло от морщин,
И в зеркале —
Докторский взгляд...[Нарбут 1990: 260]
А стихотворение Ю. Левитанского «Ялтинский домик» начинается строкой «Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой». Этот же мотив звучит в стихотворениях других поэтов. В них факт принадлежности Чехова к врачеванию обретает смысл более широкий чем просто факт биографии писателя, его профессия. Сама семантика слова «доктор» в сознании поэтов XX века, ориентированном во многом на христианские традиции, в частности, на образ доктора Живаго, сопряженный с явными евангельскими коннотациями, обретает новое значение. И это значение образа Чехова — врачевателя душ, жертвенно служащего людям, актуализируется в немалой степени в оппозиции модель/пространство: «курортная франтиха» и скромный доктор. В известном смысле можно сказать, что данный портретный сюжет накладывается на ситуацию чеховского рассказа «Попрыгунья».
Литература
1. Бондарев А.Г. Чеховский миф в современной поэзии. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Красноярск, 2008.
2. Виролайнен М.Н. Северо-Юг России // Крымский текст в русской культуре. СПб., 2008. С. 236—248.
3. Гончарова О.М. Крым как Византия (вторая половина XVIII века) // Крымский текст в русской культуре. СПб., 2008. С. 7—22.
4. Дмитриева Н.Л. Крымские метафоры в русской поэзии // Крымский текст в русской культуре. СПб., 2008. С. 99—111.
5. Меднис Н.Е. Сверхтексты в русской литературе. URL: http://rassvet.websib.ru/chapter.htm?no=35
6. Михина Е.В. Чеховский интертекст в русской прозе конца XX — начала XXI веков. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Челябинск, 2008.
7. Нарбут В.И. Стихотворения. М., 1990.
8. Петухова Е.Н. Чеховский текст как претекст (Чехов — Пьецух — Буйда) // Чеховиана. Из века XX в XXI: итоги и ожидания. М., 2007. С. 427—434.
9. Стихи о Ялте. URL: http://web4you.com.ua/index.php?showtopic=824
10. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С. 259—368.
11. Черный Саша. Стихотворения. М., 1991.
12. Шаравин А.В. Перцептуальное пространство города в прозе Ю. Трифонова, А. Битова, В. Маканина // Дергачевские чтения: Русская литература: национальное развитие и региональные особенности: в 2 ч. Ч. 2. Екатеринбург, 2001. С. 356—361.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |