«Мой дом, где была написана «Чайка»

Жемчужина мелиховского музея — флигель, выстроенный Чеховым в 1894 году. Это небольшой беленький домик с ажурной резьбой, затейливым балконом, высокой двускатной тесовой крышей. Он стоит в центре сада как сказочный терем-теремок. На нем мемориальная доска с надписью: «Мой дом, где была написана «Чайка». А.П. Чехов».

11 марта 1893 года Антон Павлович писал: «Купили сруб для кухни и заказали сруб для флигеля, предназначенного для Ивана и Иваненко; флигелек будет построен в саду, около забора, против аллеи любви, так что в то же время будет служить сторожкой».

Через год, 21 апреля 1894 года, он писал А.С. Суворину: «Начинаю строить хорошенький флигель». А уже 26 июня 1894 года с восторгом сообщал ему: «Флигель у меня вышел мал, но изумителен. Плотники взяли за работу 125 рублей, а устроили игрушку, за которую на выставке мне дали бы 500 рублей».

Вначале флигель предназначался для гостей. В нем месяцами жили приезжавшие родные, останавливались друзья, знакомые, но флигелек так полюбился Чехову, что он постоянно работал в нем летом, а потом перебрался туда окончательно.

В этом крошечном домике всего 20 квадратных метров жилой площади и холодные сени. Но планировка комнат так продумана, что уютный домик кажется просторным.

На балконе установлен флагшток. Когда Чехов бывал дома, поднимался маленький красный флажок как сигнал местным жителям, что к хозяину флигелька можно приходить за советом и медицинской помощью.

Антон Павлович в летнее время принимал больных в сенях флигеля. Готические окна с цветными стеклами придавали этой комнате веселый живописный характер. Здесь висит шкаф, где до наших дней сохранились лекарства — и те, которыми пользовался сам Чехов, и те, что предназначались для его пациентов. На столике — медицинские инструменты Чехова, рецепты, им выписанные. В углу стоит докторский умывальник. Из маленькой прихожей двери ведут в спальню и рабочий кабинет.

В спальне стоит диван и небольшой столик. В простенке у окна висит настенный календарь за 1898 год — последний год, когда Чехов работал во флигеле. Эту комнату Антон Павлович называл «духовкой», так как в ней бывало жарко и зимой и летом.

В самой большой комнате флигеля, с двумя окнами (одно — на юг, другое — на север), был рабочий кабинет писателя. Здесь за письменным столом Чехов писал свои мелиховские произведения. На столе — чернильница, купленная матерью писателя, настольная керосиновая лампа, свечи в бронзовых подсвечниках, справочники «Вся Москва», «Весь Петербург», письма, конверты. Письменный стол Чехова — самый драгоценный экспонат музея. Он был куплен в Москве в 1889 году, и, следовательно, Антон Павлович работал за этим столом в московских квартирах на Садовой-Кудринской и на Малой Дмитровке. По свидетельству М.П. Чеховой, все мелиховские произведения написаны за этим столом. Именно с такой аннотацией этот стол многие годы экспонировался в ялтинском музее Чехова, а в 1957 году его передали в Мелихово.

23 июня 1897 года П.Е. Чехов записал в дневнике: «Антоша перебрался в скит, подвизается в посте и трудах, отшельником удаляясь от мирской суеты». А в августе того года А.П. Чехов пишет: «Уж подуло с севера, наступает осень; и даже в солнечной теплоте чувствуется что-то осеннее. И приятно, и немножко как будто грустно».

Осенью запахло очень рано, и тяжелобольной Антон Павлович стал собираться в теплые края. 1 сентября он уехал за границу, во Францию.

Мария Павловна Чехова сразу принялась за ремонт флигеля, который стал любимым рабочим местом писателя. «Наконец, печь во флигеле окончена! — писала Мария Павловна брату в Ниццу 13 октября. — Горяча со всех сторон, по-видимому будет тепло. В пятницу, 17, учитель придет оклеивать и потом красить окна и двери». А 24 октября она сообщила: «Во флигеле очень тепло, один раз доходило до 21° тепла. Внутри стены, по совету Семенковича, я обила шведским картоном, и от этого теплота значительно увеличилась. Без меня учитель будет оклеивать обоями». Здесь Мария Павловна поясняет: речь идет о талежском учителе Алексее Антоновиче Михайлове. Сельские учителя жили очень бедно и для заработка брали такого рода работы.

В это время в Мелихове гостила художница М.Т. Дроздова. Она тоже подробно писала Чехову о мелиховском житье: «Каждый день за обедом вижу Алексея Антоновича, он все время возится с флигелем, за ужином (без пива и вина) он обыкновенно говорит о Победоносцеве. Флигель будет на славу, хотя он сейчас ободран, но будет тепло, славно. Мария Павловна много готовит Вам сюрпризов».

Наконец 6 ноября 1897 года Мария Павловна с удовлетворением сообщила брату: «Флигель великолепен, похож внутри на бомбоньерку. Мы немало похлопотали с Алексеем Антоновичем насчет обстановки: обтянули новым сукном стол, повесили ковер на двери — на кольцах, на окнах тоже будут тяжелые занавеси, багеты с кольцами уже повешены. Теперь, по-видимому, дуть не должно ниоткуда».

Павел Егорович в своем дневнике писал: «Во флигель перенесли диван, кушетки, картины, всю декорацию (1897 год, ноябрь, 2)».

Чехов в Ницце тосковал по Мелихову: «Для работы здесь обстановка самая неподходящая — для меня, по крайней мере, стол чужой, ручка чужая и то, что я пишу, кажется мне чужим. Дома в своем флигеле я сразу приведу себя в порядок».

Когда весной 1898 года Антон Павлович вернулся домой, только за лето он создал чудесные рассказы — «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», «Ионыч». Дома и стены помогают...

В 1940 году, при создании музея, флигель впервые ремонтировали, но тогда еще никто не думал о создании в нем мемориальной экспозиции. В то время, очевидно, и ободрали остатки старых обоев и бросили их в мусор в подпол.

В 1966 году, при вскрытии полов во флигеле, нашли обрывки этих обоев 70-летней давности: вначале картон, затем сетка, вроде тех, что бывают на решетках, потом газеты 1896—1897 годов и четыре слоя обоев — выцветших, полинявших, загрязненных, но все же рисунок на них виден. Уцелели и бордюры, а под ними сохранился и первоначальный цвет обоев. Благодаря этой находке художник А.И. Хлопинский смог восстановить рисунок обоев, а Московская обойная фабрика напечатала уникальный комплект обоев.

Внимательно следившая за восстановлением усадьбы Мария Павловна так комментировала историю флигеля: «Кому суждено стоять, тот и будет стоять. Строился флигелек как временный, а пережил всех».

В праздничный вечер 8 марта 1956 года у Марии Павловны в Ялте было много гостей. Гости были разные, почти случайные, не знакомые друг с другом, но объединяло их бесконечное уважение к очень старой мудрой женщине. Для всех она была как бы мостиком, связывающим настоящее время с жизнью Антона Павловича. Иногда казалось, что «сегодня» для нее уже не существует, она забывала то, что было полчаса назад, но хранила в памяти события многолетней давности.

Зазвонил телефон, и Мария Павловна преобразилась. Из Москвы ее поздравляла с днем 8 Марта Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Гости притихли, понимая, что присутствуют при неповторимом разговоре двух самых близких Чехову людей. Положив трубку, Мария Павловна обратилась ко мне:

— Вот вы, когда поедете в Москву, зайдите к Олечке и спросите, не сохранился ли у нее горшочек из-под сметаны, который мамаша дала ей, когда она уезжала из Мелихова.

Только что перед этим Мария Павловна показывала нам рюмки, из которых пили на свадьбе Павла Егоровича, сахарницу, купленную в год рождения Антона Павловича. Как и она сама, вещи у нее были долгожителями.

У нас был повод для встречи с Ольгой Леонардовной, для разговора. На все мои настоятельные просьбы вспомнить о ее первом приезде в Мелихово Ольга Леонардовна отвечала: «Голубчики, была весна, я была влюблена. Больше я ничего не помню».

А потом она сама приехала в Мелихово. В ее возрасте это было непросто. Дорога ремонтировалась, проезд только по обочине. Лето было дождливое, раскисший проселок в рытвинах и ухабах.

На усадьбе совсем тихо. Экскурсантов не было, перестали стучать топорами плотники, восстанавливавшие чеховский дом; лишь изредка стрекотали дрозды, выклевывая косточки из спелых вишен. Буйно цвели розы, раскрывались стрелки терракотовых гладиолусов нового сорта «Ольга Чехова».

«Антон Павлович был бы доволен, если бы увидел, в каком порядке содержится его усадьба, — сказала Ольга Леонардовна. — Невольно вспоминаю я три чудесных весенних солнечных дня, проведенных мною в Мелихове в 1899 году. Все здесь дышало уютом, простой здоровой жизнью, чувствовалась хорошая любовная атмосфера семейной жизни. Очаровательная матушка Антона Павловича, тихая русская женщина, с юмором, которую я нежно любила, Антон Павлович, такой радостный, веселый... Он показывал свои «владения»: пруд с карасями, которыми гордился, — он был страстный рыболов, — огород, цветник. Он очень любил садоводство, любил все, что дает земля. Вид срезанных или сорванных цветов наводил на него уныние, и когда, случалось, дамы приносили ему цветы, он через несколько минут после их ухода молча выносил их в другую комнату. Все решительно пленило меня там: и дом, и флигель, где написана была «Чайка», и сад, и пруд, и цветущие фруктовые деревья, и телята, и утки, и сельская учительница, гулявшая с учителем по дорожке, — казалось, что шла Маша с Медведенко, — пленяли радушие, ласковость, уют, беседы, полные шуток, остроумия...

Это были три дня, полные чудесного предчувствия, полные радости, солнца... «Какие чувства — чувства, похожие на нежные, изящные цветы!..»

«У меня нет слов от воспоминаний», — записала она в музейной книге отзывов. А ей было что вспомнить о той первой весне их встречи.

...Он увидел ее впервые в сентябре 1898 года на репетиции «Чайки» в Художественном театре, а через несколько дней в пьесе «Царь Федор Иоаннович».

«...Я был на репетиции «Фед[ора] Иоан[новича]», — писал Антон Павлович Суворину. — Меня приятно тронула интеллигентность тона, и со сцены повеяло настоящим искусством, хотя играли и не великие таланты. Ирина, по-моему, великолепна. Голос, благородство, задушевность — так хорошо, что даже в горле чешется... Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину».

Но в Москве он не мог оставаться, болезнь гнала его в Ялту. Он и раньше зимой не раз уезжал из Мелихова, а к весне непременно возвращался. В эту весну он приехал не домой, а в Москву, и сразу же пошел с визитом к Ольге Леонардовне. «В солнечный весенний день мы пошли с ним на выставку картин, смотреть Левитана, его друга», — вспоминала она.

1 мая 1899 года Художественный театр только для одного Чехова показывал «Чайку» в специально арендованном помещении. «Постановка изумительна. Все участвовавшие в «Чайке» снялись со мной: вышла интересная труппа», — пишет Чехов, возвратившись в Мелихово.

В Москве Чехов подарил Книппер маленькую фотографию мелиховского флигеля с надписью на обратной стороне: «Мой дом, где была написана «Чайка». Ольге Леонардовне Книппер на добрую память. 5 мая 1899 г.».

Эта фотография была приглашением побывать в Мелихове, посетить этот домик. И она приехала. Приехала в самое лучшее в Мелихове время. Еще раньше Чехов заметил, что «лучшее время у нас — конец апреля и май, когда распускаются леса».

Казалось, сказочное розовое облако спустилось с неба и окутало ветви вишен и яблонь, вся земля зажглась алыми языками тюльпанов. Сто кустов разносортной сирени — от красной индийской до голубой французской — цвели вдоль дорожек, а под ней, в траве, светились тысячи одуванчиков.

По аллее идет Чехов и рядом с ним — впервые здесь — очень красивая, необыкновенно обаятельная, изумительно талантливая женщина.

В середине июня она получила от него из Мелихова первое письмо, шутливое и немного грустное: «Здравствуйте, последняя страница моей жизни, великая актриса земли русской...»

Так в последнюю для Чехова мелиховскую весну началась последняя страница его жизни.

...Я спрашиваю Ольгу Леонардовну: «Скажите, а где фотография, опубликованная в книге А. Роскина, с надписью Чехова: «Актриса Книппер, пожирающая чеховские рассказы и чеховскую сметану»? (На этой фотографии Ольга Леонардовна держит в руках тот самый горшочек, о котором говорила Мария Павловна.)

«Да, была такая фотография с той весны. Перед войной кто-то взял и не вернул». Эта фотография исчезла, зато были целы другие, и каждый раз, возвращаясь от Ольга Леонардовны, мы везли в Мелихово ценнейшие экспонаты: автографы Антона Павловича, его личные вещи, фотографии, картины, книги... Сейчас в каждой комнате музея есть вещи из ее квартиры, бережно ею хранившиеся более полувека.

Я перебираю письма Ольги Леонардовны, адресованные музею. Может быть, это совпадение, но все они или написаны весной, или говорят о весне. Вот самое первое, присланное к открытию памятника Чехову в Мелихове в 1951 году: «С большим радостным волнением приветствую открытие памятника Антону Павловичу Чехову в Мелихове, том Мелихове, которое оставило большой, неизгладимый след в жизни писателя, которое он любил и был привязан всей своей большой поэтической душой. В его повестях, рассказах и письмах много раз возникает дорогое сердцу Мелихово, которое было предметом его самых сердечных забот и беспокойств, касался ли вопрос воспитания деревенских ребятишек или медицинской помощи. Он сам сердечно и скромно помогал созданию первой школы в Мелихове и сам заботливо лечил всех приходящих к нему больных. Как писатель он нашел в Мелихове богатый источник огромных жизненных наблюдений — источник, который безостановочно питал его творчество. Здесь, в Мелихове, он вновь хорошо узнавал русскую жизнь, русскую природу, русских людей, которых он бесконечно любил, в силу которых он верил и которые завоевали теперь заслуженную ими свободу.

Примите же от меня поздравления, радость и любовь, которые соединяют меня с вами в нашем общем отношении к великому советскому народу.

Очень жалею, что состояние моего здоровья лишает меня возможности присутствовать при открытии памятника Антону Павловичу Чехову в Мелихове.

Народная артистка СССР Ольга Книппер-Чехова. 15 июля 1951 г., г. Москва».

Вскоре после ее приезда в Мелихово, осенью 1958 года, во МХАТе отмечалось ее девяностолетие. Актеры умеют нестандартно праздновать юбилеи. В приветствие вплетались фрагменты из опер, пьес, юмористические сценки. Молодые вахтанговцы, изображая офицеров из «Трех сестер», несли корзину цветов и припевали: «Поздравляем, поздравляем и желаем счастья вам...»

Ольга Леонардовна, сидевшая в ложе, вдруг включилась в действие. Много лет она играла роль Маши: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том. Златая цепь на дубе том...» Низкий грудной голос заполнил весь зал. Мне показалось, что включили магнитофон, старую запись ее голоса, усиленную во много раз. Наверное, так подумали и другие, но это была сама Ольга Леонардовна, соскучившаяся по сцене девяностолетняя актриса. Весь зал встал, приветствуя ее.

Вечером 13 марта 1959 года из Москвы позвонили: «С Ольгой Леонардовной плохо, кровоизлияние в мозг. Положение безнадежное». А на другой день пришло от нее письмо, написанное крупными расползающимися буквами:

«Дорогой Юрий Константинович!

Благодарю Вас за поздравление. Вот Вы радуетесь весне, а сами два месяца болеете, пора бы кончать. А весны нет, зима не уступает. Москва засыпана снегом.

Я сама перенесла ужасный грипп и только недавно стала изредка выезжать. Очень интересно с Вами повидаться и послушать, что Вам преподнесла жизнь. Выздоравливайте скорей и приезжайте.

От всего сердца желаю Вам здоровья, как полагается. Любочке и Олечке желаю радостно встретить весну.

Ваша О. Книппер-Чехова. 10/3.1959 г.».

Письма из Москвы к нам, на сельскую почту, идут четыре дня. На это письмо Ольги Леонардовны ответить я уже не успел.