Народная память

Михаил Прокофьевич Симанов был колхозным бригадиром-овощеводом, а по совместительству работал в музее сторожем. Даже во время войны ему удавалось выращивать необыкновенные урожаи капусты. Дома у него хранилась кружка с надписью: «Делегату 1-го съезда колхозников-ударников», делегатский мандат. Но в душе колхозника-овощевода подспудно жил артист. Наверное, он живет в каждом. Когда однажды в Мелихове снимался художественный фильм «В городе С» по рассказу Чехова «Ионыч», все жители от мала до велика пришли на съемки. Были забыты все домашние дела, огороды и скотина. Все может подождать, а вот съемка бывает только раз в жизни! И даже старухи, уже не слезавшие с печи, приплелись и прошли принять их в артисты.

Михаилу Прокофьевичу нравилось внимание к нему посетителей музея, просивших непременно рассказать о Чехове. Он даже и должность свою забыл, да и в самом деле, какой он сторож? Теперь при знакомстве он с гордостью называл себя: «Воспоминатель».

Весь штат музея состоял тогда из трех человек, и бывало, что именно Михаил Прокофьевич принимал экскурсантов. Вставал он перед толпой экскурсантов и рассказывал:

«Я помню хорошо Антона Павловича, когда он приехал в Мелихово. И были такие случаи, которые я никогда не смогу забыть. Антон Павлович очень был близок с народом, любил крестьян.

...Двенадцать лет мне было, когда он приехал. Он нас очень любил, и мы всегда около него вертелись. Мы и на открытии пруда были. Интересно было.

К Антону Павловичу гости приехали, артисты. Он мне и говорит: «Миша! Собери народ, артисты приехали. Будет открытие пруда». Я, конечно, рад был и побежал по деревне говорить всем. Пришли все: и больные, и старые, и малые. Каждому интересно было посмотреть, как это будет так. Артисты привезли с собой ракеты и... фыверки, что ли, не могу я сказать, чевой-то. И начали...

Антон Павлович стоит, с народом разговаривает, а артисты начали ракеты пускать. Народ наш сроду такого огня не видел. У нас керосина-то в то время не было вовсе. Лучинка, коптюшка — вот таким путем, а то чтобы загорелось гдей-то сверху... Такого не бывало. Крестьяне все и побежали от такого. Испугались так, что некоторые даже упали.

Антон Павлович, как поселился в Мелихове, так сразу же лечить нас начал. Семья у нас большая была, он к нам частенько заходил. Придет, сядет на верстак и разговаривает с мужиками про холеру. Рассказывал, как ее лечить, как спасаться от нее нужно. Мужики вышли потом курить (у нас в избе не курили), а я спрашиваю у Антона Павловича: «Антон Павлович, холера будет — мы, наверное, все умрем?»

Он мне по плечу ударил и говорит: «Тебя, Миша, ни одна холера не возьмет».

— А почему, Антон Павлович?

— А ты посмотри на себя. Губы в дегтю, руки в дегтю, штаны в дегтю — весь ты дегтем пропитан. Тебя холера испугается.

А почему? Потому что сапожником я был, сидел работал. Антон Павлович поэтому к нам и ходил часто. Я и дороги чинил вместе с Антоном Павловичем. Одним словом, много мы с ним вместе дел переделали.

Я у него в пруду всегда рыбу ловил. Мы эту рыбу вместе с ним в пруд пускали. Он меня предупредил: «Скажи ребятам, чтобы пока не ловили, пущай она побольше вырастет». А я подождал месяц, а потом взял удочки и пошел на пруд. И ему ничего не сказал. Только одного карася поймал, а уж другой за крючок дюкает. Вдруг слышу, Антон Павлович за спиной кашляет. Я увидел, да бежать от него, а он кричит мне: «Ну, не бегай, не бегай». А почему я убежал? Стыдно было, что не выдержал уговора. Даже удочки бросил. Пришел домой, вижу — удочки стоят, и отец с Антоном Павловичем меня встречают.

— Заходи, Миша! Зачем же от меня побежал?

— Антон Павлович, виноват я. Я перед вами нехороший человек.

А он говорит:

— Обидел ты меня тем, что убежал. Пруд-то у нас общий, рыбу вместе пускали, тоже, значит, общая. Лови, если хочешь, и ребятам скажи».

В конце своей жизни Михаил Прокофьевич Симанов стал очень популярным. Его снимали в кино, записывали на радио, печатали фотографии в журналах. Другие мелиховские старожилы завидовали.

— Мишка, он все врет, — доверительно говорили они, — он и Чехова-то, наверное, не видел, бабка Ежова так и говорила.

«А я вот помню, ты меня послушай, — говорил другой «воспоминатель», Иван Григорьевич Коротков. — Я уже вот семидесятилетний старик, а очень хорошо помню Антона Павловича. И отца его, маму и сестру Марию Павловну. Я их всех вспоминаю. И будем их помнить, покамест живы, до смерти.

Был я тогда мальчишкой еще. Жили мы плохо. Сдохла у нас лошадь или, как по-русски сказать, лошадь околела. Ну, что делать? А ведь лошадь стоила тогда десять — пятнадцать рублей. Денег взять негде. А нас кормить надо. Вот отец и говорит: «Пойду к Антону Павловичу, попрошу у него». А я за отцом увязался. Приходим, Антон Павлович спрашивает у меня: «Ты что, мальчик, пришел?» «Вот, пришел с папенькой своим или, как по-русски сказать, с отцом».

— Ну, и что же скажешь, Григорий? (он так называл отца).

— Да вот, Антон Павлович, лошадь у нас пала.

Тут как раз Мария Павловна вышла. «Мария Павловна! — говорит Антон Павлович. — Как быть-то? Надо помочь ему... Ну, сколько, Григорий, у тебя лошадь стоит?»

— Пятнадцать рублей, Антон Павлович.

— Ну, приходи завтра.

Не оставил нас в беде Антон Павлович. Дал пятнадцать рублей. Мы поехали и купили лошадь.

У меня сестра была постарше меня. Заболела она однажды очень тяжело. А ведь Мелихово было грязное, болотистое, ни пройти, ни проехать никуда. А сестра при смерти лежит. Вот мы и решили к Антону Павловичу сходить. Отец пошел к нему. Смотрим, несмотря на грязь, он все-таки пришел, обслушал, осмотрел хорошенько и говорит: «Вот какое нужно лекарство, вот такое растирание. Если вы не достанете, я сейчас посмотрю, может быть, у меня дома есть. А потом я рецепт выпишу, и вы съездите в Лопасню, в аптеку». Ну и сестра, слава богу, ожила и в добром здравии жила до самой смерти.

Вот у меня внучата уже есть. Я им всегда говорю, что им сейчас не так живется, как нам. Для нас тогда и яблоко было редкостью.

Каждое воскресенье Антон Павлович собирал нас всех и всем по подарку давал. А коль нету какого-нибудь одного мальчика или девочки, все равно он ему назавтра подарок отдаст.

Антон Павлович нас очень любил, и мы до сих пор помним его. Дом его, флигель, вся усадьба дороги очень нам».

Многие годы старики, современники Чехова, были как бы живыми экспонатами Мелихова, и вот не осталось никого из них. Подведена черта под красочным периодом воспоминаний и легенд. Воспоминания старожилов в пересказе экскурсоводов звучали по-иному, как будто их перевели на другой язык. Только по праздникам из фондов доставали заветные пленки, и магнитофон воскрешал из былого ушедшие голоса.

Открылась новая экспозиция в чеховской кухне. Право войти в нее первыми было предоставлено по традиции старейшим жителям села. На сцену вышли старухи, которые раньше прятались за стариков и ничего не рассказывали. А тут неожиданно полились новые рассказы.

— Как сейчас помню Антона Павловича. Красивый такой, — рассказывала бабка Надежда Слезкина обступившим ее экскурсантам. — Стоит он около Красных ворот (мы эти ворота, как въезжать в имение, Красными воротами звали). А мимо идет мой свекор, Иван Григорьевич. Он охотник был и нес зайчика.

— Продайте зайчика, Иван Григорьевич, — просит Антон Павлович.

— Да что вы, Антон Павлович, я вам так отдам...

Мне точно известен возраст всех мелиховских старух, и я подсчитываю в уме, что бабка Надя родилась в 1890 году, следовательно, никакого свекра в то время у нее не могло быть. Скорее всего, она пересказывает то, что много позднее слышала от своего свекра, столяра Никиты Слезкина, делавшего мебель для Чехова. Но все-таки послушать ее было интересно.

Расселись бабки — кто за прялку, кто на старинной лавке. Обаяние собранных в музее старых вещей, прошедших с ними через всю их жизнь, вызвало в них дух прошлого. Стали они вспоминать, как работали за прялками, как пекли хлеб в печи, рассказывали о старом укладе жизни. А потом запели по очереди...

На улице дождик сильный поливает,
А по этому дождю брат с сестрой гуляет,
За рученьку сестру водит, по головке ее гладит.
— Ты расти, моя сестрица, вырастай большая!
Вырастешь большая — отдадим тебя замуж,
Не близко, далеко, семь верст за Москвою,
В большую деревню, в несогласную семью,
К свекру, свекрови, деверьям, золовкам,
За распутного мужа.

К невеселым этим словам — да еще протяжная грустная мелодия. Не песня, а плач о погубленной судьбе русских девушек, выдаваемых замуж не по своей воле. Мария Павловна Чехова вспоминала, как по вечерам мелиховские девушки водили хороводы на деревенской площади, у забора чеховской усадьбы.

На дубчике два голубчика сидят,
Промежду себя речи говорят
Про удала доброго молодца,
Про Ивана Ивановича,
Как Иван-то был богат,
А Иван-то тороват.
Он с тыщи на тыщу ступал,
Миллионами ворота запирал,
По семи рублей на улицу бросал,
Из неволи сирот выкупал.
— Вы сироты, сироты мои,
Помолитесь вы богу обо мне,
Чтобы бог меня помиловал,
Государь меня пожаловал,
От солдатчины оставил бы.
То не пыль в поле запылилася,
Не туман в поле затуманился,
Как Иван-сударь на войну едет,
А за ним народ как пчела летит,
Как пчела летит, «Воротись!» — кричит.
Как твоя жена одна родила,
Сына родила, сына-писаря!
Для твово сына города строили,
Города строили с переулками, закоулками,
С частыми окнами, все за стеклами.

Песни эти совсем забыты, и, может быть, поэтому казались они необычайно интересными и даже никогда не слыханными. Только раз приехавшая в музей артистка МХАТа Елена Афанасьевна Хромова сказала, что песню «На улице дождик» она знает, и спела ее нам.

Но в день открытия выставки наши мысли были заняты другими делами, никто и не подумал записать песни. А они прозвучали, слух о них пошел по округе, вызвал интерес молодежи. Молодежный клуб «Родник», организованный старшеклассниками Чеховской школы № 4, решил записать мелиховские песни на магнитофон. У бабки Нади — Надежды Ивановны Слезкиной — старинных песен в памяти не один десяток. Только она уже не пела их, а рассказывала, или, как раньше говорили, причитала.

Мы думали, что Надежда Ивановна — последняя сказительница старых песен, и новые поколения, воспитанные на песнях революции, совсем забыли песни дедов. Но как-то в женский праздник 8 Марта я включил пленку с записью песен бабки Нади нашим женщинам, техническим работникам музея. Все они коренные жительницы Мелихова. Послушали, поудивлялись на бабкину память, а потом посоветовались и запели хором самые заветные, любимые мелиховские песни, те, которые пели в деревне при жизни Чехова, те, о которых писал Антон Павлович и вспоминала Мария Павловна Чехова.

Канареечка, утеха,
Утешай, радость, меня!
Мое горе всем известно —
Мил уехал от меня.
Мил уехал, не простился,
Знать, забыл он про меня.
Растворю я окна, двери,
Пущу пташку на волю,
Пущу пташку на волю...
Напоследок своей пташке
Два словечка накажу:
Уж ты, пташка, моя пташка,
Слетай к милому моему,
Сядь на яблоньку кудряву,
Пропой песенку такую,
Спой про участь про мою,
Все про участь про мою...

Живут в Мелихове песни... Недавно на бершовской животноводческой ферме организовался хор доярок. Поют они весело, задорно, поют новые песни. Нет конца таланту и памяти народа.