В последнее время все чаще встречается как само собою разумеющееся утверждение о том, что Чехов не писал романов1. Однако отсутствие этого жанра в его творчестве не всегда было общепризнанным фактом. Например, одна из глав известной книги А. Измайлова2 названа «От пародии к роману», и в ней в качестве романа рассматривается одно из крупнейших произведений молодого Чехова, «Драма на охоте». За прошедшее со дня опубликования монографии Измайлова время появилась только одна работа, целиком посвященная анализу этого произведения, — статья З. Бориневич-Бабайцевой «Роман А.П. Чехова «Драма на охоте», напечатанная в 1956 г. в «Трудах Одесского университета». Правда, автор приходит к более широким выводам, чем это позволяет сделать текст произведения; кроме того, роман Чехова без достаточных обоснований относится к жанру литературной пародии3.
Между тем «Драма на охоте», если ее рассматривать как роман, могла бы дать богатый материал не только для решения проблемы романа в творчестве Чехова, но и помогла бы глубже проникнуть в другие, пока неясные особенности его творческой манеры.
Жанр газетного романа, в котором написана «Драма на охоте», был необычайно распространен в 70—80-е годы XIX в. и пользовался огромной популярностью среди определенного круга читателей. Он занимал центральное место в газете; число романистов, несмотря на непрочность газетной славы, быстро росло.
Газетный роман имел свои устойчивые традиции. Например, подписывать его рекомендовалось только псевдонимом. Во второй по тиражу и популярности московской газете «Новости дня» сотрудничали Розовый дьявол, Старый грешник, Скучающий россиянин, Доннер-Веттер и т. п. В названии романа обязательно должно было присутствовать слово «драма», которое оказывало магическое действие на издателей и подписчиков. В 1884 г. в «Новостях дня» печатались «Маленькая драма» В. Ларина, «Драма на охоте» А. Чехонте, «Современная драма» Синего домино. Печатание последней началось с первого номера и закончилось только в 205-м, в этом же номере было помещено объявление:
«С будущей субботы в фельетоне «Новостей дня» начинается печатание романа «Драма на охоте» Ан. Чехонте».
«Современная драма» — образец газетного романа, в ней собраны все излюбленные романистами-газетчиками приемы. Сюжет здесь движется по навек предопределенному для такой литературы пути: золото, любовь, кровь и успокоение под старость.
Газетный роман, появившийся в результате резкого расширения круга читателей, не всегда подготовленных к восприятию более серьезной литературы, стал одновременно и выразителем вкусов самых отсталых и косных слоев русского общества. По словам Чехова, «Для этой публики Толстой и Тургенев слишком роскошны, аристократичны, немножко чужды и неудобоваримы. Публика, которая с наслаждением ест солонину с хреном и не признает артишоков и спаржи» (XVI, 160).
Идя навстречу ими же воспитанному вкусу читателя, бульварные писатели делают свои произведения максимально доходчивыми, их герои разговаривают не иначе, как «на публику», даже тогда, когда попадают в самые затруднительные положения. По словам Чехова, герои подобных романов «даже плюют с дрожью в голосе» (II, 444).
Лишенные той внутренней силы, которая побуждает писателя бороться со штампом, с модной ходячей фразой, газетчики пользовались лишь ограниченным набором наиболее сильных приемов, многократно встречавшихся и потому совершенно надежных. Единственное, в чем они давали волю своей скудной фантазии, были разнообразные вариации на тему преступления. Утопленницы, зарубленные, повешенные, выброшенные на ходу из поезда, застреленные и заживо погребенные персонажи непременно присутствуют в романах. Трезво оценивая свои возможности, эти авторы отлично знали, как вызвать интерес читателей к своим заведомо непервосортным произведениям. Они эксплуатировали тот род любопытства, граничащий с пороком, который заключается в желании подслушать, подсмотреть, залезть в чужую душу.
Однако при всей ограниченности того набора приемов, который обязателен в жанре романа-фельетона, качество его, в конечном счете, зависит от таланта и вкуса автора; форма произведения сама по себе, в отрыве от содержания, еще не дает достаточного и единственного критерия для оценки.
Комментаторы Полного собрания сочинений и писем А.П. Чехова в 20 томах, приняв во внимание, вероятно, одну только внешнюю сторону «Драмы на охоте» и считая, видимо, что существуют жанры, запретные для великих писателей, пришли к такому выводу: «Используя форму уголовного романа, Чехов, несомненно, пародировал ее» (III, 597).
4 августа 1884 г. в «Новостях дня» начала печататься чеховская «Драма на охоте» (и печаталась до 25 апреля 1885 г.), а 24 ноября 1884 г. в «Осколках московской жизни» появился его известный фельетон, в котором давалась оценка той самой прессе, в которой он активно сотрудничал:
«Наши газеты разделяются на два лагеря: одни из них пугают публику передовыми статьями, другие романами. Есть и были на этом свете страшные штуки, начиная с Полифема и кончая либеральным околоточным, но таких страшилищ (я говорю о романах, какими угощают теперь публику московские бумагопожиратели вроде Злых духов, Домино всех цветов и проч.) еще никогда не было... Читаешь и оторопь берет. Страшно делается, что есть такие страшные мозги, из которых могут вылезать такие страшные «Отцеубийцы», «Драмы» и проч.» (III, 443).
Пародией можно было бы назвать небольшое литературное произведение, темой которого могут быть отдельные стороны другого произведения или характерные черты определенного литературного направления. Содержанием пародии чаще всего бывает выраженное стилистическими средствами отношение пародиста к пародируемому тексту.
Такого взгляда на пародию придерживались, вероятно, и комментаторы Собрания сочинений, когда относили «Драму на охоте» к жанру пародии. Ими упущено из виду только одно обстоятельство. Стилистические соответствия с газетной прозой, которые несомненно присутствуют в «Драме на охоте», и отношение Чехова к творчеству московских «бумагопожирателей», отчетливо высказанное им в фельетоне, не равнозначны. Поэтому неубедительными выглядят обоснования, выдвинутые в двадцатитомнике: «Пародийный характер произведения виден из сделанных «редактором» в начале повести критических оценок обычного содержания уголовных романов, из иронических замечаний по поводу «давно набивших оскомину» Габорио и Шкляревского, из характеристики «страшных, сильнодействующих романов», которые читал слуга Камышева, из метода использования отдельных приемов уголовных романов» (III, 597).
Из перечисленных доводов только «метод использования» мог бы дать, при достаточной аргументации, основание назвать «Драму на охоте» пародией. Однако сделать это было бы довольно трудно, так как именно способ использования «приемов уголовного романа» в «Драме на охоте» и нельзя признать пародирующим. Мы не находим в ней ни гиперболизации, ни иронической подчеркнутости этих приемов, ни какого-либо другого компрометирующего их искажения. Отсутствуют в данном случае и такие признаки пародии, как краткость и противоречащая оригиналу внутренняя направленность стиля романа. Упоминание о Габорио и Шкляревском, встречающееся не только в замечаниях, сделанных «редактором», не сопровождается оценкой их произведений, а используется как деталь для характеристики персонажей, в том числе и «редактора». Ирония, якобы направленная против авторов уголовных романов, не находит никакого выражения в стиле чеховского произведения. «Рассказ следователя», от лица которого ведется повествование, нигде не сталкивается с другим, оценивающим уголовную литературу голосом.
Именно об этом, обязательном для создания пародии столкновении двух стилистических структур, писал М. Бахтин:
«Стилизация стилизует чужой стиль в направлении собственных заданий. Она только делает эти задания условными. Иначе обстоит дело в пародии. Здесь автор, как и в стилизации, говорит чужим словом, но, в отличие от стилизации, он вводит в это слово смысловую направленность, которая прямо противоположна чужой направленности. Второй голос, поселившийся в чужом слове, враждебно сталкивается здесь с его исконным хозяином и заставляет его служить прямо противоположным целям. Слово становится ареною борьбы двух голосов. Поэтому в пародии невозможно слияние голосов, как это возможно в стилизации или в рассказе рассказчика (например, у Тургенева), голоса здесь не только обособлены, разделены дистанцией, но и враждебно противопоставлены. Поэтому нарочитая ощутимость чужого слова в пародии должна быть особенно резка и отчетлива»4.
В 1884 г. Чехов стоял уже неизмеримо выше газетных романистов, а их творчество волновало его не настолько сильно, чтобы ему понадобилось писать пародию на них объемом в 180 страниц. Вероятно, Чехов преследовал какие-то иные цели, когда брался за «Драму на охоте».
Роман начинается со сцены в редакции, куда приносит рукопись «бывший судебный следователь»; мы знакомимся сначала с автором и, как выясняется в дальнейшем, главным героем повествования, а потом и с самой рукописью, которая характеризуется следующим образом: «Эта повесть не выделяется из ряда вон. В ней много длиннот, немало шероховатостей... Автор питает слабость к эффектам и сильным фразам... Видно, что он пишет в первый раз в жизни, рукой непривычной, невоспитанной...» (III, 307).
Открыто передавая авторские права на рукопись Камышеву, Чехов тем самым отходит и от жанра стилизации. Все сюжетные и стилистические соответствия «Драмы на охоте» с газетными романами нужны Чехову только для создания впечатления об авторстве Камышева, перед нами — типичный рассказ рассказчика. Чехов постоянно подчеркивает авторство Камышева. Например, «редактор» делает такое замечание: «Я не хотел брать греха на душу, изменять чужое, и находил лучшим и полезным совсем выпускать, чем изменять неудобное место» (III, 470). В авторской речи Камышева постоянно встречаются слова и выражения (особенно в начале), характеризующие его писательскую манеру. Вот типично камышевское место:
«В редком романе не играет солидной роли садовая калитка...
Мой роман тоже не избавлен от калитки. Но моя калитка разнится от других тем, что моему перу придется провести сквозь нее много несчастных и почти ни одного счастливого, что бывает в других романах только в обратном порядке...» (III, 324).
Создавая образ Камышева, Чехов придал ему многие типичные черты авторов уголовных романов, писавших отнюдь не «впервые в жизни». Характерный признак стиля Камышева — неумение писать коротко и просто (что, безусловно, умел делать в 1884 г. Чехов). Он постоянно переходит на возвышенный тон, изрекает с глубокомысленным видом банальности: «Человеческое жало опаснее змеиного», «Труд самое лучшее, самое радикальное лекарство», «Трудно понять душу человеческую, но душу свою собственную еще трудней».
А вот целый монолог: «Самоубийцей называется тот, кто, под влиянием психической боли или угнетаемый невыносимым страданием, пускает себе пулю в лоб; для тех же, кто дает волю жалким, опошляющим душу страстям в святые дни весны и молодости, нет названия на человеческом языке...» (III, 338).
Все это Камышев изрекает, не задумываясь о подлинной ценности сказанного. Для него важен не смысл слов, а их звучание, он рассчитывает на то, что пораженный его смелостью читатель не станет доискиваться смысла сказанного. Однако стиль «Драмы на охоте» не исчерпывается приведенными примерами. Иначе написаны портреты, пейзажи. Только Чехов умел несколькими штрихами создать такую точную и лаконичную картину:
«Лес, окутанный утренним светом, был тих и неподвижен, словно прислушивался к моим шагам и чириканью птичьей братии, встречавшей меня выражением недоверия и испуга...» Стилевое разнообразие «Драмы на охоте», являющееся признаком высокого мастерства Чехова, затрудняет выяснение его истинных намерений. Зачем ему понадобилось писать совершенно необычную для него вещь, да еще в жанре газетного уголовного романа?
Первый, самый очевидный ответ, заключающийся в том, что Чехонте был заинтересован материально, печатая драму в «Новостях дня», оказывается явно несостоятельным, если взглянуть на дело глазами самого Чехова. Он пишет брату Александру: «Липскеров накануне кризиса, едва держится и денег не платит». Это написано 22 июня 1884 г. (роман начал печататься 4 августа. См. также письмо Чехова Лейкину 15 сентября — о сотрудничестве у Липскерова). И все-таки Чехов продолжает печататься до 85 номера 1885 г., а через несколько лет вспоминает об этом в одном из писем: «Липскеров присужден к 6-ти месячному аресту. К кому теперь Мишка будет ходить за долгом?..».
Следует помнить и то, что в конце 1884 г. Чехов не настолько сильно нуждался в деньгах, чтобы сотрудничать у Липскерова. Предположить же, зная отношения Чехова к творчеству Синего домино и прочих, что его хоть в какой-то мере привлекала роль любимца московской публики, совершенно невозможно.
Более вероятно предположить, что Чехов, маскируя «Драму на охоте» под газетный роман-фельетон, пробовал свои силы в жанре романа. В самом деле, если подойти к чеховской драме непредвзято, то сходство ее с драмами Синих домино и Злых духов окажется весьма призрачным. При внимательном чтении в ней легче найти соответствия с русской классической литературой.
Если Камышева-писателя Чехов делает типичным автором уголовных романов, то Камышев в роли главного героя такого романа мало чем похож на трафаретных преступников из «ужасных» романов. По своему мировосприятию, постепенно раскрываемому Чеховым на протяжении всего романа, он принадлежит к давно выродившемуся типу лишних людей. Внешне Камышев поступает именно так, как и следует лишнему, не понятому обществом человеку. Но только внешне, так как его духовный мир слишком беден и неоригинален. Он все время боится, как бы его не спутали с «обыкновенными людьми». Его «сатанинская гордость» и «презрение к жизни» выражаются главным образом в том, что он плохо обращается со слабыми и беззащитными людьми. Больше всего на свете он дорожит своей свободой: «Я жених? Кто же тебе позволил называть меня женихом? На каком основании? И словно что-то оборвалось в моей груди... Гордость забушевала во мне» (III, 368).
Камышеву постоянно приходится доказывать свою исключительность самому себе. Ради этого он идет на страшное и бессмысленное преступление. И здесь его последние надежды терпят самое жестокое поражение. Общество, которое он презирает и ради мнения которого готов убить человека, не замечает его злодеяния, оно безгранично равнодушно к Камышеву. И в конце концов Камышев начинает понимать, что все его усилия бесполезны; в эпилоге романа он признается «редактору»: «Мне вдруг захотелось излиться чем-нибудь: начхать всем на головы, выпалить во всех своей тайной... сделать что-нибудь этакое... особенное... И я написал эту повесть — акт, по которому только недалекий затруднится узнать во мне человека с тайной» (III, 477).
В противоположность традициям газетного романа, где изображение преступления было единственной целью, Чехов делает попытку найти философские, общественные и моральные корни преступления. И очень важно, что Чехов не отделяет преступника от породившего его общества, которое потому и не хочет замечать преступления Камышева, что он связан с ним теснейшими узами родства.
Этому миру противостоит в романе человек, олицетворяющий собою всех тех, кто проводит свои дни в труде и поэтому имеет право презирать «господ», пускающих на ветер добытое чужими руками. К рыбаку Михею, на глазах которого развертывается действие романа, Камышев чувствует безотчетное и глубокое уважение.
Демократические настроения Чехова проявились и в таких, не свойственных Камышеву, брошенных как бы мимоходом словах: «Только душевно слепой и нищий духом на каждой посеревшей мраморной плите, в каждой картине, в каждом темном уголке графского сада не видел пота, слез и мозолей людей, дети которых ютились теперь в избенках графской деревеньки...» (III, 383).
Примечательно и то, что преступник в «Драме на охоте» принадлежит именно к классу «лодырей». Это обстоятельство проливает свет и на тот необычный факт, что в уголовном романе на первом месте стоит не описание преступления, не поиски преступника, а попытка раскрыть общественные корни зла, причины, приведшие к гибели невинных людей и безнаказанности их убийцы. В нарушение правил газетного романа Чехов отводит главным моментам в нем — преступлению и следствию — только сорок страниц из ста восьмидесяти.
Чехов пишет о провинциальной России своего времени, перенося в нее литературных героев не газетного, а классического романа. Если в Камышеве чувствуется чеховское толкование «лишнего человека» 80-х годов, то его слугу Поликарпа можно считать потомком чичиковского Петрушки.
Женщины обычно играют в газетных романах роль жертв насилия, шантажа или преступления. Не отступает от этого в изображении своих героинь и Чехов: погибает от руки убийцы Ольга, принимает яд Надя Калинина. Пойдя навстречу требованиям уголовного сюжета, Чехов, однако, далек от традиционного для бульварных романов раскрытия характера своих героинь. У газетчиков женщины, как правило, сладострастны и порочны, либо беспредельно добродетельны. Чехов же наделяет Оленьку и Надю живыми и сложными характерами, их поступки мотивируются не волей автора, а их внутренними желаниями и потребностями. И к трагической развязке их приводит не злой рок, а то, что их окружают морально разложившиеся, опустошенные физически и нравственно люди.
Немалую роль в развитии сюжета «Драма на охоте» играет уездный врач Вознесенский. Фигура его весьма примечательна. Это уже не обязательный для газетного романа доктор, «подающий надежду», и хранитель всех тайн, какие только есть в романе, и, пожалуй, самый удавшийся Чехову образ.
Вознесенский «молод, честен, не суетен, любит свою медицину» (III, 354). Жизнь этого добрейшего и симпатичнейшего человека не устроена, он беден, плохо одет, не имеет права ни на покой, ни на отдых, несчастлив в любви. Это не герой романа, а обыкновенный уездный врач, каким мог бы стать и сам Чехов, только что окончивший университет. Вознесенскому свойственны искренность, благородство, сочувствие к страданиям ближних. Он не перестает любить Надю Калинину даже тогда, когда она предпочла ему Камышева, и сохраняет приятельские отношения со своим счастливым соперником. Покорившись судьбе, он всеми силами старается помочь Наде и как врач (после неудавшегося самоубийства), и как порядочный человек (уговаривая Камышева пожертвовать своей свободой и жениться на Наденьке, чтобы спасти ее жизнь). Этот бедняк был бы рад увидеть любимую женщину счастливой даже с другим.
Образ уездного врача, живущего, как и все остальные герои романа, в современной Чехову России, также заставляет нас усомниться в том, что «Драма на охоте» относится к жанру литературной пародии. Внимательно прочитав произведение Чехова, можно прийти к выводу, что это роман-фельетон.
Газетный роман, хотя он в какой-то степени и ограничивал своих авторов (например, необходимостью детективного элемента), был одновременно достаточно вместительным и подвижным; это дало Чехову возможность, не выходя за его жанровые рамки, написать совершенно самостоятельное и оригинальное произведение.
Однако, несмотря на то, что Чехов довольно успешно преодолел трудности, которые ставит перед автором жанр романа (несколько переплетающихся сюжетных линий, большое количество действующих лиц и т. д.), несмотря на то, что он обладал достаточным жизненным и литературным опытом, «Драма на охоте» не стала большим достижением в его творчестве. Причину этой неудачи, возможно, нужно искать в особенностях чеховского таланта, а, может быть, есть и какие-то объективные причины, раскрыть которые еще предстоит.
Однако «Драма на охоте» представляет собою интерес и как оригинальное произведение, и как определенный момент в развитии эстетической программы писателя — невозможно представить себе, что произведение такого объема не оставило следов в его дальнейшем творчестве.
Примечания
1. Б. Бурсов: «Среди произведений Чехова нет романов...» (статья «Чехов и русский роман» в сборнике «Проблемы реализма русской литературы XIX в.» М.—Л., 1961); С. Корытная: «Романа, как известно, Чехов не написал» («Вопросы литературы», 1965, № 8).
2. А.А. Измайлов. Чехов. М., 1916.
3. А. Платонов призывал отнестись более серьезно к крупным произведениям Чехова: «Когда у нас установится к Чехову отношение, действительно достойное размеров его гения, мы будем рассматривать и эти повести — «Зеленая коса», «Цветы запоздалые», «Драма на охоте» — как произведения, которые надо изучать самым обстоятельным образом и притом, пользуясь горьковским выражением, «очень мелко и четко» — каждое в отдельности» («Литературный критик», 1939, № 7).
4. М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963, с. 259.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |