Название первой пьесы Чехова («Платонов») идет, как мы видели, не от автора — он озаглавил ее «Безотцовщина». Но то, что такое название возникло, не простая случайность. Платонов определяет собой содержание и сюжет пьесы. Она строилась как своеобразный «хоровод», трагикомическая карусель героинь вокруг главного персонажа.
Чехов начинает с пьесы, построенной на отчетливо выраженном принципе безраздельного единодержавия героя, его полновластности. Этот принцип положен и в основу второй чеховской пьесы — «Иванов» (1887—1889).
С.Д. Балухатый писал о ней: «...Пьеса была построена на централизующем движении одного характера, «героя», характеры побочные в сценической их трактовке легко размещались в системе «амплуа»...1.
Чехов развивал принцип, положенный в основу первой пьесы. При этом он учитывал: если герой находится в центре круга, образованного четырьмя героинями, то они поневоле начинают оттеснять его и заслонять. Принцип «круговорота» вступал в противоречие с принципом единодержавия героя.
Работая в 1889 году над второй редакцией «Иванова», Чехов делился своими соображениями с А.С. Сувориным. Судя по его письмам (суворинские, как известно, не сохранились), корреспондент советовал автору развить образы героинь — жены Иванова Сарры и девушки Саши.
Чехов отвечал: «Женщины в моей пьесе не нужны. Главная моя была забота не давать бабам заволакивать собой центр тяжести, сидящий вне их» (8 февраля 1889 года).
Он сознательно строил пьесу с основополагающий «центром тяжести». Ради этого он упрощал систему действующих лиц — на место «карусели» вокруг главного героя Становился «треугольник»: Иванов — Сарра — Саша.
Наряду с единодержавием героя к Платонову восходит и другая особенность в раскрытий характера Иванова. Платонов был одновременно и самым главным героем и самым инертным. Он не объяснялся в любви, но выслушивал объяснения. Платонов — предмет борьбы, сам к исходу этой борьбы довольно безучастный.
Нечто сходное происходит с Ивановым. Он разлюбил свою жену Сарру, женщину, которая ради него бросила родителей, сменила веру, превратилась из Сарры — в Анну Петровну. Иванова полюбила двадцатилетняя девушка Саша Лебедева, которая, так же как некогда Сарра, готова всем пожертвовать ради него.
Казалось бы, традиционный треугольник. Но, равнодушный к Сарре, Иванов внутренне безразличен и к Саше. В первом действии он жалуется жене на чувство мучительной тяжести: «Здесь тоска, а поедешь к Лебедевым, там еще хуже; вернешься оттуда, а здесь опять тоска...» Во втором действии, в гостях у Саши, жалуется снова: «Приехал я вот к вам развлечься, но мне скучно и у вас...»
Самое страшное в том, что ощущает Иванов: он перестает вообще что-нибудь, чувствовать.
«Вот вы говорите мне, что она <Сарра> скоро умрет, — отвечает он обличителю доктору Львову, — а я не чувствую ни любви, ни жалости, а какую-то пустоту, утомление».
На этой душевной «пустоте» главного героя и строится пьеса. «Я умираю от стыда, — твердит герой, — при мысли, что я, здоровый, сильный человек, обратился не то в Гамлета, не то в Манфреда, не то в лишние люди... сам черт не разберет!»
Безучастный ко всему, он сам пугается этого безучастия. Его душа одновременно и «скована какою-то ленью» и скорбит из-за этого.
Отсюда двойная интонация его монологов — жалобы на: себя, на тоску — и насмешка над самим собой2.
«Мое нытье внушает тебе благоговейный страх, — говорит Иванов Саше, — ты воображаешь, что обрела во мне второго Гамлета, а, по-моему, эта моя психопатия, со всеми ее аксессуарами, может служить хорошим материалом только для смеха и больше ничего! Надо бы хохотать до упаду над моим кривляньем, а ты — караул!»
И дальше в разговоре с Сашей: «...слава богу, у меня еще есть гордость и совесть! Ехал я сюда, смеялся над собою, и мне казалось, что надо мною смеются птицы, смеются деревья...»
Здесь тоже мы чувствуем связь характеров Платонова и Иванова: они совершают дурные поступки, но меньше всего могут быть названы закоренелыми. Их тяготит собственное «я». И все это — мученичество, «самоказнь», насмешка над собой — в характере Иванова выражено гораздо более сильно и многообразно.
Явственнее подчеркнут происшедший в нем внезапный перелом, кризис. Обличая себя — больного, опустившегося, — Иванов все время вспоминает себя — недавнего: здорового, деятельного, энергичного.
«Ну, не смешно ли, не обидно ли? Еще года нет, как был здоров и силен, был бодр, неутомим, горяч, работал этими самыми руками, говорил так, что трогал до слез даже невежд, умел плакать, когда видел горе, возмущался, когда встречал зло».
Иванов — не вообще равнодушный человек, безразличие вдруг поразило его, как недуг. Он надорвался.
И все время герой предстает перед нами в двух обликах — каким был еще совсем недавно и каким стал теперь.
В «Иванове» еще более ясно, чем в «Платонове», обозначилось внутреннее противоречие, заложенное в первых чеховских пьесах: герою отведена главная роль, которую он сыграть не в силах. Это придает самому понятию «действующее лицо» совершенно особый характер. В обычной пьесе оно означает: лицо, которое действует. И по тому, как оно действует, мы судим, что это за лицо. У Чехова же главный герой в центре, он должен что-то совершить и — не совершает. Причем окружающие его люди все время подталкивают его к действию, дают советы, призывают быть решительным. Сарра просит Иванова не оставлять ее одну, вернуться ко всему тому, что было раньше, доктор Львов категорически требует от него переменить отношение к умирающей жене, управляющий Боркин предлагает ему авантюрно-прожектерские планы — как разбогатеть и поправить дела, Саша призывает его к новой жизни, к душевному воскресению, пытается увлечь его в мир любви, ее отец Лебедев тоже дает советы другу Николаше. Но все эти предложения, мольбы, призывы к действию словно отскакивают от Иванова. Какая-то видимость действия как будто начинается тогда, когда он сближается с Сашей. Но сделать решающий шаг, обвенчаться с ней он не может. Вся инициатива и решительность — на ее стороне. Он уговаривает ее отказаться от свадьбы и в конце концов стреляется.
Так уже молодой Чехов, автор «Платонова» и особенно «Иванова», подходит к новому решению сценического действия. Не оно в своем непосредственном виде определяет драматическую напряженность, а, скорее, его мучительная «несовершаемость». Читатель следит не за поворотами в развитии интриги, но за тем, как «нависает» событие, подобно грозовой туче, которая так и не разражается ливнем.
Если бы Чехов написал только две пьесы — «Платонов» и «Иванов» — и мы не знали бы его последующих пьес, то и эти две первые пьесы, особенно вторая, дали бы нам основание говорить о самобытном авторе, который нетрадиционно решает образ главного героя, по-своему подходит к действию в драме.
Примечания
1. Балухатый С. Проблемы драматургического анализа. Чехов. — В кн.: Вопросы поэтики. Вып. 9. Л., «Academia», 1927, с. 48.
2. Эта, говоря сегодняшним языком, самокритическая нота главного героя ужо начинала звучать в «Безотцовщине»: «Нот ничего во мне такого, за что можно было бы ухватиться, нет ничего такого, за что можно было бы уважать и любить!»
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |