От редакции к редакции углублялся образ главного героя. Он все больше отрывался от своего окружения, как будто уходя в себя. Все более неотступно вставал перед ним вопрос — «быть» ли ему или уйти из этой жизни. Образ Иванова все больше приближался — как бы изнутри — к образу героя шекспировской трагедии.
Сам тип моногеройной драмы, к которой принадлежат «Безотцовщина» и «Иванов», был во многом подсказан «Гамлетом».
В январе 1860 года, то есть в те самые дни и год, когда родился Чехов, Тургенев произнес свою публичную лекцию «Гамлет и Дои Кихот».
«В этих двух типах, — сказал он, — воплощены две коренные противоположные особенности человеческой природы — оба конца той оси, на которой она вертится. Нам показалось, что все люди принадлежат более или менее к одному из тех двух типов; что почти каждый из нас сбивается либо на Дон-Кихота, либо на Гамлета. Правда, в наше время Гамлетов стало гораздо более, чем Дон-Кихотов...»1.
Шекспировский герой — один из главных ориентиров творческого развития Чехова. А Дон Кихот так же далек от него, как, например, далек Гамлет от Короленко и как близок Короленко, автору рассказа «Огоньки», образ Дон Кихота.
Тема «Чехов и Шекспир» принадлежит к числу белых пятен литературы о Чехове. Она скорее отмечена, нежели разработана2.
«Через все творчество Чехова, — пишет А. Роскин, — его письма, записные книжки и зафиксированные в мемуарах устные высказывания красной нитью проходит глубокий, никогда не затухающий интерес к шекспировскому Гамлету»3.
В сущности, этот интерес давал себя знать уже в первой чеховской пьесе4.
В «Иванове» обращенность к Шекспиру серьезнее и отчетливее. Герой, подобно Гамлету, выше своего окружения, как будто выпадает из него. Он не может жить, как все, находится в особом измерении.
В разговоре с доктором Львовым Иванов иронически замечает: «Человек такая простая и немудреная машина... Нет, доктор, в каждом из нас слишком много колес, винтов и клапанов, чтобы мы могли судить друг о друге по первому впечатлению...»
Тут, конечно, вспоминается разговор датского принца с Розенкранцем и Гильденстерном. Кстати сказать, именно эту сцену Чехов вводит в свой драматический этюд «Лебединая песня» («Калхас»), над которым работает одновременно с «Ивановым» (этюд относится к 1887—1888 годам).
Бенефициант Светловидов разыгрывает эту сцену с суфлером, который дает ему реплики:
«...Подай мне твою флейту! <...> Сыграй мне что-нибудь!
— Не могу, принц...
— Теперь суди сам: за кого ты меня принимаешь? Ты хочешь играть на душе моей, а вот не умеешь сыграть даже чего-нибудь на той дудке. Разве я хуже, простее, нежели эта флейта?»
Роман Иванова и Саши напоминает отношения Гамлета и Офелии. В той же публичной лекции Тургенев заметил:
«А Гамлет, неужели он любит? Неужели сам иронический его творец, глубочайший знаток человеческого сердца, решился дать эгоисту, скептику, проникнутому всем разлагающим ядом анализа, любящее, преданное сердце? Шекспир не впал в это противоречие. <...> Гамлет... не любит»5.
Противопоставляя друг другу двух героев — романа Сервантеса и трагедии Шекспира, — Тургенев говорил о Гамлете:
«Нет, он не будет сражаться с ветряными мельницами, он не верит в великанов... но он бы и не напал на них, если бы они точно существовали»6.
Иванов как будто повторяет эти слова: «Голубчик, не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом о стены...»
Сам герой, объективно перекликаясь с образом датского принца, отказывается претендовать на эту роль.
«Есть жалкие люди, которым льстит, когда их называют Гамлетами или лишними, но для меня это — позор! Это возмущает мою гордость, стыд гнетет меня, и я страдаю...»
Позор — не в самом имени Гамлета, конечно, но в том, чтобы рядиться в чужие одежды; в том, чтобы, прикрываясь красивыми словами, отдаваться бездействию, тогда как совсем недавно ты был «здоровым, сильным человеком».
В финале он бросает невесте: «Поиграл я Гамлета, а ты возвышенную девицу — и будет с нас». Становится окончательно ясно: герой не хочет выглядеть литературным героем, не хочет «казаться», так как не может «быть».
Однако чем больше отталкивается героем параллель — он и Гамлет, — тем больше она проступает в пьесе.
Переделывая свою пьесу, и, в частности, монологи Иванова, автор приближал их к монологам Гамлета — вплоть до прямых совпадений.
Двадцатидвухлетний Чехов, студент университета, писал в одной из театральных рецензий: «Глупостью не освежишь театральной атмосферы по очень простой причине: к глупости театральные подмостки присмотрелись. Надо освежать другой крайностью; а эта крайность — Шекспир» («Гамлет на Пушкинской сцене»).
Примечания
1. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем в 28-ми т., т. 8. М.—Л., «Наука», 1964, с. 172. В апреле 1879 года Чехов пишет брату Михаилу из Таганрога: «Советую братьям прочесть, если они еще не читали, «Дон Кихот и Гамлет» Тургенева» (Чехов А.П. Письма, т. 1, с. 29).
2. См. статьи М. Смолкина «Шекспир в жизни и творчестве Чехова» в книге «Шекспировский сборник» (М., ВТО, 1967), Т.К. Шах-Азизовой «Русский Гамлет» в книге «Чехов и время» (М., «Наука», 1977, с. 232—246); Ю.Д. Левина «Русский гамлетизм» в книге «От романтизма к реализму. Из истории международных связей русской литературы». (Л., «Наука», 1978, с. 234—236).
3. Роскин А.А.П. Чехов. Статьи и очерки, с. 132.
4. Это сказалось и в разработке образа главного героя, и в словах Платонова («Гамлет боялся сновидений...»), и в идее Войницева («Не гениально разве? Мы думаем Гамлета сыграть!»).
5. Тургенев И.С. Соч., т. 8, с. 181—182.
6. Там же, с. 178.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |