Чехов начинает с пьесы, построенной по принципу полного и безраздельного «единодержавия» героя. Не случайно за рубежом да и на нашей сцене она шла под названием «Платонов».
Действительно, Платонов — душа пьесы, ее главный предмет и основа. Он непрерывно действует на первом плане, вступая в разные отношения то с одной, то с другой героиней. Если б мы задались целью изобразить строение пьесы графически, получилась бы такая схема: в центре пьесы — Платонов. Вокруг — его жена Саша, генеральша Анна Петровна, жена приятеля Платонова Софья Егоровна и двадцатилетняя девушка Мария Грекова. Эти женщины образуют нечто вроде любовной карусели вокруг главного героя. Почти в каждом новом явлении участвуют Платонов и очередная героиня1. Действие происходит в имении молодой вдовы-генеральши.
Попробуем кратко пересказать содержание пьесы — понимая, впрочем, что чеховские пьесы принципиально непересказуемы; как ни стараешься точно передать происходящее, все время чувствуешь, что в пересказе ускользает что-то весьма существенное, связанное не с самим действием, а с тем, что «за» ним, — атмосферой, внутренней мотивировкой поступков, ожиданием действия и т. д.
К первой пьесе Чехова, правда, это относится в меньшей мере.
В имении генеральши Анны Петровны собираются гости. Появляется и Платонов с женой — шесть месяцев, осень и зиму, они провели в своей Платоновке, «проспали в берлоге, как медведи, и только сегодня выползли на свет божий!».
Платонов встречается с Софьей Егоровной, с которой у него раньше был роман. Теперь она — жена Сергея Войницева, пасынка генеральши. В душе Софьи вспыхивает прежнее чувство к герою. Любовную атаку на Платонова ведет и генеральша. Платонов сходится с Софьей Егоровной. Она призывает его начать новую жизнь, говорит, что он воскресил ее, но он только морщится от ее высоких слов. Между тем Мария Грекова, которая тоже увлечена Платоновым, подает на него в суд — она возмущена его насмешками, дерзким, вызывающим поведением. Сергей Павлович, узнав об измене жены, ведет себя малодушно, умоляет Платонова вернуть ему Софью. Платонов нисколько не разделяет ее романтических планов — они кажутся ему бреднями. Саша, жена главного героя, пытается отравиться.
Кончается пьеса тем, что Софья Егоровна стреляет в Платонова и, несмотря на попытку Марии Грековой заслонить его, Платонов умирает. Отец его жены бормочет: «Не вытерпел господь и поразил».
В этом пересказе — неполном, передающем лишь некоторые основные моменты развития событий, — уже проступает главная черта действия пьесы: его «круговоротность» вокруг главного героя.
Что же представляет собою Платонов — тот, о котором столько говорят, за которого идет такая напряженная борьба четырех героинь: жены Саши, вдовы-генеральши, Софьи Егоровны и Марии Грековой?
Он выступает как олицетворение времени.
Старик Глагольев, говоря о романтизме прошлого, изгнанном в нынешнее время, замечает: «Всё крайне неопределенно, непонятно... Всё смешалось до крайности, перепуталось... Вот этой-то неопределенности, по моему мнению, и является выразителем наш умнейший Платонов».
Главный герой — символ современной ему «безотцовщины». В юности он подавал большие надежды, видел в себе «будущего министра каких-то особенных дел и Христофора Колумба»; а теперь он самый что ни есть простой и обыкновенный школьный учитель. Прежние мечты — забыты. «Я лежачий камень», — признается он Софье Егоровне. Однако печать незаурядности осталась. Он не может жить как все.
«Держите себя по-человечески! — кричит ему генеральша Анна Петровна. — Живите, глупый человек, как люди живут! Что вы за архангел такой, что вам не живется, не дышится и не сидится так, как обыкновенным смертным?»
Платонов не считается с принятыми моральными нормами: он обманывает свою жену, совращает жену друга.
Но это ни в какой мере не очередной вариант Дон-Жуана. Все дело в том, что Платонов не столько бегает за женщинами, ухаживает за ними, сколько пассивно — «лежачий камень» — переходит от одной к другой. Очередная связь не приносит ему радости, а лишь тяготит.
«Не крепость я!.. — говорит он атакующей его генеральше. — Я слабость, страшная слабость!» К концу пьесы он окончательно «раздавлен, приплющен, скомкан».
Один из героев пьесы философствует о том, что жизнь предлагает современному герою: «Пойдешь направо — волки тебя съедят, пойдешь налево — сам волков съешь, пойдешь прямо — сам себя съешь».
Платонов — тот, кто пошел прямо. Он приносит несчастье своим близким и окружающим, но еще больше — самому себе. Все время и казнит и казнится.
«Гадок был, как никогда! Уважай себя после этого! Нет более несчастья, как быть лишенным собственного уважения! Боже мой! Нет ничего во мне такого, за что можно было бы ухватиться, нет ничего такого, за что можно было бы уважать и любить!»
Вот эта «самоказнь» героя и является важной, характерной, если можно так сказать, предчеховской чертой героя. Она сближает его с Ивановым, героем второй пьесы Чехова.
Слова Платонова: «Пропала жизнь!» — совпадают с восклицанием Егора Войницкого из «Лешего» и — Ивана Войницкого, «дяди Вани», героя одноименной пьесы.
Есть переклички между главным героем «Безотцовщины» и персонажами повестей, рассказов Чехова. Слова генеральши («Живите, глупый человек, как люди живут!») заставляют вспомнить то, что услышит десять лет спустя герой повести «Припадок» — студент Васильев.
«Пожалуйста, без философии! Водка дана, чтобы пить ее, осетрина — чтобы есть, женщины — чтобы бывать у них, снег — чтобы ходить по нем. Хоть один вечер поживи по-человечески!» — говорит Васильеву приятель.
Платонов и Васильев — разные натуры, а в отношении к женщинам — даже и полярные. Но есть нечто «нетиповое», из ряда вон выходящее: неумение жить как все — то, что их неожиданно сближает.
В сущности, действие пьесы строится на том, что разные герои пытаются как-то прийти Платонову на помощь. Саша любит его как верная жена, Анна Петровна предлагает ему забыться в радостях и наслаждениях, Софья Егоровна зовет его к новой жизни, Войницев предлагает свою дружбу. Но никому Платонов не может ответить. Перед нами — самый ранний вариант чеховского героя, пораженного «параличом души». Именно тут больше всего приблизился начинающий автор к тем образам, которые развернутся в последующие годы.
Платонов наделен многими способностями, кроме одной — способности жить. Он не просто неудачник — кажется, неудачи преследуют самую его душу, обреченную на боль и страдания, которые он все время пытается прикрыть насмешкой2.
Мысленно сопоставляя этот образ с персонажем 80-х, 90-х, 900-х годов, думаешь о том, как много у Чехова неудачников, неумельцев, людей с неполучающейся судьбой. Треплев («Чайка»), «неизвестный человек» из одноименного рассказа, художник («Дом с мезонином»), Мисаил Полознев («Моя жизнь»), дядя Ваня — каждый из них по-своему несет крест фатальной неудачливости, душевной неустроенности, неприкаянности. И можно сказать, в каждом из них — частица платоновского.
Вот в чем скрытое своеобразие первой пьесы, которая так много предвещает: роль главного героя отведена человеку, который героем быть не может. Вести действие поручено тому, кто действовать не в состоянии.
И еще одна черта роднит Платонова с будущими чеховскими героями — он близок к самоубийству, постоянно колеблется между жизнью и уходом в небытие.
Платонов погибает от пули Софьи Егоровны, которой он разбил жизнь. Но кажется, что своим выстрелом она только опередила его собственный.
В конце третьего действия он кричит Войницеву, который умоляет его отдать жену: «Уходи... Я застрелюсь... Клянусь честью!» Войницев уходит, а Платонов восклицает, хватаясь за голову: «Под каждым стулом, под каждой щепкой сидит убийца, смотрит в глаза и не хочет убить! Бейте! (Бьет себя по груди.) Бейте, пока еще сам себя не убил!»
А в конце, незадолго до выстрела Софьи Егоровны, Платонов, оставшись один, решает: «Убить себя нужно... (Подходит к столу.) Выбирай, арсенал целый... (Берет револьвер.) Гамлет боялся сновидений... Я боюсь... жизни! Что будет, если я жить буду? Стыд заест один...»
В этих словах Платонова — мотив, который пройдет затем сквозь все творчество Чехова. В 1891 году он занесет в записную книжку: «Зачем Гамлету было хлопотать о видениях после смерти, когда самое жизнь посещают видения пострашнее?» (I, 10, 5)3. Запись эта войдет в рассказ «Страх» (1892). Но Чехов перенесет ее в записную книжку IV, куда он переписывал неосуществленные заготовки, видимо, намереваясь к ней вернуться4.
А после того, как Софья Егоровна убивает Платонова, его родственник, брат жены доктор Трилецкий, кричит собравшимся: «Чего глазеете? Сам застрелился!» Он делает это для того, чтобы выручить убийцу — Софью Егоровну. Однако, если вспомнить предыдущие высказывания и попытки самоубийства Платонова, становится ясно: фраза Трилецкого еще раз подчеркивает все ту же сквозную тему пьесы — тему самоубийства.
Дело не только в самой этой теме, но в характере ее решения: герой думал о самоубийстве, но оно не состоялось.
Случайна ли эта двойственность решения? Сопоставляя первую юношескую пьесу Чехова со всем его творчеством, убеждаешься: нет, не случайна. Сквозь многие произведения Чехова — и прозаика и драматурга — проходит этот как будто колеблющийся, гамлетически двоящийся мотив самоубийства с вопросительным знаком.
Вспомним рассказ «Его первая любовь» (1887), где герой страдает, мучается, — рассказ переделанный и озаглавленный «Володя» (1890), где тот же персонаж убивает себя.
Повесть «Степь» (1888), которую Чехов намеревался продолжать: переписываясь с Д.В. Григоровичем по поводу темы самоубийства мальчика, он сообщал: «В своей «Степи» через все восемь глав я провожу девятилетнего мальчика, который, попав в будущем в Питер или в Москву, кончит непременно плохим» (5 февраля 1888 года).
Та же двойственность в решении темы самоубийства, что в рассказах «Его первая любовь» и «Володя», проявится, как увидим, и в «Иванове»: в первоначальной редакции герой умирает, не будучи в силах вынести оскорбления, в окончательной — стреляется.
Прибавим к этому пьесу «Леший», переделанную в «Дядю Ваню»: в первом случае Егор Войницкий стреляет в профессора Серебрякова, промахивается и убегает, чтобы не вернуться — он кончает жизнь самоубийством; во втором — остается жить, страдать, мучиться. Он обречен на дальнейшую жизнь, как на смерть.
В «Чайке» Треплев пытается застрелиться, остается в живых, обещает матери, что больше не сделает «чик-чик», и в конце пьесы убивает себя.
Так годами колеблется стрелка судьбы героев.
В этой повторяющейся двойственности решения темы есть своя скрытая преемственность, своя внутренняя закономерность.
Снова мы убеждаемся в том, как ранняя — художественно наивная, беспомощная — пьеса оказывается прологом к творчеству Чехова.
Примечания
1. На эту особенность построения пьесы исследователи уже обращали внимание. См., например: Седегов В.Д. Пьеса без названия в творческой биографии А.П. Чехова. — В кн.: Статьи о Чехове. Ростов-на-Дону, 1972, с. 32.
2. Когда Грекова спрашивает Платонова: «Что у вас болит?» — от отвечает ей: «Платонов болит».
3. Записные книжки А.П. Чехова опубликованы в издании: Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем в 30-ти т., т. 17. М., «Наука», 1974. — В дальнейшем описание этого издания дается в сокращенном виде: Чехов А.П. Соч.; Письма. В скобках указывается номер записной книжки (римской цифрой), страница и номер записи.
4. См. об этом в моей книге «Записные книжки Чехова» (М., «Сов. писатель», 1976, с. 361—368).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |