Микросюжеты

Повторы в чеховской пьесе — не одна пунктирная линия вновь возникающих мотивов и деталей, но, скорее, разветвленная сеть. Так, перекличка начала и конца в «Дяде Ване» («Порядки! Профессор встает в двенадцать часов...» и «Опять заживем, как было, по-старому») — сама эта перекличка в свою очередь перекликается, как мы видели, с мотивами: «Все будет по-старому (слова дяди Вани Серебрякову), со счетами: «И старого долга осталось...», «...опять масла постного...»

Иначе говоря, повторы — не отдельный прием, но как бы нервные окончания развитой системы перекличек. В ряду этих скрытых, неподчеркиваемых соотнесений — микросюжет, играющий у Чехова от пьесы к пьесе все большую роль.

В «Лешем» Хрущов жаловался, собираясь к больному: «Опротивела мне моя медицина, как постылая жена, как длинная зима...»

В «Дяде Ване» выкристаллизовывается маленький сюжет.

«Астров. <...> Возился я целый день, не присел, маковой росинки во рту не было, а приехал домой, не дают отдохнуть — привезли с железной дороги стрелочника; положил я его на стол, чтобы ему операцию делать, а он возьми и умри у меня под хлороформом. И когда вот не нужно, чувства проснулись во мне, и защемило мою совесть, точно я умышленно убил его... Сел я, закрыл глаза — вот этак, и думаю: те, которые будут жить через сто-двести лет после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу, помянут ли нас добрым словом?» (Позднее, в разговоре с Соней, Астров снова вспомнит об умершем больном.)

Но сравнению с «Лешим» все стало конкретнее, оформилось в историю со стрелочником, умершим на операционном столе. В то же время этот конкретный микросюжет как будто вбирает в себя атмосферу пьесы, он связывается с размышлениями героя о его настоящей жизни, о будущем.

Во многих работах о Чехове-драматурге справедливо говорилось о «настроении» как особой эмоционально-психологической атмосфере его пьес. Однако порою это не шло дальше разговоров. Видимо, необходимо конкретизировать подобные определения. У чеховских пьес есть своя структура. У чеховского «настроения» есть свой строй, одно из проявлений его — повторы, перекличка большого и малого сюжетов.

Мы помним, как иллюстративно выглядел микросюжет в «Иванове» (рассказ героя о рабочем Семене). В «Лешем» ощущалась некая назидательность, декларативность микросюжета. Хрущов говорил Соне, в которую влюблен: «Бывает, что идешь темной ночью по лесу, и если в это время светит вдали огонек, то на душе почему-то так хорошо, что не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя прямо в лицо. Я работаю от утра до глубокой ночи, зиму и лето, не знаю покою, воюю с теми, кто меня не понимает, страдаю иногда невыносимо... но вот наконец я нашел свой огонек. Я не буду хвастать, что люблю вас больше всего на свете. Любовь у меня не все в жизни... она моя награда!»

Тут, как говорится, все ясно: я вас люблю, вы — мой огонек, свет в конце темного пути.

В «Дяде Ване» мотив огонька остался, но горит этот огонек уже совсем по-иному.

«Соня. А вы недовольны жизнью?

Астров. Вообще жизнь люблю, но нашу жизнь, уездную, русскую, обывательскую, терпеть не могу и презираю ее всеми силами моей души. А что касается моей собственной, личной жизни, то, ей-богу, в ней нет решительно ничего хорошего. Знаете, когда идешь темною ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонек, то не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу... Я работаю, — вам это известно, — как никто в уезде, судьба бьет меня не переставая, порой страдаю я невыносимо, но у меня вдали нет огонька».

Разница здесь не только в том, что герой в первом случае влюблен, а во втором — нет. Важно то, что в эпизоде из «Лешего» «огонек» выступал как символ любви героя. Во втором же случае сравнение с «огоньком» говорит о жизни без страсти, без любви, без веры, оно связано с общей атмосферой жизни героев, с их самочувствием, тонусом, настроением.

Слова Астрова — «...у меня вдали нет огонька» — наполнились иным и более широким смыслом, нежели фраза Хрущова: «Я нашел свой огонек».

«Нет огонька» — значит не жизнь, а какое-то «недосуществование». Это «недо» определяет собою весь строй пьесы: недоувлеченность Астрова Соней, его недолюбовь к Елене Андреевне, недосамоубийство дяди Вани, все осталось по-старому, четвертое действие, «тихое и вялое», — «недо» не может ничего изменить.

Такова пьеса, построенная не на принципе ружья, которое повешено для того, чтобы непременно выстрелить в финале — оно заряжено, мы ждем, что оно выстрелит, но оно так и остается неразряженным.