В том же письме, где Чехов сообщал Суворину, что пишет пьесу, он дал ей такую краткую характеристику: «Комедия, три женских роли, шесть мужских, четыре акта, пейзаж (вид на озеро); много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви» (21 октября 1895 года).
По-чеховски скупо, даже деловито намечены главные мотивы «Чайки». Начнем с последнего в ряду упоминаемых автором — с «пяти пудов любви».
Есть комедия ошибок. «Чайка» — трагикомедия сердечных «несовпадений», безответных привязанностей. Она вся овеяна печалью неразделенного чувства.
Вы начинаете писать о ней: сюжет здесь строится так-то — и ловите себя на том, что как раз сюжет здесь не строится — он мучительно прокладывает себе дорогу. Все время завязывается новыми узлами, которым нет развязки.
Начинается «Чайка» с разговора учителя Медведенко и Маши, дочери управляющего. Он признается ей в любви и горько сетует, что встречает «один лишь индифферентизм». Она говорит о «трауре» по своей жизни: «Я несчастна».
В конце первого действия она признается доктору Дорну: «Я страдаю. Никто, никто не знает моих страданий! <...> Я люблю Константина». Однако для Константина Треплева она лишь «несносное создание». Он любит Нину Заречную, но после провала его пьесы Нина остывает к нему и увлекается известным писателем Тригориным. Тот сходится с ней, но затем бросает и возвращается к своей старой привязанности — к актрисе Аркадиной, матери Треплева.
Сюжет здесь — не одноколейная трона, но, скорее, лабиринт увлечений, из него нет выхода. «Чайка» — трагичнейшая комедия в русской комедиографии.
Обычно любовная интрига выражается в «треугольнике»: он и она связаны друг с другом, но один из них увлекается кем-то третьим. Тут же вместо треугольника — странная цепь роковых привязанностей, любовных увлечений — безнадежно односторонних, как будто повисающих в воздухе.
Если же чувства героев друг к другу совпадают, это оказывается недолговечным, обманчивым. Так распалась юная любовь Нины и Треплева; обрывается и ее роман с Тригориным.
Более устойчивой оказалась другая «взаимность» — Тригорина и Аркадиной. Но и здесь своя обманчивость: он уходит от нее, не порывая окончательно, а затем, бросив Нину, возвращается.
С принципом разомкнутого треугольника связана еще одна особенность построения пьесы. Сюжет здесь развивается как бы независимо от чувств и желаний героев. Маша любит Треплева, живет только любовью, как сказано в ремарке, «все время не отрывает от него глаз». Но это не имеет отношения к тому, как развиваются события. Если можно так сказать, любовь Маши к Треплеву несюжетоспособна. С одной стороны, она действительно любит его, с другой — выходит за учителя Медведенко, рожает ребенка — не переставая любить Треплева. Редкий случай: героиня и ее «сюжет» внутренне разделены.
Обычно в пьесах герои испытывают друг к другу определенные чувства и в соответствии с этими чувствами развиваются события — романы, измены, разрывы, браки. Здесь же совсем не так. Мать Маши, Полина Андреевна, любит доктора Дорна, умоляет его: «Евгений, дорогой, ненаглядный, возьмите меня к себе... Время наше уходит, мы уже не молоды, и хоть бы в конце жизни нам не прятаться, не лгать». Но он отвечает: «Мне пятьдесят пять лет, уже поздно менять свою жизнь». Иначе говоря, он отказывается с ней «строить сюжет».
Жизнь как она есть, в реальном смысле такова, что из нее ничего не создашь, не построишь, не слепишь. В отношениях Маши и учителя это дано особенно подчеркнуто. Маша вышла за него «не замечая», не отводя глаз от Треплева. Учителя она не видит, видеть не хочет и в последнем действии говорит: «Глаза бы мои тебя не видели!»
Любовь Медведенко к Маше, Маши — к Треплеву, Треплева — к Нине, Нины — к Тригорину, Полины Андреевны к Дорну — печальные константы, у которых нет прямого выхода в сюжет, горестные тупики: движение событий идет мимо них.
В образе Маши, второстепенном, но в чем-то и особенно важном (она как бы уравновешивает полярных героев — приземленного учителя и мечтателя Треплева) это выражено с какой-то первостепенной значительностью. Характерная особенность: каждое из четырех действий «Чайки» открывается словами Маши о ее трагедии.
В первом действии — слова учителю: «Это траур по моей жизни».
Во втором — она признается Аркадиной: «...жизнь свою я тащу волоком, как бесконечный шлейф...»
Третье действие открывается ее разговором с Тригориным. Она говорит о себе: «Любить безнадежно, целые годы все ждать чего-то...»
В начале четвертого действия ее мать, не выдержав, просит Треплева быть поласковее с Машенькой, а она — в который раз — дает зарок, что вырвет любовь с корнем из сердца.
Микромонологи Маши — своего рода печальные увертюры, настраивающие пьесу на определенную эмоциональную волну.
Эта особенность — герой появляется как будто вместе со своей трагедией — характерна не только для образа Маши. Многие персонажи входят в пьесу со словами о своей беде, трагедии, отчаянном положении.
Треплев впервые появляется, разговаривая с Сориным («Дядя, что может быть отчаяннее и глупее положения...»). Чуть раньше Сорин признается ему: «Трагедия моей жизни... Меня никогда не любили женщины». В том же первом действии входит Полина Андреевна с Дорном («...вам хочется, чтобы я страдала...»). Тригорин, разговорившись с Ниной, жалуется на каторжное многописание («...я чувствую, что съедаю собственную жизнь...»). С первых же слов горько сетует на свое тяжкое существование учитель Медведенко.
Среди этих грустных, недовольных собою и жизнью людей, кажется, одна Аркадина ни на что не жалуется, ни о чем не горюет — она в восторге от жизни и от себя.
Терпит поражение в любви Медведенко, Маша, ее мать, Треплев, Нина... Аркадина — единственная, кто, потерпев поражение, продолжает борьбу и отвоевывает своего избранника.
Тут настало время снова вспомнить о «Дяде Ване» — пьесе, которая, по нашему представлению, будет написана (на основе «Лешего») вслед за «Чайкой». Теперь становится более ясным: опираясь на достигнутое в «Чайке», на принцип сердечных «несоответствий», Чехов преобразовал пьесу с благополучной развязкой в отношениях трех пар в пьесу совершенно иную. Нет подлинного примирения Елены Андреевны, ничем не разрешается любовь Сони к Астрову, ни к чему не приводит увлечение Астрова Еленой Андреевной.
В «Чайке» стихия любви властвует над всеми героями. Но, отдаваясь этой стихии, герои проявляются по-разному.
С диаметральной противоположностью выражают себя в любви Треплев и Тригорин. Сравним два объяснения в любви к Нине двух героев:
«Треплев. Мы одни.
Нина. Кажется, кто-то там...
Треплев. Никого.
Поцелуй.
Нина. Это какое дерево?
Треплев. Вяз.
Нина. Отчего оно такое темное?
Треплев. Уже вечер, темнеют все предметы. Не уезжайте рано, умоляю вас.
Нина. Нельзя.
Треплев. А если я поеду к вам, Нина? Я всю ночь буду стоять в саду и смотреть на ваше окно».
В этом разговоре — свой ритм. Он подчеркнут и окончаниями слов, подобных мужским рифмам: «одни», «там», «никого», «вяз», «вас», «нельзя», «окно». Каждая фраза — не высказывание, а недосказанность. Слова перестают значить то, что они непосредственно означают, а говорят о другом, прямо не обозначенном. Не беседуют же герои действительно о том, почему вечером предметы темнеют.
На слова Треплева («...всю ночь буду стоять в саду...») Нина отвечает:
«Нельзя, вас заметит сторож. Трезор еще не привык к вам и будет лаять.
Треплев. Я люблю вас.
Нина. Тсс...»
Признание прозвучало только теперь, но оно ощущалось и раньше, в каждой фразе. В сущности, слова Треплева звучали так:
— Мы одни. Я люблю вас.
— Никого. Я люблю вас.
И — признание Тригорина:
«Вы так прекрасны... О, какое счастье думать, что мы скоро увидимся!
Она склоняется к нему на грудь.
Я опять увижу эти чудные глаза, невыразимо прекрасную, нежную улыбку... эти кроткие черты, выражение ангельской чистоты... Дорогая моя...»
Здесь нет недосказанности, все названо своими словами, причем довольно литературными. Признание Тригорина Нине так же мало похоже на треплевское, как близко оно признанию Аркадиной в любви к Тригорину:
«Ты мой... ты мой... И этот лоб мой, и глаза мои, и эти прекрасные шелковистые волосы тоже мои... Ты весь мой» и т. д.
Поистине «эти прекрасные шелковистые волосы» в монологе Аркадиной и «эти чудные глаза» в признании Тригорина стоят друг друга.
Однако мы обеднили бы смысл пьесы, если бы просто сказали: сопоставление этих признаний показывает, насколько чище, наивнее, поэтичнее любовь Нины и Треплева, чем любовные сцены Тригорина и Аркадиной. Все дело в том, что чистая, целомудренная любовь молодых героев распадается, а связь Тригорина и Аркадиной оказывается долговечной. И рассказы Треплева, этого борца против рутины, смутны, неопределенны, а произведения Тригорина завоевали признание читающей публики.
Конечно, Треплев имеет гораздо больше «прав» на Нину, но любит она Тригорина. Во всех этих «но», нелогичностях, несообразностях снова и снова проявляется дисгармонический строй пьесы, уникальной комедии-трагедии, не переходящей в обыкновенную драму.
Соотношение образов Треплева и Тригорина более сложно, чем это может показаться на первый взгляд.
Нина увлечена Треплевым, говорит ему в начале пьесы: «Мое сердце полно вами». И отходит от него сразу — и как от писателя и как от человека. Во втором действии Маша просит ее прочитать из треплевской пьесы, и она, пожав плечами, отвечает: «Вы хотите? Это так неинтересно!»
Превосходство писателя Тригорина над Треплевым? Однако в финале, в последнем разговоре Нины и Треплева, последние ее слова — из его пьесы. Значит, есть нечто такое, что приводит героиню в конце к озеру, к Треплеву и что заставляет ее снова прочитать монолог из той пьесы, которая казалась ей неживой.
Любовь Треплева потерпела поражение, но она оставит свой след.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |