«Все равно»

Среди скрытых мотивов — поэтических спутников главного сюжетного мотива — есть еще один, повторяющийся с особенной настойчивостью и последовательностью. При чтении он почти незаметен. Но когда обнаруживаешь его, удивляешься тому, как часто он звучит в устах самых разных героев. Писавшие о «Трех сестрах», кажется, прошли мимо этого существенного скрытого мотива.

Чебутыкин говорит Маше, предостерегающей его, чтобы он не пил: «Эва! У меня уж прошло. Два года, как запоя не было. (Нетерпеливо.) Э, матушка, да не все ли равно!»

Ирина, обеспокоенная ссорой Тузенбаха и Соленого, хочет узнать у доктора, что произошло. Чебутыкин отвечает: «Что произошло? Ничего. Пустяки. (Читает газету.) Все равно!»

Андрей спрашивает Чебутыкина, собирающегося уезжать вслед за уходящими батареями: «Навсегда?» «Не знаю, — говорит в ответ доктор. — Может, через год вернусь. Хотя черт его знает... все равно...»

Маша волнуется, услышав о предстоящей дуэли: Соленый «может ранить барона или даже убить». Чебутыкин по-своему успокаивает ее: «Барон хороший человек, но одним бароном больше, одним меньше — не все ли равно? Пускай! Все равно!

За садом крик: «Ау! Гоп-гоп!»

И дальше: «Ничего нет на свете, нас нет, мы не существуем, а только кажется, что существуем... И не все ли равно!»

Убит на дуэли Тузенбах. Чебутыкин сообщает об этом на ухо Ольге и добавляет: «Да... такая история... Утомился я, замучился, больше не хочу говорить... (С досадой.) Впрочем, все равно!»

И тихо напевает: «Та-ра-ра-бумбия... сижу на тумбе я... Не все ли равно!» И снова: «Все равно! Все равно!»

Мотив «не все ли равно» не просто повторяется. Каждый раз он звучит все более настойчиво и, если можно так сказать, охватывает все более широкую и важную сферу. Сначала речь идет о запое, затем — о ссоре, потом — что станет с самим Чебутыкиным, и, наконец, не все ли равно, жив барон или нет. Сперва это говорится, так сказать, предположительно, звучит под аккомпанемент криков секунданта с реки. А затем, когда убийство состоялось, обретает еще более зловещий смысл.

Как будто страшный вирус равнодушия, безразличия растет на наших глазах. В конце концов он достигает каких-то огромных, всеохватных размеров, вбирает уже чуть ли не все бытие: «...мы не существуем!»

Таково «все равно» Чебутыкина¹.

А вот «все равно» Маши. Сначала оно, наоборот, исполнено неравнодушия, сливается с волнением, пробуждающейся влюбленностью. В разговоре с Вершининым Маша тихо восклицает: «Когда вы говорите со мной так, то я почему-то смеюсь, хотя мне страшно. Не повторяйте, прошу вас... (Вполголоса.) А впрочем, говорите, мне все равно... (Закрывает лицо руками.) Мне все равно...»

Здесь «все равно» звучит как вызов судьбе: была не была, хоть день, да мой; мне так это дорого, что бог с ним, со всем остальным, говорите мне о своей любви, будь что будет!

И тот же оборот наполняется обратным смыслом, оказывается безнадежной покорностью судьбе в конце, после того как Маша навсегда рассталась с Вершининым: «Неудачная жизнь... Ничего мне теперь не нужно... я сейчас успокоюсь... Все равно».

Два «все равно» Маши, в начале и в конце, — наглядный пример того, какой огромной внутренней силы исполнены повторы скрытых мотивов у Чехова. Это одновременно и повторы, и сдвиги в душе героя, и столкновение того, что ожидалось, чаялось, с самой реальностью, с жизнью как оно есть.

Между двумя этими полюсами, противоположными «все равно» — сложная гамма чувств и душевных состояний Маши, которая никак не разделяет чебутыкинскую философию. Ей как раз не «все равно», ее многое волнует — и судьба Андрея, и мещанство Наташи, и предстоящая дуэль. Жизнь без цели для нее не имеет смысла.

«Мне кажется, человек должен быть верующим, — говорит она, — или должен искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста... Жить и не знать, для чего журавли летят, для чего дети родятся, для чего звезды на небе... Или знать, для чего живешь, или же все пустяки, трын-трава». (В начале главы мы знакомились с черновым наброском этого высказывания).

Оборот «все равно» словно в фокусе собирает в себе многие мнения, высказывания, связанные с главным спором: знать, для чего все, для чего жить или — тара-ра-бумбия.

«Ей, я думаю, все равно», — говорит Ирина о Наташе. (Речь идет о карточном проигрыше Андрея.)

«Я не слышу, все равно. Какие бы ты глупости ни говорила, я все равно не слышу», — Ольга отвечает на признания Маши, что она любит Вершинина.

Тузенбах сообщает, что подал в отставку: «Все равно <...> Я не красив, какой я военный? Ну, да все равно, впрочем...»

Андрей объясняется с сестрами, конфузливо говорит, что ряженых не будет, Наташа не разрешила: «Одним словом, я не знаю, мне решительно все равно».

Соленый признается в любви Ирине: «Ну, да все равно. Насильно мил не будешь, конечно...»

«Все равно — нет, не все равно» — такова граница, на которой непрерывно идут столкновения героев. И то, что все многообразие смыслов, оттенков каждый раз выражается одним и тем же словесным оборотом, необычайно заостряет драматичность сталкивающихся друг с другом, внешне «уподобленных», как будто приведенных к одному знаменателю мнений.

Так слиты в чеховских пьесах структурность и драматизм самой «почвы».

На протяжении пьесы непрерывно возникает спор, отточенный до формулы — «все равно — не все равно». Вот почему никак нельзя сводить произведение к какому-то одному выводу. В некоторых статьях анализ «Трех сестер» увенчивается выводом: главная идея пьесы — в призыве к лучшей жизни, в обличении мещанства, в утверждении: «...дальше так жить невозможно». Все это верно, однако — лишь в общем и приблизительном смысле. Идея пьесы, ее итог не очищены от конфликтности, неотделимы от картины жизни с ее горестями и разочарованиями.

Можно, конечно, сказать, что смысл пьесы — в безнадежной чебутыкинской «тара-ра-бумбии». Так и писали. Французский исследователь Е.М. де Вогюэ заканчивал свою книжку о Чехове так: «Если бы знать! если бы знать!», как говорит Ольга в «Трех сестрах» на что Чебутыкин, превосходный русак старого закала, напевает: «Та-ра... ра... бумбия... сижу на тумбе я... Все равно! Все равно!» Когда Чебутыкины так говорят, эти слова разъясняют нам все, потому что они означают на их языке: «Болтайте себе, болтайте, а я, что бы ни случилось, верую в себя»².

Многие зрители и рецензенты отмечали мрачность пьесы, видели в ней лишь отчаяние. «Чеховский пессимизм, — заявлял Б.И. Бентовин, — по-видимому, достиг своего зенита. — Если в «Дяде Ване» чувствовалось... что счастье это Может быть найдено в труде, — «Три сестры» лишают нас и этой последней иллюзии»³. «Чеховский пессимизм, мрачное настроение достигают апогея»⁴. О тоске как о главном мотиве пьесы говорил М.А. Волошин⁵.

Позднее о «Трех сестрах» отзывались совсем по-иному. Слова Ольги в конце пьесы («Если бы знать!») — это, мол, и есть главный вывод. Однако Чехов не подходит ни для «отпевальной», ни для «тамбурмажорной» критики.

О сложности пьесы, не сводимой к одним только пессимистическим определениям, лучше всех, пожалуй, сказал Леонид Андреев.

«По-видимому, с пьесой А.П. Чехова произошло крупное недоразумение, — говорилось в его заметке о «Трех сестрах», — и, боюсь сказать, виноваты в нем критики, признавшие «Трех сестер» глубоко-пессимистическою вещью, отрицающею всякую радость, всякую возможность жить и быть счастливым». И дальше: «Жить хочется, смертельно, до истомы, до боли жить хочется, — вот основная трагическая мелодия «Трех сестер», и только тот, кто в стонах умирающего никогда не сумел подслушать победного крика жизни, не видит этого. Какую-то незаметную черту перешагнул А.П. Чехов — и жизнь, преследуемая им когда-то жизнь, засияла победным светом»⁶.

Примечания

1. Прослеживая работу Чехова над пьесой, видишь, как постепенно оформлялся этот мотив в сознании писателя. Он добавляет на разных стадиях в роли Чебутыкина фразы: «Все равно!», «Впрочем, все равно» и другие (см.: Чехов А.П. Соч., т. 13, с. 290, 291, 301, 302, 308).

2. Антон Чехов. Этюд виконта Е.М. де Вогюэ. Пер. с франц. М., Изд. кн. склада Д.П. Ефимова, 1902, с. 38—39.

3. «Новости и биржевая газ.», 1901, 2 марта. В конце текста псевд.: Импрессионист.

4. Сутугин С. «Три сестры» А.П. Чехова. — «Театр и искусство», 1901, 28 окт. — 9 дек. № 44—50.

5. Купченко В.П. «На портреты свои не похож...» (Чехов и Волошин). — В кн.: Чехов и его время, с. 203.

6. «Курьер», 1901, 21 окт. № 291; см. также: Андреев Л. Полн. собр. соч., т. 6. Спб., изд. т-во А.Ф. Маркс, 1913, с. 323.