Действует в «Безотцовщине» персонаж, который занимает особое положение. Он и в системе образов пьесы и как бы вне ее. Это — «Осип, малый лет тридцати, конокрад», человек со «зверскими глазами».
«Интереснейший субъект! — отзывается о нем Платонов. — Одно из интереснейших кровожадных животных современного зоологического музея!»
На протяжении пьесы Осип несколько раз неожиданно появляется — ненадолго — и так же стремительно исчезает, убегает или выскакивает в окно.
Он влюблен в генеральшу Анну Петровну, боготворит ее. Узнав о ее встречах с Платоновым, он испытывает глухую ревность. Обиженный Платоновым богач Венгерович поручает Осипу искалечить обидчика. Осип является к Платонову — не с тем, чтобы исполнить поручение Венгеровича, но чтобы отомстить за генеральшу. Неожиданное появление Саши спасает Платонова. В конце пьесы Осип убит мужиками.
Этот персонаж получает как будто двойное художественное освещение. С одной стороны — убийца и вор. С другой — натура поэтическая, слитая с природой, ее стихиями.
И речь Осипа двоится. «Я обробел... — рассказывает он о генеральше. — Красивей вас, говорю, отродясь не видал... Наша деревенская красавица Манька, сотского дочка, говорю, супротив вас лошадь, верблюд...»
И он же начинает говорить в народно-поэтическом «фольклорном» духе — уже без всяких «супротив» и «отродясь».
«Мой дом там, где пол земля, потолок небо, а стены и крыша неизвестно в каком месте... Кого бог проклял, тот и живет в этом доме... Велик он, да негде голову положить...»
Еще явственнее подчеркнута ассоциация образа с героями русского фольклора, былин в разговоре Платонова с Осипом.
«Платонов. <...> Что мы теперь значим с тобой? Шляемся из угла в угол мелкими людишками, чужеядами, места своего не знаем... Нам бы с тобой пустыню с витязями, нам бы с тобой богатырей с стопудовыми головами, с шипом, с посвистом! Уколотил бы Соловья Разбойника? а?
Осип. А кто ж его знает!
Платонов. Уколотил бы! Ведь у тебя силища!»
Эта опоэтизированность образа Осипа не прошла мимо исследователей и породила немало споров, разногласий, недоумений. Длятся они и по сей день.
В «Чеховском сборнике», изданном в память писателя в связи с двадцатипятилетием со дня его смерти, была опубликована статья Н.К. Пиксанова «Романтический герой в творчестве Чехова (образ конокрада Мерика)»
Автор справедливо указал, что образ Осипа предваряет собой другой, родственный: Мерик, тоже конокрад и разбойник, — действующее лицо в драматическом этюде «На большой дороге» (1885, переделан из рассказа «Осенью», 1883) и в рассказе «Воры» (1890, первоначальное название — «Черти»).
По мнению исследователя, образ этот «необычайный». «Он представляет как бы прорыв в творчестве Чехова»1.
Выход этот, как полагал Н.К. Пиксанов, означал преодоление «обычного настроения» Чехова — «унылого скептицизма» — и устремление в романтизм; «неожиданно, при ближайшем изучении мало известных произведений Чехова, мы встречаем у него такой образ, который для него необычен, но которому он как-то близок, созвучен и который овеян культом силы, страсти, свободы, дерзания»2.
Эта статья, исполненная характерной для автора серьезности и наблюдательности, получила самый широкий отклик. На нее ссылались, мнение исследователя приводилось уже как само собой разумеющееся.
Вот лишь один пример. В 1967 году вышел четвертый выпуск «Сборника статей и материалов», издаваемого Таганрогским музеем А.П. Чехова. Книга открывается статьей Л.П. Громова — «Воры» Чехова и «Тамань» Лермонтова. Автор ссылается на статью Н.К. Пиксанова, а также на некоторые другие, которые мы здесь не разбирали3. Свое внимание он сосредоточивает на романтических героях — Осип, Мерик, Дымов из «Степи». Наиболее романтическое произведение Чехова, по мнению Л. Громова, — «Воры». В творчестве Чехова, глубоко реалистическом, есть своя «романтическая струя»4.
В статье Л.П. Егоровой «О романтических средствах выражения идеала прекрасного в прозе А.П. Чехова» писатель романтизируется еще больше. Снова — опора на звания» <«Безотцовщина»> (1880—1881) и драматического бунтаря в творчестве Чехова от «Пьесы без названия» <«Безотцовщина»> (1880—1881) и драматического этюда «На большой дороге» (1885) до рассказа «Воры» (1890)». Автор говорит о «романтической форме воплощения идеала прекрасного у Чехова», о характерных чертах романтической поэтики в рассказе «Воры» и даже о «заданности романтического сюжета» в этом рассказе, хотя чего-чего, а заданности у Чехова нет и быть не может — она противоречит самой природе его творчества. Все это увенчивается выводом об определенной близости эстетических взглядов зрелого Чехова и Горького, о «романтических тенденциях творчества Чехова»5.
Т.И. Новикова в третьей статье ростовского сборника, озаглавленной «Романтический герой в рассказах А.П. Чехова», также отмечает справедливость суждений Н.К. Пиксанова, автора статьи 1929 года, говорит — как о бесспорно установленном факте — о «романтическом у Чехова» и тоже приходит к выводу: «Тема романтического героя тесно сближает Чехова с Горьким...»6.
Четвертый выпуск «Сборника статей и материалов», издаваемого таганрогским музеем А.П. Чехова, — пожалуй, самое безоговорочное коллективное высказывание о романтической «струе», «тенденции», о романтических героях у Чехова. Причем все упомянутые авторы, опираясь на авторитет Н.К. Пиксанова, полагают, что начинается чеховская романтическая галерея образов с героя первой пьесы — Осипа.
Та же мысль была положена в основу статьи Л. Осиповой о «Безотцовщине», опубликованной ранее, во втором выпуске сборника. Автор размышляет о необычной для Чехова «романтически приподнятой теме разбойника Осипа»7.
В таком же «приподнятом» духе характеризует Л. Осипова и главного героя: «Платонов в начале пьесы рисуется не издерганным неврастеником с опустошенной душой — это физически крепкий человек с манерами разночинца и душой бойца»8.
Как это далеко, однако, от натуры героя, который признается: «Не крепость я! <...> Я слабость, страшная слабость!».
— Нет, не слабость, а человек с душой бойца, — уверяет героя критик.
Если стать на точку зрения приверженцев тезиса о романтических тенденциях и «струях» в творчестве Чехова, получается довольно странная картина: природа его искусства в целом реалистическая, но в этом суровом реалистическом «климате» есть некий романтический «микроклимат», или оазис. В «Безотцовщине» весь романтизм сводится к одному конокраду. Потом еще Мерик и Дымов. Так несколько разбойников и полуразбойников образовали романтическую тенденцию. Не слишком ли мы торопимся с обобщениями?
Романтизм — метод. Другие называют его направлением. Ни метод, ни направление не сводимы к одному или двум-трем героям.
Если эти герои «романтичны», нельзя так легко переходить от героя к автору и распространять романтичность персонажа на самого писателя.
В первой пьесе Чехова есть наивность, мелодраматизм, чувствуется стремление потрясти читателя исключительными, эффектными сценами, репликами, ситуациями. Но от одного конокрада Осипа со всеми его фольклорными присловьями до романтической тенденции еще далеко.
Почему мы подробно говорим об этом? Потому что вопрос о романтизме Чехова имеет отношение не только к его первой пьесе. И о «Дяде Ване» и о «Вишневом саде» нередко писали в таком примерно духе: и тут в прозаическое повествование врывается романтический голос автора, который устами одной из своих героинь говорит о прекрасном будущем.
Действительно, когда Сопя утешает дядю Ваню в финале пьесы: «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах...», а тем более когда эти слова звучат в романсе С. Рахманинова «Мы отдохнем!» — нам кажется: да, действительно, очень романтично.
Но когда мы читаем конец пьесы (речь о ней впереди), где Соня и дядя Ваня заняты самыми что ни на есть будничными, прозаическими счетами, и стучит сторож, и старая няня вяжет чулок, а мать дяди Вани, безнадежно восторженная почитательница профессора Серебрякова, что-то неутомимо пишет на полях брошюры, — «романтическое» восклицание «Мы отдохнем!..» оказывается в таком реалистически-конкретном и плотном окружении, что оно словно повисает в воздухе, и мысль о чеховском романтизме как-то отпадает сама собой.
Или когда Аня в конце третьего действия «Вишневого сада», обращаясь к матери, говорит, почти декламирует: «Мы насадим новый сад, роскошнее этого...» — ее монолог воспринимается не отдельно, но в общем звучании финала. Только что отшумел Лопахин, «владелец нового сада». Все, что произошло, — бесповоротно. И как это люди, которые не смогли удержать прекрасного сада, насадят новый, еще более роскошный? Где? Когда? На какие средства? Аня говорит искренне, но ведь ее слова не более, чем фраза: сказана от души, но за ней — никакого реального содержания. И почему надо считать, что это не Аня говорит, а Чехов — ее устами?
Отдельно взятый персонаж или монолог, даже самый красивый, трогательный, завораживающий, не дает основания для того, чтобы переносить «романтичность» с частного на целое, распространять ее на все произведение, или на образ самого автора.
Примечания
1. Чеховский сборник. Найденные статьи и письма... М., О-во А.П. Чехова и его эпохи, 1929, с. 186.
2. Чеховский сборник. Найденные статьи и письма..., с. 189, 190—191.
3. Бялый Г.А. К вопросу о русском реализме конца XIX в. — Труды юбилейной научной сессии Ленинградского университета. Л., 1946; Пруцков Н. К вопросу об эволюции реализма Чехова. — В кн.: Из истории русских литературных отношений XVIII—XX вв. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1959.
4. Чехов А.П. Сборник статей и материалов. Вып. 4. Ростов, Кн. изд-во, 1967, с. 14.
5. Чехов А.П. Сборник статей и материалов. Вып. 4, с. 17, 19, 20, 21, 28.
6. Там же, с. 43, 45.
7. Осипова Л. Пьеса «Без названия» и ее проблематика. — В кн.: А.П. Чехов. Сборник статей и материалов. Вып. 2, 1960, с. 204.
На неубедительность этого мнения Л. Осиповой указал Л. Громов в своей статье «Первая пьеса Чехова» в 3-м выпуске «Сборника статей и материалов» (Ростов, 1963, с. 29): «В «Безотцовщине» нет и следа юношеского романтизма: Чехов писал жизнь в обычном ее состоянии, в повседневном течении ее будней, с тем острым вниманием к простым и тонким подробностям быта, без которых в литературе нет реализма и правды. Уже в этой первой пьесе зарождалось чеховское мастерство детали, мастерство непредвзятой и точной характеристики обстоятельств, событий и лиц». Правда, порой автор впадает в другую крайность и начинает преувеличивать «критическую силу реализма» юноши Чехова (см., например, с. 17).
8. Осипова Л. Пьеса «Без названия» и ее проблематика, с. 208.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |