Бельгийский исследователь Даниэль Жиль писал о «Безотцовщине» (называя пьесу «Платонов»): «Это кулисы, из-за которых чеховские типы выйдут на свет рампы в «Иванове», «Трех сестрах», «Вишневом саде»1.
Уже не раз отмечали: первая пьеса, «как малое зерно, заключила в себе зародыши тех образов и идей, которые Чехов разрабатывал в зрелую пору»2.
Мы уже имели случаи в этом убедиться.
Многое роднит Платонова с Ивановым. В Трилецком намечены некоторые черты беспокойно-хлопотливого шутника Боркина. Венгерович-младший обличает главного героя подобно тому, как это делает Львов в «Иванове». Выше говорилось о перекличке «Безотцовщины» с «Дядей Ваней», особенно — с «Вишневым садом».
Однако сколько бы мы ни отмечали подобные моменты сходства, предугадывания, мы были бы далеки от ощущения стилевой атмосферы первой пьесы. Всякое уподобление тут еще больше подчеркивает «расподобление» первой чеховской пьесы и — последующих.
Строго говоря, нет в «Безотцовщине» ни романтизма (он не сводится к одному герою), ни подлинного реализма. Пьеса во многом ученическая. Мы ощущаем здесь как бы первые художественные дуновения того, что образует манеру Чехова-драматурга.
Во втором действии Софья Егоровна бурно признается самой себе, что любит Платонова, а издали доносится голос ее мужа, пускающего фейерверк:
«Софья Егоровна (бледная, с помятой прической). Не могу! Это уж слишком, выше сил моих! (Хватает себя за грудь.) Гибель моя или... счастье! Душно здесь!.. Он или погубит, или... вестник новой жизни! Приветствую, благословляю... тебя, новая жизнь! Решено!
Голос Войницева (кричит). Берегись!
Фейерверк».
Здесь уже чувствуется тот прием «перебоя», когда реплика накладывается на другую, не прямо, но с переносным смыслом. Войницев не видит жены, но как бы предупреждает ее своим восклицанием.
Прием этот получит глубокое развитие под пером зрелого Чехова. Вспомним начало «Трех сестер». Ольга говорит: «Боже мой! Сегодня утром проснулась, увидела массу света, увидела весну, и радость заволновалась в моей душе, захотелось на родину страстно». А из-за колонн раздается голос Чебутыкина: «Черта с два!»
Или — обращаясь к прозе: в рассказе «Архиерей» происходит сходное совпадение реплик. Мать преосвященного все время повторяет: «Чаю напимшись» — «как будто в своей жизни она только и знала, что чай пила». Архиерей думает о своей жизни и слышит голоса разговаривающих в соседней комнате отца Сисоя и матери:
«А потом что?» — спрашивает Сисой.
«А потом чай пили...» — отвечает мать.
Кажется, друг с другом переговариваются не сами герои, а их реплики.
Вместе с тем очевидно, что сцена из «Безотцовщины» не только предваряет приведенные эпизоды, но и во многом от них отличается. Софья Егоровна не столько разговаривает сама с собой, сколько декламирует. И вообще она мыслит монологами.
Поэтому «Безотцовщина» предваряет не только будущие пьесы Чехова, но и его... будущие пародии.
Та же Софья Егоровна патетически восклицает, обращаясь к Платонову: «Веруй же, Мишель! Я освещу путь твой! Ты воскресил меня, и вся жизнь моя будет благодарностью...»
Это уж совсем похоже на пародийные строки из рассказа «Драма»:
«Валентин (держа Анну в объятиях). Ты воскресила меня, указала цель жизни! Ты обновила меня, как весенний дождь обновляет пробужденную землю!»
В рассказе «Драма» Чехов смеялся и над самим собой — над своим драматическим прошлым.
Вот почему можно сказать, что пьеса «Безотцовщина» двояким образом будет оживать в его творчестве — как развитие юношеских образов и как самопародирование. И в этом — двойная природа «Безотцовщины»: пьесы-предвестницы, но пьесы юношески незрелой.
Еще один пример художественного «отстояния» драматургического дебюта Чехова от его зрелых вещей.
Венгерович-старший — «богатый еврей». Национальные мотивы в его репликах подчеркиваются неоднократно. Желая похвалить Трилецкого, он говорит: «Вы, доктор, настоящий иерусалимский дворянин!» Появляется он со словами, что жара напоминает ему, еврею, Палестину: «Там, говорят, очень жарко!»
В финале «Дяди Вани» после отъезда Серебрякова с Еленой Андреевной в доме наступает тишина. Дядя Ваня и Соня принимаются за работу, за счета. Астров тоже собирается уезжать. Нескоро теперь Соня его увидит. Ее надеждам — не сбыться.
«Астров. Придется в Рождественном заехать к кузнецу. Не миновать. (Подходит к карте Африки и смотрит на нее.) А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело!»
Затем выпивает, не закусывая — «Я и так» — уходит, слышится щелканье счетов, Телегин тихо настраивает гитару.
Реплика Астрова об Африке — как неожиданный прорыв в этой скучной, томительной жизни.
«В последнем акте «Вани», — писал Чехову Горький в ноябре 1898 года, — когда доктор, после долгой паузы, говорит о жаре в Африке, — я задрожал от восхищения пред вашим талантом и от страха за людей, за пашу бесцветную нищенскую жизнь. Как вы здорово ударили тут по душе и как метко!»3
Есть ли перекличка между репликами о жаре в «Безотцовщине» и «Дяде Ване»? Есть, хотя и весьма отдаленная. В словах Венгеровича все мотивировано и поэтому нет той неожиданности, того «удара по душе», о котором писали Горький и Маяковский.
Пьеса «Безотцовщина» очень проигрывает, если оценивать ее как самостоятельное произведение, взятое само по себе. И она обретает новые измерения, если рассматривать ее как первую пьесу Чехова.
Наверное из-за разности этих двух подходов обострялись разногласия чеховедов при оценке чеховского дебюта. Одни подчеркивали наивность, беспомощность молодого автора, его склонность к мелодраматическим положениям (Саша падает на рельсы; Осип едва не убивает Платонова, который затем и сам готов покончить жизнь самоубийством; в него стреляет Софья Егоровна; разбойника Осипа убивают). Другие разбирали «Безотцовщину», словно не замечая ее художественной незрелости.
Можно говорить о двойной природе языка пьесы. Мы ощущаем особенности речи персонажей, в которой сквозит нечто от будущего Чехова. С другой стороны, язык пьесы отличается эклектическим смешением бурных мелодраматических словес с грубоватым, провинциальным просторечием.
Вот один слой:
«Софья Егоровна. <...> Он преследует меня от утра до вечера, ищет меня, не дает мне покою своими понятными глазами... Это ужасно...»
«Анна Петровна. <...> Мы друзья, а знаете ли, что от дружбы между мужчиной и женщиной до любви единый только шаг, милостивый государь?»
«Грекова. <...> Прощайте! Не трудитесь ездить ко мне больше! Не нужны мы друг другу... Прощайте!»
«Глагольев. Кирилл, дело идет о чести женщины! Не пачкай этой чести, она свята!»
«Платонов. <...> Неужели эта прекрасная, мраморная женщина с чудными волосами в состоянии полюбить нищего чудака?»
С этими красивыми словами парадоксально уживаются совсем иные, кажется, из другой пьесы.
«Платонов. <...> Жаль только, что ты мало собачился. <...> Натрескался? <...> Можно будет комедь удрать!»
«Анна Петровна. <...> Повар изволил ради нашего приезда нализаться и теперь без ног. <...> Дуралей! Бери, хватай, хапай! <...> Сморозил!!» И т. д.
Может быть, все эти вульгаризмы нужны для характеристики персонажей? Однако таким «просторечным» языком разговаривают все действующие лица.
Грекова возмущается: «Он <Платонов> при всех поцеловал... назвал дурой и... и... пхнул на стол...»
«Платонов. <...> Грекову, например, оскорбил, на стол пхнул...»
Войницев в исступлении кричит жене: «Что ты делаешь, Софи? Куда ты пхаешь себя и меня?»
Соединение элегантного «Софи» и неожиданного «пхаешь» во многом определяет языковую атмосферу пьесы. Сказанное относится и к ремаркам автора. То же слово «пхает» вполне для него естественно: об Анне Петровне и Венгеровиче 2 — «Пхает его в плечо».
Или такие провинциализмы, вряд ли возможные у Чехова «взрослого»: «Мне бывает страшно скучно за ней», «Я уж начинаю скучать за холодом», «За вами скучаю страшно», «Скучал за мной»?
Годы спустя Чехов — редактор Чехова, — перечитывающий свои произведения прежних лет, будет снимать подобные слова — грубоватое просторечие, вульгаризмы, просто неправильности.
Кстати сказать, если составить словарь языка раннего Чехова и зрелого, можно было бы обнаружить парадоксальную закономерность: язык Чехова с годами не становится лексически богаче. Наоборот, он как будто «прорежается», освобождается от всякого рода речевых сорняков.
Писатель не только, но собственным словам, «выдавливал из себя по каплям раба» (А.С. Суворину, 7 января 1889 года) — он очищал свой язык и здесь шел к благородной краткости и ясности.
Примечания
1. Gillés D. Tchékhol ou le spectateur dé senchanté. Jallar, 1967, p. 81.
2. Громов Л.П. Первая пьеса Чехова, с. 29. Сходную мысль выражал В. Седегов в упоминавшейся уже статье «Пьеса без названия в творческой биографии А.П. Чехова»: «Безотцовщина» сделалась для писателя «своеобразной записной книжкой, содержание которой он почти полностью использовал в своем творчестве» («Статьи о Чехове», с. 32).
3. М. Горький и А. Чехов. Переписка, статьи, высказывания. М., Гослитиздат, 1951, с. 25.
Любопытно, что то же место восхитило и молодого Маяковского (см.: Маяковский В. Полн. собр. соч. в 13-ти т., т. 1. М., Гослитиздат, 1955, с. 300).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |