Продажа вишневого сада — в этой фразе заключен контраст, противоречие: продажа того, что не имеет цены, выше цены, не исчисляется рублями.
Вот Лопахин говорит Трофимову: «Я весной посеял маку тысячу десятин и теперь заработал сорок тысяч чистого. А когда мой мак цвел, что это была за картина!»
Тут все ясно: посеял мак, тысяча десятин, сорок тысяч чистого, мак цвел — что за картина!
А вишневый сад как будто сопротивляется самому слову «продажа», не для этого он цветет. Вернее, цвел.
Образу Раневской — владелицы сада и одновременно «владеемой» им — противостоит купец Лопахин.
Фигура эта в исследованиях о Чехове разработана особенно основательно. Неоднократно приводились слова автора о герое: «Ведь это не купец в пошлом смысле этого слова, надо сие понимать» (к О.Л. Книппер, 28 октября 1903 года).
«Ведь роль Лопахина центральная1. Если она не удастся, то значит, и пьеса вся провалится. Лопахина надо играть не крикуну, не надо, чтобы это непременно был купец. Это мягкий человек» (к О.Л. Книппер, 30 октября 1903 года).
«Лопахин, правда, купец, но порядочный человек во всех смыслах, держаться он должен вполне благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов...» (К.С. Алексееву-Станиславскому, 30 октября 1903 года). И в том же письме: «При выборе актера для этой роли не надо упускать из виду, что Лопахина любила Варя, сериозная и религиозная девица; кулачка бы она не полюбила».
Вместе с тем в характеристике Лопахина редко обходились без слов Пети Трофимова: «Я, Ермолай Алексеич, так понимаю: вы богатый человек, будете скоро миллионером. Вот как в смысле обмена веществ нужен хищный зверь, который съедает все, что попадается ему на пути, так и ты нужен». И тот же Трофимов ему признается: «Как-никак, все-таки я тебя люблю. У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа».
Итак, «хищный зверь» с... «тонкой, нежной душой» — такова амплитуда лопахинского характера.
Ермолай Алексеич предлагает Раневской свой план спасения сада, готов даже денег дать взаймы, но неожиданно проступает в нем тот зверь, «который съедает все, что попадается на пути», и он «съедает» вишневый сад со всей его красотой и поэзией.
Этот переход от «неявной души» к «хищному зверю» передан у Чехова так, что оставляет ощущение какой-то необъяснимости.
Вспомним снова начало пьесы. Лопахин рассказывает, как отец ударил его, пятнадцатилетнего мальчонку, кровь пошла из носу... «Любовь Андреевна, как сейчас помню, еще молоденькая, такая худенькая, подвела меня к рукомойнику, вот в этой самой комнате, в детской. «Не плачь, говорит, мужичок, до свадьбы заживет...»
В одной и той же детской: «Я тут спала, когда была маленькая...» — скажет Раневская, и там же она смывает кровь с лица мальчика, избитого пьяным отцом.
«Не плачь, мужичок, до свадьбы заживет», Лопахин запомнил эти ласковые слова на всю жизнь. Но есть в них и не только ласково-утешительный смысл. Не случайно он, рассказывая, повторит, как бы размышляя вслух: «Мужичок... Отец мой, правда, мужик был, а я вот в белой жилетке, желтых башмаках. Со свиным рылом в калашный ряд».
Вот как оборачивается и переворачивается в его сознании, казалось бы, столь безобидное, доброе — «мужичок».
Все время в душе Лопахина живут два чувства к Раневской — благодарность и уязвленность, почти не сознаваемая:
«Ваш брат, вот Леонид Андреич, говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Пускай говорит. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде. Боже милосердный! Мой отец был крепостным у вашего деда и отца, но вы, собственно вы, сделали для меня когда-то так много, что я забыл все и люблю вас, как родную... больше чем родную»2.
Нельзя играть Лопахина так, чтобы сначала он благородно глядел в глаза Раневской, а потом вдруг ни с того ни с сего хватанул топором по вишневому саду.
В пьесе все время звучит это двуголосье в отношении Лопахина к помещице, хотя он то и дело подчеркивает: я забыл, что меня называют хамом, мне это решительно все равно, вы, Любовь Андреевна, собственно вы сделали для меня так много.
Поехал ли Лопахин на торги, с самого начала зная, что купит сад? Попробуем представить, как было дело. Рядом жалкий Гаев с пятнадцатью тысячами — от Аниной бабушки; появляется Дериганов, главный соперник Лопахина. И когда на торгах началась схватка двух этих денежных воротил, где уж там помнить про «удивительные, трогательные глаза» Раневской.
Тот, кто был когда-то «мужичком» с расквашенным носом — теперь мужик-мужичина, купец с тугой мошной.
Перед нами все время действует несколько Лопахиных, а на первый план выступает то один, то другой.
Можно сказать, что Ермолай Алексеич как образ не равен самому себе.
А его монолог после покупки вишневого сада — это уже не монолог собственно, а настоящий хор разнолопахинских голосов, оправленных в монологическую форму.
«Если бы отец мой и дед встали из гробов и посмотрели на все происшествие, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый Ермолай купил имение, прекрасней которого ничего нет на свете».
Вот вам и «не плачь, мужичок» — не плачьте теперь вы, Любовь Андреевна.
«Эй, музыканты, играйте, я желаю вас слушать!» — это кричит и куражится новый хозяин.
А как же «удивительные, трогательные глаза»? Они остались.
«Играет музыка, Любовь Андреевна опустилась на стул и горько плачет.
Лопахин (с укором). Отчего же, отчего вы меня не послушали? Бедная моя, хорошая, не вернешь теперь».
И все это выговаривается разом, многоголосо, один Лопахин перебивает другого:
«О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь...»
И тут же: «За все могу заплатить».
Нельзя играть монолог Лопахина — нового хозяина сада — только как торжество победителя3. Он не просто говорит, а «выговаривает» его, он выбит из колеи, еще понять не в силах все, что произошло. «Я купил имение, где дед и отец были рабами, где их не пускали даже в кухню». Это говорит Лопахин «бодрствующий». Но дальше: «Я сплю, это только мерещится мне, это только кажется... Это плод вашего воображения, покрытый мраком неизвестности...»
Артист Г. Фролов, исполняющий роль Лопахина в театре «Современник» (постановка Г. Волчек), передает — добротно, серьезно — каждое из разных состояний героя, но, к сожалению, словно забывает о парадоксальности лопахинских переходов, нелогичности его поступков. Г. Фролов играет с воодушевлением, но так, что получается — все известно, нет этого «мрака неизвестности». В решающем монологе третьего действия артист слишком много кричит. И ускользает странность удивления: «Я сплю», «мерещится мне».
По-своему ведет роль Лопахина Ю. Каюров в телевизионном фильме Л. Хейфеца. По — тот же недостаток: рассудочность в трактовке персонажа, одного из самых сложных, иррациональных чеховских характеров.
В постановке А. Эфроса 1976 года в Театре на Таганке артист В. Высоцкий сумел, как мне кажется, передать эту необъяснимость душевного «взрыва» Лопахина в монологе о вишневом саде. Все время до этого Высоцкий держится мягко, тактично; терпеливо уговаривает Раневскую и Гаева — выход есть.
И только в третьем действии, после многих и многих «микронакоплений» происходит взрыв, причем такой, будто все Лопахины, соединенные в одном образе, взрываются сразу.
Парадоксальность образа Лопахина в том, что он одновременно социально заострен и в то же время отмечен странной неуправляемостью4. Как неожиданно он, добрый советчик и заимодавец Раневской, купил ее вишневый сад — так же как будто беспричинно он вдруг, в последний момент отказался от объяснения с Варей. Тут уж и вовсе непонятно. «Покончим сразу — и баста, — обещает он Раневской (и одновременно уговаривает самого себя), — а без вас я, чувствую, не сделаю предложения». И еще один «довод» в пользу женитьбы: «Кстати и шампанское есть».
Но шампанского нет — его вылакал лакей Яша; Варя приходит к Лопахину — и разговор кончается ничем. Он быстро уходит, услыхав, что его зовут, а она тихо рыдает, сидя на полу, положив голову на узел с платьем.
И снова вспоминается: «Не плачь, мужичок...»
Неполная «управляемость» Лопахина и в том, как он рубит вишневый сад.
В третьем действии он в упоении, в экстазе кричит: «Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду, как упадут на землю деревья!»
И действительно, в начале четвертого действия: «Слышно, как вдали стучат топором по дереву». Аня говорит Лопахину: «Мама вас просит: пока она не уехала, чтоб не рубили сада». Трофимов поддерживает ее: «В самом деле, неужели не хватает такта...»
Лопахин сконфужен: «Сейчас, сейчас... Экие, право». И уходит. Просто не узнать того Ермолая Алексеича, который звал всех смотреть, как он начнет рубить вишневый сад.
Чего-то, видимо, не хватило у него, чтобы взять просто и на глазах у всех, решительно, грубо валить деревья.
После того, как он уходит — распорядиться, чтобы рубку сада отложили, — стук топоров кончается и возобновляется уже после отъезда обитателей имения.
«Сцена пуста. Слышно, как на ключ запирают все двери, как потом отъезжают экипажи. Становится тихо. Среди тишины раздается глухой стук топора по дереву, звучащий одиноко и грустно».
Кажется, снова сбит лопахинский голос: «Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором...»
Примечания
1. Любопытно, что Чехов называет роль Лопахина центральной. Так же он называл роль Раневской. Значит, совершив децентрализацию системы действующих лиц, писатель все же сохранил это понятие — центральная роль. Но уже в другом смысле, не как роль «единодержавная», подавляющая остальные роли.
2. Видели в отношениях Лопахина — Раневской и романический оттенок. Многозначительные недоговаривания на сей счет были и совсем недавно, при обсуждениях спектакля «Вишневый сад» в Театре на Таганке (постановка А. Эфроса) и на сцене «Современника» (постановка Г. Волчек).
А вот что писал Чехов О.Л. Книппер об Арабажине: «Просит написать ему мое мнение и правду ли он пишет, что Лопахин влюблен в Раневскую. Вообще животное довольно беспокойное и нелепое» (13 апреля 1904 года).
Вспоминается случай со «Скучной историей»: когда А.Н. Плещеев передал автору повести мнение Сувориных, что героиня повести Катя любит профессора, Чехов ответил: «Уж коли отвыкли от веры в дружбу, в уважение, в безграничную любовь, какая существует у людей вне половой сферы, то хоть бы мне не приписывали дурных вкусов» (А.Н. Плещееву, 21 октября 1889 года).
3. Однако именно так решен этот монолог в постановке Харьковского русского драматического театра имени А.С. Пушкина (режиссер А. Барсегян, исполнитель роли Лопахина — артист Е. Лысенко). Я видел этот спектакль 20 июля 1978 года, на гастролях театра в Москве. Постановщик избрал самый простой путь: он вообще выбросил из монолога те места, где Лопахин, обращаясь к Раневской («...отчего вы меня не послушали?»), восклицает: «О, скорее бы все это прошло...»
Как видим, Чехов оказывается слишком сложным не только для современников, но и для сегодняшних работников театра.
4. Интересно, что сложность образа Лопахина озадачила первых рецензентов пьесы и спектакля «Вишневый сад». Даже такой опытный театральный критик, как А. Кугель, растерялся: в статье «Грусть «Вишневого сада» он недоумевал — почему после «хамского монолога» героя в третьем действии («Я купил имение...») он «через минуту, со слезами говорит Раневской: «О, скорее бы все это прошло...» И Кугель вопрошал: «Кто же он, в конце концов, этот Ермолай Лопахин?» («Театр и искусство», 1904, 21 марта, № 12, с. 246).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |