Раневская — сад в прошлом.
Лопахин — в настоящем.
Петя Трофимов — в прекрасном будущем.
«Я предчувствую счастье, Аня, — восклицает Петя, — я уже вижу его...»
Образ сада, определяющий всю пьесу, весь ее строй, поворачивается все новыми сторонами. Для Раневской деревья — человечные: «Посмотрите, покойная мама идет по саду... в белом платье!»
Для Лопахина древесные стволы — предмет вырубки. У Трофимова — свой поэтический взгляд на сад и деревья: «Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владевшие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов...» Там, где Раневской чудится покойная мать, Пете видятся и слышатся замученные крепостные души; они глядят «с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола». Так чего жалеть такой сад, эту крепостническую юдоль, это царство несправедливости, жизни одних на счет других, обездоленных. Руби все под корень.
Петя рассуждает много, среди его речей есть и вполне дельные, серьезные мысли. Например: «...у всех строгие лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят отвратительно, спят без подушек, по тридцати, по сорока в одной комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота... И, очевидно, все хорошие разговоры у нас для того только, чтобы отвести глаза себе и другим».
Эти монологи вызывают безусловное сочувствие — с одной оговоркой: а сам-то Петя Трофимов чем, собственно занимается, кроме «хороших разговоров»?
Аня, наслушавшись прогрессивных рассуждений Трофимова, говорит, что уйдет из дома. В ответ он восклицает: «Если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите. Будьте свободны, как ветер». Аня — «в восторге»: «Как хорошо вы сказали!»
Сказано хорошо, но почему-то вдруг, в этом самом пафосном месте возникает ассоциация между словами «Будьте свободны, как ветер» и... «О, природа, дивная, ты блещешь вечным сиянием...»
Не совсем один и тот же стиль, но что-то общее есть, неожиданные «гаевские» поты слышатся в трофимовских монологах.
И горделивое заявление Пети, что он и Аня «выше любви!», тоже весьма характерно, в нем та же «наджизненность», как и во многих других его призывах.
В самом деле, хорошо быть «свободным, как ветер», но как это реально понимать и осуществлять в совершенно определенных, до грубости ясных «лопахинских» обстоятельствах?
Лучше всего о «наджизненности» Пети сказала Раневская в споре с ним: «Вы смело решаете все важные вопросы, но скажите, голубчик, не потому ли это, что вы молоды, что вы не успели перестрадать ни одного вашего вопроса?»
У Пети чистая душа, бескорыстная, и напрасно Лопахин сует ему деньги на прощание. «Я свободный человек, — говорит Трофимов, а это для него значит, что он хочет быть свободным от денег, от всякой зависимости. И опять, с легкой «гаеватостью» (от слова «Гаев»), восклицает: «Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!»
«В первых рядах» — это хорошо; но вот Раневская говорит ему: «Я охотно бы отдала за вас Аню, клянусь вам, только, голубчик, надо же учиться, надо курс кончить. Вы ничего не делаете, только судьба бросает вас с места на место, так это странно...»
Здесь, правда, следует вспомнить, что говорил Чехов о вынужденной недосказанности образа Нети Трофимова. В.И. Немирович-Данченко в телеграмме — отклике на пьесу от 18 октября 1903 года отмечал: «Слабее кажется пока Трофимов»1.
На следующий день Чехов писал О.Л. Книппер: «Меня главным образом пугала малоподвижность второго акта и недоделанность некоторая студента Трофимова. Ведь Трофимов то и дело в ссылке, его то и дело выгоняют из университета, а как ты изобразишь сии штуки?»
Когда Раневская упрекает Петю, что его «судьба бросает с места на место», она имеет в виду несерьезность, неусидчивость — «надо же учиться». Связанный цензурой, Чехов создает несколько туманную ситуацию.
Но и учитывая ее, все же приходится признать, что в образе Пети Трофимова ощущается глубокая двойственность. С одной стороны, это представитель прекрасного завтра, энтузиаст будущего, новых садов, которые должны быть насажены вместо тех, что подлежат вырубке. И речи Пети Трофимова вызывали восторг у передовых, либерально настроенных молодых людей — читателей и зрителей «Вишневого сада».
«Знаете, как только я увидел этого «вечного» студента, — писал Чехову о Трофимове студент В.Н. Барановский, — услышал его первые речи, его страстный, смелый, бодрый и уверенный призыв к жизни, к этой живой, новой жизни, не к мертвой, все разлагающей и уничтожающей, призыв к деятельной, энергичной и кипучей работе, к отважной, неустрашимой борьбе — и дальше до самого конца пьесы, — я не могу передать Вам этого на словах, но я испытал такое наслаждение, такое счастие, такое неизъяснимое, неисчерпаемое блаженство! В антрактах после каждого акта я замечал на лицах всех присутствовавших на спектакле такие сияющие, радостные и веселые улыбки, такое оживленное, счастливое выражение!»2
И сравните с этим восторженным отзывом — горьковский: «Дрянненький студент Трофимов красно говорит о необходимости работать и — бездельничает, от скуки развлекаясь глупым издевательством над Варей, работающей не покладая рук для благополучия бездельников»3.
Покажи студенту Барановскому отзыв Горького — он, наверное, возмутился бы. А между тем своей устремленностью в будущее, с одной стороны, своей склонностью лететь как бы «над» жизнью — с другой Петя Трофимов дает известные основания для обоих отзывов, казалось бы, непримиримо противоположных.
Воспитанницей Пети, его восторженной единомышленницей выступает Аня. Помню, когда мы в школе «проходили» пьесу Чехова, эти два образа — Пети и Ани — подавались как главные, перспективные: именно этим людям и принадлежит будущее.
И помню, еще в школьные времена я прочитал у Чехова: «Аню может играть кто угодно, хотя бы совсем неизвестная актриса, лишь бы была молода, и походила на девочку, и говорила бы молодым, звонким голосом. Эта роль не из важных» (Вл.И. Немировичу-Данченко, 2 ноября 1903 года).
Как же так?
«Дом, в котором мы живем, давно уже не наш дом, и я уйду, даю вам слово», — говорит Аня Пете, и они оба уже слышат, как идет счастье, все ближе и ближе (конец второго действия).
И вдруг — роль не из важных. Что же может быть важнее тех, за кем — будущее?
Много лет прошло с тех школьных пор, и яснее стало: образ никак не определяется своим «положением» в пьесе. Рассуждая схематически, Петя и Аня — люди нового мира, новой морали. Но, вчитываясь в пьесу, все время убеждаешься, что они еще к этой роли не готовы.
Вспомним разговор Трофимова с Раневской («Мы выше любви!»), которая ему говорит: «И у вас нет чистоты, а вы просто чистюлька, смешной чудак, урод...» Если сама Раневская много в своей жизни намутила, то Петя по сравнению с ней какой-то подозрительно дистиллированный.
Варя не переносит Петю, «облезлого барина», все в нем ей не нравится — даже калоши: «...какие они у вас грязные, старые...» Но Варя, которая вечно работает, и не может симпатизировать человеку, который вечно декламирует. Хотя вместе с тем она и жалеет его.
В общем, проблема нового вишневого сада, прекрасного, цветущего будущего решается в пьесе совсем не так легко, как в иных работах о Чехове.
В конце третьего действия Аня говорит плачущей Любови Раневской: «Мы насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнешься, мама! Пойдем, милая! Пойдем!»
Сказано красиво — чувствуется Петина выучка. Но что — конкретно — стоит за этими словами? Какой сад будет насажен? Даже не говорю — на какие средства, но хотя бы в самых общих словах: о чем речь?
Мне нравится, как решена эта сцена в постановке А. Эфроса. Аня (актриса Н. Чуб) ходит по сцене и взволнованно, искренне, убежденно разглагольствует, а Раневская (актриса А. Демидова), сотрясаясь всем телом, как от ударов ножом в живот, опускаясь все ниже, уходит, почти уползает за сцену.
И самые трогательные слова Ани ей не помогают.
Есть в пьесе еще один мотив, который тоже связан с Аней и не может быть сброшен со счетов при разборе ее характера, — мотив забытого Фирса.
В четвертом действии:
«Аня. Фирса отправили в больницу?
Яша. Я утром говорил. Отправили, надо думать. <...>
Варя (за дверью). Фирса отвезли в больницу?
Аня. Отвезли».
И дальше:
«Аня. Мама, Фирса уже отправили в больницу. Яша отправил утром».
«Эпизод этот многозначителен, — справедливо замечает В.Е. Хализев, — больного старика оставили без заботы все, в том числе и те люди, которые приветствуют «новую жизнь»!»4.
В критической литературе о Чехове 30-х, 40-х, 50-х годов давала себя знать такая тенденция: авторы обстоятельно разбирали образы Раневской, Гаева, Лопахина. Но как только доходили до «новых людей» — Пети и Ани, — тон резко менялся, становился безоговорочно восторженным, не чеховски романтизированным.
В. Ермилов в книге «Драматургия Чехова» писал:
«В пьесе есть только один образ, который не противоречит красоте вишневого сада, а мог бы гармонически слиться с нею. Это Аня. По Аня — образ весны, образ будущего. Она прощается со всей старой жизнью. Эта младшая сестра Ольги, Маши и Ирины отличается от них тем, что она нашла свою «Москву», так же как нашла свою «Москву» Надя, героиня рассказа «Невеста» — последнего рассказа Чехова»5.
Обращает на себя внимание подчеркнуто не чеховская стилистика: «Аня — образ весны, образ будущего». Почему Аня нашла свою «Москву»? И почему так сближены инфантильная Аня с гораздо более серьезной героиней рассказа «Невеста»?
Чехов писал О.Л. Книппер 21 октября 1903 года: «Аня прежде всего ребенок, веселый до конца, не знающий жизни...» Почти то же самое говорила Раневская Пете («...вы не успели перестрадать ни одного вашего вопроса»).
Вопрос о будущем оставался для автора «Вишневого сада» вопросом. Петя Трофимов и Аня подкупали своей чистотой, верой в завтрашний день, бескорыстием, но в том, что они говорили и делали, много еще было детски наивного, младенчески-оптимистического. И — не чеховски прекраснодушного.
Примечания
1. «Ежегодник МХТ» за 1944 г., т. 1, с. 161.
2. Из писем современников. — «Москва», 1960, № 1, с. 179.
3. Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 5. М., Гослитиздат, 1950, с. 429.
4. Хализев В.Е. Пьеса А.П. Чехова «Вишневый сад». — В кн.: Русская классическая литература. Разборы и анализы. М., «Просвещение», 1969, с. 374.
5. Ермилов В. Драматургия Чехова, с. 265—266.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |