Вернуться к З.С. Паперный. «Вопреки всем правилам...»: Пьесы и водевили Чехова

«Как нефть из бакинских недр»

В письме А.С. Суворину 23 декабря 1888 года Чехов говорит: «Когда я испишусь, то стану писать водевили и жить ими. Мне кажется, что я мог бы писать их по сотне в год. Из меня водевильные сюжеты прут, как нефть из бакинских недр».

К тому времени уже были написаны «О вреде табака» (первая редакция), «Медведь», «Предложение». Задумывались новые водевили. В том же письме сообщается о замысле — «Гром и молния».

Конец 80-х — начало 90-х годов — период, пользуясь чеховским определением, «форсированного марша», отмеченный напряженной работой над пьесами («Иванов», «Леший») и водевилями. Однако словам о водевилях «по сотне в год», о «нефти из бакинских недр» противоречит другое высказывание Чехова. Отвечая И.Л. Леонтьеву (Щеглову), он возражает: «Я сделаюсь популярным водевилистом? Эка, хватили! Если во всю жизнь я с грехом пополам нацарапаю с десяток сценических безделиц, то и на том спасибо. Для сцены у меня нет любви. «Силу гипнотизма» я напишу летом — теперь не хочется. В этот сезон напишу один водевильчик и на этом успокоюсь до лета. Разве это труд? Разве тут страсть?» (2 ноября 1888 года).

Итак, с одной стороны — «по сотне в год»; с другой — «если во всю жизнь я с грехом пополам нацарапаю с десяток сценических безделиц...»

И то и другое произносится довольно убежденно. В действительности же все складывалось в соответствии не с первым, а, скорее, с вторым высказыванием: «О вреде табака», «Юбилей», «Медведь», «Предложение», «Свадьба», «Трагик поневоле»... Даже десяток не наберется.

Видимо, когда речь идет о Чехове-водевилисте, следует учитывать обе эти тенденции: огромную тягу писателя к водевилю — и силу противодействующую.

Водевиль — неотъемлемая часть творчества Чехова-драматурга; не отдельная и не обособленная. Но каждый раз оказывается, что осуществиться непосредственно водевильному началу что-то мешает.

В письме Я.П. Полонскому 22 февраля 1888 года: «Ах, если в «Северном вестнике» узнают, что я пишу водевили, то меня предадут анафеме! Но что делать, если руки чешутся и хочется учинить какое-нибудь тру-ла-ла! Как ни стараюсь быть серьезным, но ничего у меня не выходит, и вечно у меня серьезное чередуется с пошлым. Должно быть, планида моя такая».

А вот что пишет в воспоминаниях И.Л. Леонтьев (Щеглов):

«Когда несколько лет спустя, в одно из наших московских свиданий, я попенял Чехову, отчего он не написал обещанного водевиля («Сила гипнотизма»), Чехов задумчиво, как бы про себя проговорил:

— Ничего не поделаешь... нужного настроения не было! Для водевиля нужно, понимаете, совсем особое расположение духа... жизнерадостное, как у свежеиспеченного прапорщика, а где возьмешь, к лешему, в наше паскудное время?..»1.

Итак, чеховский водевиль — нечто идущее из самой глубины его творчества и в то же время требующее особого расположения духа, «наше паскудное время» ему не благоприятствует.

Некоторые исследователи разделяли пьесы и водевили Чехова. С.Д. Балухатый писал: «...поэтика чеховского водевиля, оригинальная и сценически выразительная, не имеет отношения к новаторским замыслам Чехова в драме»2.

Надо сказать, и современники Чехова порой укоряли его в том, что он недостаточно блюдет авторитет серьезного драматурга, размениваясь на водевильные мелочи.

Артист П.М. Свободин, хороший знакомый писателя, говорил ему в письме 2 мая 1889 года: «Предложение»-то уже и напечатано. Сейчас читал и смеялся. Шалость шалостью, но и чеховского тут много, т. е. талантливости, хотя я на Вашем месте не печатал бы таких вещей: умаляет достоинство. Вам надо бить молотом, а вы иногда ковыряете булавочкой...»3.

Однако то, что представлялось некоторым исследователям и современникам раздельным — «молот» и «булавочка», — на деле было тесно взаимосвязано.

С. Балухатый, отделив друг от друга водевиль и «новаторские замыслы Чехова в драме», полагал, что последние впервые нашли свое выражение лишь в пьесе «Иванов». Но интересно, что именно в этой драме возникает трагифарсовая ситуация, близкая к водевильной; в частности, — к той, что изображена в «Предложении».

В финале «Иванова»:

«Иванов. Свадьбы не будет!

Саша. Будет! Папа, скажи ему, что свадьба будет!

Лебедев. Постой, постой!.. Почему же ты не хочешь, чтобы была свадьба?»

И сравните с этим конец водевиля «Предложение», где Чубуков кричит жениху: «Женитесь вы поскорей и — ну вас к лешему! Она согласна! <...> Она согласна и тому подобное».

Помню, как на спектакле «Иванов» в Художественном театре (с И.М. Смоктуновским в главной роли), когда Саша и Лебедев чуть ли не тащили героя к венцу, в самый драматичный момент в зале раздавался смех. И это не случайно — водевильные мотивы входят в структуру чеховских пьес.

Или другой пример: этюд «Лебединая песня (Калхас)» начинается с того, что комик Светловидов просыпается в своей уборной после бенефиса. Все ушли и забыли его: «Все в восторге были, но ни одна душа не разбудила пьяного старика и не свезла его домой...»

В рукописном варианте четвертого действия «Лешего» действие кончалось тем, что все герои, помирившись друг с другом, уходили, а Дядин, оставшись один, восклицал: «А про меня-то и забыли все! Это восхитительно! Это восхитительно!»4.

В конце четвертого действия «Трех сестер» Федотик и Родэ, простившись со всеми, уходят, и Чебутыкин говорит: «А со мной забыли проститься».

И, наконец, «Вишневый сад» — с забытым всеми Фирсом в финале.

Можно было бы еще привести примеры того, как мотивы, рождаясь в водевилях, по-своему преломляются в пьесах.

Б. Зингерман, автор одной из лучших статей о чеховском водевиле, прослеживает, как в малых и больших формах у драматурга раскрывается одна и та же тема — праздник, «который налаживается, но не состоится, потому что в него вторгаются будни; праздник сквозь будни никак не прорвется». Статья кончается выводом: «Водевили дают нам ключ к чеховской диалектике, а через нее — ко всей его драматургии»5.

Примечания

1. Леонтьев (Щеглов) И.Л. Из воспоминаний об Антоне Чехове. — В кн.: Чехов в воспоминаниях современников. Изд. 2-е, доп. М., Гослитиздат. 1954, с. 151.

2. Балухатый С. Проблемы драматургического анализа, с. 32.

3. Записки отдела рукописей ГБЛ. Вып. 16. М., 1954, с. 195.

4. На эту перекличку обратила внимание Э. Полоцкая в своей книге «А.П. Чехов. Движение художественной мысли» (с. 275).

5. Зингерман Б. Водевили А.П. Чехова. — В кн.: Вопросы театра-72. Сборник статей и материалов. М., ВТО, 1973, с. 211, 229. См. также его книгу «Очерки истории драмы 20 века» (с. 67, 83).