4.5. Речевое поведение священнослужителей

Русская православная культура сформировалась под влиянием сакральных текстов, «в которых заложены главные христианские принципы:

любовь к ближнему, уважение, искренность» (Павловская, 2007, с. 35). Речевое поведение христианина должно характеризоваться такими категориями, как смирение, доброжелательность, кротость. В то же время этому противопоставляется осуждение, гнев, оскорбление, злословие, благочестие. Церковный этикет регулирует два вида отношений: отношения человека с Богом (обращение к Богу и святым, молитва, церковный ритуал) и отношения между верующими. В произведениях А.П. Чехова речь священнослужителей отражает основные функции и цели, однако формально она выражается не в каноническом виде.

Речь отца Григория из рассказа «Панихида» наполнена гневом и сердитостью, что недопустимо в речи священника в пространстве церкви. Однако, несмотря на отступление от церковного этикета, такое речевое поведение священника продиктовано благими намерениями: образумить прихожанина, лавочника Андрея, который выражается нецензурно по отношению к своей усопшей дочери.

«Иди же, когда зовут! Что стоишь, как изваяние? — слышит он сердитый голос отца Григория. — Тебя зову!» (Чехов, т. IV, с. 352).

Далее происходит изменение тона: отец Григория меняет гнев на милость и разъясняет прихожанину его ошибку, апеллируя как к сакральным текстам, так и к разумному началу. Это является прямым назначением пастыря — наставить на истинный путь, указывая на грех и на путь его преодоления:

«Не только из священного, но даже из светского писания такого греха не вычитаешь! Повторяю тебе, Андрей: мудрствовать не нужно!» (Чехов, т. IV, с. 353).

Церковный этикет предполагает обращение в форме личного имени, что связано с сакральным отношением к имени. Обращение — одна из главных составляющих в речевом этикете священника. Для верующего человека важно следующее: «не то, какое слово избрать для обращения (гражданин, товарищ, коллега, друг и т. д.), а то, видит ли один человек в другом такой же образ Божий, как и в себе» (Павловская, 2007, с. 37). В рассказе «Канитель» А.П. Чехов вкладывает в уста церковного служителя неуместное обращение. В данном случае это отражает крайнюю степень пренебрежения благочестием, присущим как высшим, так и низшим клирикам:

«Скорей, убогая, думай, а то мне некогда. Сейчас часы читать стану (Чехов, т. III, с. 232); Тьфу! Ты, кочерыжка, меня запутала!» (там же, с. 233).

Отношения между верующими людьми регулирует церковный этикет, основанный на духовных принципах и христианской морали (Павловская, 2007, с. 38). Обращения Алексея Алексеича («Певчие») к певчим не являются принятыми в церковной среде, однако произносятся им на клиросе в церкви (см.: Приложение Б, пример № 76). Обращения мужик, невежа, осёл, братец носят обличительно-унизительный характер и встречаются в бытовой среде, но не приемлемы в речевой коммуникации священнослужителей.

В рассказе «Кошмар» А.П. Чехов помещает священнослужителя в пространство дома, соответственно, он является участником бытового дискурса. Такая ситуация обусловливает речь священника. Отец Яков из посредника между Богом и человеком превращается в лицо исповедующееся. В речевом потоке он отходит от церковного этикета, однако сохраняет молитвенные формы обращения к высшим силам:

«Боже мой! Боже мой! — забормотал он, то поднимая руки, то опуская <...> Спаси, царица небесная» (Чехов, т. V, с. 69—70).

Речевое поведение священнослужителей имеет экспрессивный характер, что достигается в том числе за счет устойчивых выражений, фразеологических единиц и паремий. В образе отца Христофора это выражается наглядно и оценочно. Выбор того или иного языкового средства обусловлено:

1) народным взглядом через единицу разговорной речи: «Дулю мне под нос, а не гроши» (Чехов, т. VII, с. 34);

2) знанием текста Священного Писания: «Записался, брат, из попов в купцы. Теперь бы дома сидеть да богу молиться, а я скачу, аки фараон на колеснице... Суета!» (Чехов, т. VII, с. 34).

Отступление от речевого этикета позволяет посмотреть на образ чеховского священнослужителя шире. Между религиозными и светскими значениями (семантическими пластами) общенародных словесных знаков могут обнаруживаться семантические расхождения «на уровне семантической структуры в целом; расхождения на уровне структуры отдельного значения; расхождения и на уровне семантической структуры, и на уровне отдельного значения» (Матей, 2016, с. 123). А.П. Чехов реализует это в повести «Дуэль»:

«Вера без дел мертва есть, а дела без веры — еще хуже, одна только трата времени и больше ничего» (Чехов, т. VII, с. 433).

В речи дьякон обращается к вере и употребляет это слово в таких значениях, как «охота, желание, намеренье, стремление» сделать что-либо. Таким образом дьякон совмещает в слове вера религиозное и общезначимое, о чем говорилось во втором параграфе данной главы. Это способствует репрезентации его собственного мышления. Такая бинарность религиозного и нерелигиозного мышления и восприятия прослеживается в употреблении паремий и фразеологических единиц как библейского, так и народного происхождения:

Отец Христофор: от ляха иного и ждать нельзя, скачу, аки фараон на колеснице, под орех разделали, на все четыре стороны, дьякон Победов: нечистый попутал, влетит в загривок, постигаете пучину моря, камня на камне не останется; отец Федор: ничего путного не выйдет, что посеял, то и пожинай; дьякон Любимов: к шутам ее на пасеку; отец Анастасий: глядеть жалко, в глаза не глядеть; отец Яков: нет уже сил моих; дьякон Отлукавин: не за зайцем скачешь, шут его принес, шут ее знает.

Функционирование таких выражений может способствовать пониманию ситуации, в которой пребывает священнослужитель, отражать его взгляды и натуру, характеризовать проблематику диалогов. Например, выражения отца Христофора отражают его удовлетворение жизнью, а отца Якова — неустроенность жизни; отец Федор склонен к излишней критичности, а отцу Анастасию стыдно перед людьми.

Однако большинство из выражений относится к так называемой профанной лексике, а не религиозной. В данном случае можно заключить, что речевой этикет священнослужителей отражает не религиозную, а народную картину мира и соответствующее мироощущение. О.С. Клишина указывает, что А.П. Чехов изображал персонажей многогранными и переменчивыми (Клишина, 2012). Таким образом, на уровне речевого поведения чеховским священнослужителям присуща противоречивость человеческой натуры.

Исследователь Б.Н. Головин выделяет такое коммуникативное качество, как личностно-психологическая уместность (Головин, 1980, с. 112). Такая уместность обусловливает внутреннюю вежливость, тактичность, отзывчивость, «умение вовремя подумать о его настроении, учесть его индивидуально-психологические особенности, найти в той или иной ситуации нужное слово, необходимую интонацию» (Павловская, 2007, с. 36). Священнослужитель в той или иной ситуации следует правилам, руководствуется принятыми нормами общения. Чеховский священнослужитель может отступать от этих правил, но в определенный момент он возвращается к пониманию того, что необходимо повести себя по-иному, найти нужную интонацию, показать свое отношение к происходящему, тем самым установить связь с собеседником и сохранить моральный аспект. Такое поведение свойственно отцу Александру из рассказа «Тиф», где этикет представлен невербальным компонентом. Попытка вызвать смех у священника не дала планируемого результата: отец Александр не засмеялся, его реакция подтвердила его статус (см.: Приложение Б, пример № 77).

Риторический вопрос — один из частых стилистических приемов, используемых в своей речи чеховскими священнослужителями. Нагромождение речи такой фигурой свойственно речи отца Якова, основная функция которой не указание на важную для христианского мироощущения мысль, а выражение рефлексивных состояний через мысли. Таким образом высшее познается через обыденность. Например, в следующих контекстах:

Отец Яков («Кошмар»): «— Куда ему деваться? Кто его кормить станет?» (Чехов, т. V, с. 69); «— Какая рука подымется просить у нищего?» (там же, т. V, с. 70), «Как я стану у мужиков просить?» и «А прилична ли гордость священнику?» (там же);

Отец Федор («Письмо»): «— Что же ты хочешь?», «— А кто же виноват, как не ты?» (Чехов, т. VI, с. 157);

Отец Григорий «(Панихида»): «— Что же у тебя на плечах: голова или другой какой предмет?» (Чехов, т. IV, с. 352).

К данному приему священнослужители осознанно или неосознанно обращаются, чтобы привлечь внимание собеседника и раскрыть им истину. В случае отца Якова — это способ показать свою бедность, отца Федора — указание на вину дьякона за неправильное воспитание сына, отца Григория — указание на неправильность мыслей лавочника Андрея. Использование такого приема привносит экспрессивность в речь священнослужителей.

Л.И. Шестов, рассуждая о жизни и творчестве А.П. Чехова в статье «Творчество из ничего», писал, что персонажи, созданные писателем, лишены плодотворной организующей жизнь идеи, существуют в безысходности, у них нет сил на то, чтобы что-то изменить, в то же время им трудно смириться с обстоятельствами жизни (Шестов, 2002). Когда человек осознает свое одиночество, незащищенность перед судьбой, неизвестностью, он посылаем в пространство вечные риторические вопросы. Отец Петр из рассказа «Архиерей», находясь в состоянии внутреннего конфликта, духовного кризиса, задается экзистенциальными вопросами:

«Отчего оно, это навеки ушедшее, невозвратное время, отчего оно кажется светлее, праздничнее и богаче, чем было на самом деле?» (Чехов, т. X, с. 197).

В моменты осознания приближающейся смерти его речь является реакцией, душевным порывом: ему нужно выговориться, но вокруг него нет тех, кто мог бы его понять, поэтому он вопрошает, обращаясь к невидимому миру.

В произведениях А.П. Чехова священнослужители являются персонажами, которые следуют своему призванию и истинно верят в бога, что отражается в диалогах с другими персонажами. Формальный аспект речевого этикета, присущего пастырю, претерпевает изменения, что, в первую очередь, обусловлено бытовым пространством и, соответственно, бытовым дискурсом; во вторую очередь — отношением священнослужителя к ситуации и собеседнику, выраженным осознанно или рефлексивно.