Странная драматургия

Становой хребет великой чеховской драматургии образуют: «Дядя Ваня» (1896), «Чайка» (1896), «Три сестры» (1901), «Вишневый сад» (1903). Все эти пьесы игрались в Московском Художественном театре, в постановках К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко, и имели историческое значение как в судьбе Чехова-драматурга, так и в судьбе русского и мирового театра.

Следует принять в соображение то обстоятельство, что, какие бы муки и срывы ни пережил он как автор «Чайки», с каким бы скрипом ни складывалась сценическая судьба «Вишневого сада», у Чехова была сразу удавшаяся ему «малая драматургия» — шутки в одном действии: «Медведь» (1888), «Предложение» (1889), «Трагик поневоле» (1890). У театральной общественности еще при жизни автора появился соблазн инсценировать чеховские рассказы. Чехов и сам переделывал свои рассказы в драматические этюды, шутки и сцены. Из рассказа «Калхас» он сделал драматический этюд «Лебединая песня» (1888). Из рассказа «Свадьба с генералом» вышла блестящая сцена, может быть лучшая из чеховской «малой драматургии», — «Свадьба» (1890). Из рассказа «Беззащитное существо» — не менее знаменитая чеховская шутка «Юбилей» (1892).

Но особо важное место в качестве подступа к великой драматургии занимает пьеса Чехова «Иванов» (1887). Пьеса «Иванов» была написана Чеховым как-то неожиданно Для самого себя.

«Иванов» имел много достоинств, соединяющих первое, никому тогда не известное драматургическое начинание Чехова «Безотцовщину» с последующей чеховской драматургией. В этой пьесе есть чисто чеховские черты, которые были замечены критикой, пророчили реформу в русской драматургии и в театре. Несомненно, образ Иванова — во многом продолжение Платонова из «Безотцовщины», но лицо более глубокое, тщательнее отделанное и трагическое в своей основе.

В научной литературе нет тщательного разбора «Иванова», и на сцене играется он крайне редко. Лучшим разбором «Иванова» можно считать письмо Чехова к Суворину от 30 декабря 1888 года. Иванов — дворянин, университетский человек, честный, прямой, легко возбуждающийся. В прошлом у него — рациональное хозяйство в усадьбе, служба в земстве. Это увлекало его. Его жена Сарра, в разговоре с доктором, называет его даже «замечательным человеком», который теперь хандрит и ничего не делает. По мысли Чехова, его «Иванов» написан на следующий тезис: «русская возбудимость имеет одно специфическое свойство: ее быстро сменяет утомляемость». Но Иванов преисполнен чувства своей вины, он себя не понимает. Он не сваливает свою вину на среду, не надевает на себя маску Гамлета хотя бы и «Щигровского уезда»: «Перемена, происшедшая в нем, оскорбляет его порядочность». Порядочность — стародворянская черта: будь он чиновником, попом или профессором, актером, говорит Чехов, он свыкся бы со своим положением. Но он живет в усадьбе, кругом уездные люди — пьяницы и картежники, всем им неведомы муки, которые испытывает Иванов вследствие произошедшей с ним перемены. В этом смысле он одинок. Одинок еще и потому, что у него больная жена. А с другой стороны — молодая филантропка Саша, тоже не понимающая, что делается в душе Иванова, выспренне поверила в свою особую спасительную миссию. Он остается одиноким. Под этой тяжестью Иванов надламывается и уходит из жизни.

Взаимоотношения Иванова с другими персонажами приобретают характер длительных столкновений. Рывками строятся его отношения с Саррой: дает себя чувствовать прежняя его влюбленность в нее, и он знает, что среди окружающих она лучшая; чувствуется нервозность и утомление от забот о больной; подчас он просто отвратительно жесток с ней, когда начинает увлекаться Сашей. Рывками строятся его отношения и с Сашей. Девушка сама объясняется ему в любви, и Иванов в восторге: «Новая жизнь!» Но затем и эта мысль не выводит его из апатии. Точно так же и отношения женщин к Иванову словно построены по вибрирующей кривой: Сарра любит Иванова, когда он пылок и блестящ, а когда он начинает «туманиться» в ее глазах, то есть погружается в самоказнь, она перестает понимать его, а узнав об увлечении Сашей, называет его «подлецом». Саша, по мнению Чехова, — девица новейшей формации: она влюбляется в тридцатипятилетнего Иванова, друга ее отца, — это та женщина, которая выдумывает себе благородные цели и святые задачи, любит помогать слабым, падшим, и Саша любит не Иванова, а эту свою задачу. Но Иванов уже и тогда, когда Саша билась с ним целый год, не воскресал, а падал все ниже.

Окончательно дорисовывает Иванова сопоставление его с доктором Львовым. Доктор — живая, ненадуманная фигура, тип горячего человека, но узкого и прямолинейного. Широта и непосредственность чужды Львову. В какой-то мере он родственен Саше — оба они люди ходячей тенденции. Ко всем людям Львов подступает с категорическими вопросами, требуя на них категорические ответы: все для него или святые, или подлецы. Львов и рассудил сразу: непонятный ему Иванов — подлец, и доказательства простые — у него больна жена, а он ездит к богатой соседке, чтобы жениться на другой. В письме к Суворину Чехов допускает некоторые черты во Львове, которые его приподнимают: такие люди все же нужны и в большинстве симпатичны. Они рубят с плеча, не щадя живота, они бросают под карету бомбы, дают по рылу инспектору, считают себя честными тружениками, рожденными казнить темные силы. Но бомба и протесты как-то не вяжутся с «честным тружеником» Львовым. Он никакой не борец со злом: он человек предубежденный, действующий по готовым рецептам и целиком укладывается в рамки прописной морали. Он только умеет подавать ее фразистее и как требование новых веяний. Как раз бомбы такие люди и не кидают, а по-репетиловски только «шумят». Направленный по ложному следу, читатель и зритель может увидеть во Львове фигуру симпатичную. Чехов гораздо более прав в итоговом заключении письма: «Если публика выйдет из театра с сознанием, что Ивановы — подлецы, а доктора Львовы — великие люди, то мне придется подать в отставку и забросить к черту свое перо».

В 90-е годы закипели споры о сценичности и несценичности странной драматургии Чехова.

Первым, кто начал подлинно постигать складывающуюся новаторскую драматургию Чехова, был Вл.И. Немирович-Данченко. Он шире своих коллег по театру понимал законы сценичности, хотя сам как драматург не создал значительных произведений и образов. В письме к Чехову от 6 ноября 1889 года Вл.И. Немирович-Данченко изложил некоторые компромиссные решения вопроса о сценичности. Немирович-Данченко ставил вопрос об овладении сценой, о необходимости в пьесе фабулы, ярких лиц и интересных столкновений. Вл.И. Немирович-Данченко, как видим, сам еще только на полпути к признанию новых правил Чехова: он оптимистически настроен, верит, что Чехов добьется успеха. Но все же проникнуть в специфику нового у Чехова и он пока не смог. Драматург-новатор шел впереди своего доброжелательного критика Немировича-Данченко.

В 1896 году Чехов засел за пьесу «Дядя Ваня». Слава пьесы «Дядя Ваня» придет после упрочившегося успеха драматургии Чехова, начало которому положит постановка «Чайки» в Москве. Вероятно, Чехов написал «Дядю Ваню» в промежутке после окончания первого варианта «Чайки» (ноябрь 1895 года) и постановки ее в Александринском театре 17 октября 1896 года. Родилась, в сущности, пьеса с новым идейным звучанием, примкнувшая затем к шедеврам Чехова-драматурга. Но путь ей пробивала все же «Чайка»... Напечатан «Дядя Ваня» в 1897 году в сборнике чеховских пьес.

Смысл «Дяди Вани» не в том, что ссорятся хорошие люди, а совсем в другом. Смысл — в обличении «серебряковщины», в обличении одного из представителей поколения либерально-народнических «властителей дум», профессора, оказавшегося ничтожеством, незнайкой, мнимой величиной, на которого работали другие. Тут крушение обожествленного авторитета, который считался мудрецом, знающим секреты жизни. Войницкий кидается стрелять в него, потому что паразитирующий Серебряков заел его жизнь. Интересно сопоставить Серебрякова с Николаем Степановичем из «Скучной истории». Тот занимается самокритикой и приходит к выводу, что не знает смысла жизни и стоит на грани самоубийства, а Серебрякову даже не снится тот тупик, в который он зашел. Тупик виден со стороны. И стреляет в него обиженный.

Протестует «маленький человек», который принес себя в жертву идолу. В душе Войницкого жил труженик, творец красоты и полезного дела. Показано необыкновенное в обыкновенном, как в Дымове из «Попрыгуньи». Скрытая красота Войницкого засияла в один прекрасный момент. Имя героя — «дядя Ваня» — нарочито будничное. Это те Иваны, на которых мир держится. По словам М. Горького, тут «реализм возвышается до одухотворенного и глубоко продуманного символа». Такова и племянница Войницкого — Соня. На их труде и безответности зиждется счастье привилегированных. Но такая несправедливость когда-нибудь должна же быть изжита.

Предрасположение к тому, чтобы вспыхнула ненависть к профессору, заложено в семейной ситуации. Серебряков (не ирония ли в самой фамилии — «не все то золото, что блестит») женат вторым браком, его первая жена, мать Сони и сестра Войницкого, умерла. Серебряков женат на молодой красавице Елене Андреевне, которая также боготворит его. Но могут ли без конца по-старому трудиться его родные по первому браку? Тут уже во взаимоотношениях натяжка, которая может лопнуть. Кроме того, у Серебрякова все в прошлом, он старик, он в отставке. Авторитет его держится только на основах: родня и профессор.

Пьеса называется «Сцены из деревенской жизни». То есть действие происходит не в городе, не там, где точка приложения сил Серебрякова, а там, где на него работают... Имение, где трудятся дядя Ваня и Соня, принадлежало не Серебрякову, а покойной его жене, Вере Петровне. Кроме того, жива еще ее мать, бывшая теща Серебрякова, Мария Васильевна Войницкая. И это еще раз служит укором Серебрякову, на которого должны трудиться все и уступать ему во всем, в средствах, в чувствах.

По закону имение теперь принадлежит Соне. Имение куплено в приданое Вере Петровне и за смертью ее отходило дочери. Для свершения покупки нужную сумму удалось собрать только потому, что дядя Ваня отказался от своей доли наследства и пожертвовал ее сестре. А уплатить отец Веры Петровны и Ивана Петровича смог только часть суммы. Чтобы уплатить долг, Иван Петрович и «работал» всю жизнь, «как вол», как самый добросовестный приказчик. Он очень любил покойную сестру. Весь накал чувств образовался вокруг Серебрякова, которому высылался доход от имения в столицу, чтобы он процветал...

Нищенская жизнь Войницкого и Сони в деревне была освящена сознанием высокой цели — помощи профессору, «общей идее», науке, прогрессу. Они читали его статьи, знали их наизусть, он был в их глазах существом высшего порядка. Приучил к мысли, что имение принадлежит ему.

Иван Петрович Войницкий — человек незаурядный, умный, мог многое совершить. У него была душа, воля. Войницкий фантазирует: из меня вышел бы Достоевский или Шопенгауэр. Он дожил до 47 лет, но ничего не достиг, целиком себя посвятил служению «идолу». И он прозрел, когда увидел, что Серебряков — «старый сухарь, ученая вобла», «занимает чужое место», его теперь никто не знает. Двадцать пять лет читал лекции об искусстве, но ничего не смыслил в нем. Тут своеобразная перекличка с темой искусства в «Чайке». Если вспомнить позиции в жизни и в искусстве героев «Чайки», то Серебряков на самой низшей стадии — говоруна, ничтожества. Он чужой человек в сфере искусства.

Исследователи не раз сближали Серебрякова с Беликовым из «Человека в футляре», с той лишь разницей, что Серебряков самоуверен и внутреннего страха не носит. Он лишь драпируется в тогу страдальца. Он бессердечен, самолюбив.

Сложившийся трудовой уклад жизни в имении нарушен им, его капризами, требованием услуг.

Драма усложняется еще одним обстоятельством: Войницкий неожиданно влюбляется в молодую жену Серебрякова Елену Андреевну. Она — символ всего, что он потерял в жизни. Если Серебряков похитил у Войницкого свободу, труд, плоды труда, то теперь Войницкий мысленно «похищает» его молодую жену.

Еще усложняется действие тем, что Серебряков объявляет о продаже имения, чтобы можно было роскошно жить с женой в столице. Это переполняет чашу терпения тех, кто трудился. Войницкий и Соня возмущены и не хотят лишиться последнего. В Серебрякове Войницкий видит своего «злейшего врага». Он дважды стреляет в Серебрякова. Но Соня примиряет его, и все возвращается на круги своя: Войницкий обязуется трудиться на Серебрякова, ему суждено прозябание, жалкое существование.

Доктор Астров — друг «дяди Вани». Они дополняют друг друга. В Астрове резче подчеркнуто стремление к красоте. Это ему принадлежат слова: «В человеке должно быть все прекрасно: ...и душа, и мысли...» Астров — врач артистического склада. Но и жизнь Астрова прошла почти бесцельно в уезде. Он с молодости здесь служит и ничего не добился, хотя разносторонен и полон любви к жизни. Тут служения идолу не было, не было и идола. Астров страдает, что некуда приложить свои силы и не с кем. Одна мечта — о счастье свободного труда. Эта идея перейдет к «Трем сестрам» и в «Вишневый сад». Человек должен трудиться. А кругом — сыпной тиф, деревни, телята, грязь в избах, больные, чумазые ребятишки.

Войницкий — больной ребенок, он наивен, непосредствен, иногда плачет. А вот Астров посвистывает. Он уже скептик.

Поведение Марии Васильевны, состарившейся празднословки, многое объясняет, почему Серебряков в молодости мог так полюбиться ее дочери, а сын пойти на жертвы ради него. Именно Мария Васильевна подготавливала почву для идолопоклонства перед Серебряковым. Чехов всегда был недоброжелателен к людям, которые восторгами невпопад отравляют жизнь другим.

Астрову хватает трезвости понять безнадежность своего и Войницкого положения. Обывательщина одолевает их, какие уж тут «идеи» и «движущие силы» эпохи. Астров пьет, бывает грубоват: так Елена Андреевна аттестует его Соне. Он проходит мимо любящей его Сони, не оказывает ей внимания. Астров всегда куда-то собирается в дорогу, но эти отъезды — внешние символы занятости, сами же его дела не показаны. Он думает об общем счастье, а у себя под носом его не замечает. Его скептицизм нередко переходит в цинизм. Он только издали ценит Соню, но влюбляется в Елену Андреевну и тут неожиданно сталкивается с Войницким... Обстоятельства ускоряют отъезд Астрова и Елены Андреевны с мужем, отъезд же Астрова разрушает надежды Сони...

Внешняя событийность пьесы большая. Но внутренние перемены героев сознательно заторможены. Поклонение таланту оказалось ложью, поклонение красоте — то же самое. Это — заменители великих идей, которые дают смысл и таланту, и красоте. Иначе — они ложно направленная сила. Во всех трех случаях определенные жизненные утраты: Войницкий разочаровывается в Серебрякове и получает отказ от Елены Андреевны, Соня — теряет Астрова. Красота Елены Андреевны — нечистая, злая. Елена Андреевна ничего не делает, только ест и спит. Она продала себя Серебрякову и несчастна. Пусты отношения Елены Андреевны к Астрову, а между тем отбила его у Сони. А Соня по наивности поручает ей важный разговор с Астровым о себе. Месяца два назад Соня была бы счастлива, вышла бы за Астрова. А теперь все пошло прахом... Соня внешне некрасива, но она может дать счастье, в ней — внутренняя красота. Симпатии читателя и зрителя на ее стороне. Соня — Золушка, не дождавшаяся своего принца. Артистка В.Ф. Комиссаржевская, игравшая роль Сони, превратила ее из несчастной девушки в выразительницу общечеловеческого страдания, в вопль людей, загубленных беспросветной, будничной жизнью, артистка выделила в Соне созидающее жизненное начало. У Сони — талант любви: она способна понять мечты Астрова, она лучше его излагает его мечты. Соня — образ прекрасной русской девушки, жертвенной, умной и твердой. Дядя Ваня плачет от своего горя, а Соня не плачет.

В Серебрякове много черт от Тартюфа: он благообразен, но пошл и себялюбив. Никогда не задумывается над бескорыстной службой Войницкого для него. Поучения его оскорбительны. Особенно при прощании: «надо, господа, дело делать! Надо дело делать!» Ничего профессор не понял и остался самодовольным. Войницкий и Соня, обделив себя, будут работать на тунеядца-профессора, пока не взорвется каким-нибудь новым образом эта неправедная жизнь. Но каким? Чехов не отвечает. Он продолжает искать ответ в других пьесах.