Идеалы будущего Чехов развивал и в последних своих прозаических произведениях. В них много мотивов прозрения, осенения, они преисполнены чувства жизни.
В рассказе «Случай из практики» (1898) изображена больная девушка, Лиза Ляликова, наследница огромного состояния, нажитого ее покойным отцом, владельцем фабрики. Ее черная немочь заключается в том, что совесть заболела, тоска нашла на нее при виде нищеты рабочих-ткачей, от мысли, что богатство нажито на прижимке. Семейные не могут доискаться причины частых приступов меланхолии. Но молодой доктор, приглашенный на осмотр, нашел причину: он предлагает Лизе отказаться от богатства, уйти из дома — и тогда она выздоровеет. Нужно уйти к новым людям. А здесь для нее погибель: она одинока. И сама Лиза признается: «Тамара у Лермонтова была одинока и видела дьявола». Дьявол — это фабрика, она и изображается Чеховым как Молох, страшный своими силуэтами, красными от огня окнами-глазами.
Убежать из дома, почти из-под венца, уговорил героиню рассказа «Невеста» (1903) художник из Москвы Саша. Человек больной, обреченный, но какой-то светлый изнутри, раскрывающий глаза Наде на тусклую жизнь, которая ее окружает и к которой она себя готовит. Надя уезжает в Москву учиться и по возвращении на каникулы нисколько не жалеет о своем поступке.
Любопытно вдуматься в слова-пророчества, которые говорят у Чехова герои-мечтатели, герои-обличители. Конечно, Чехов, тонкий художник, не любил патетики, и в самых лучших своих героях находил изъяны, противоречия. Эти герои не перестают у него быть живыми людьми, а он — трезвым реалистом. И все же с годами Чехов все более становился писателем, открыто провозглашающим формулы счастья.
Из удушливой атмосферы узкого, себялюбивого мещанства, рафинированной пошлости, из «футляра» рвутся герои на простор. Понятие «футляр» у Чехова чрезвычайно емкое. В рассказе «Человек в футляре» (1898) речь идет не об одном гимназическом учителе классической словесности Беликове, который ходил с поднятым воротником, в темных очках, в калошах, с зонтиком в жаркую погоду и всего боялся, «как бы чего не вышло». Запуганность Беликова — порождение реакции, которая пронизала его своими запретами до мозга костей. Но Беликов — чистый гротеск, предельная карикатура, и он весь в прошлом. Нам рассказывает об этом странном человеке, уже умершем, некто Буркин, учитель той же гимназии. Но возникает разговор о нем в связи с наблюдавшимися вокруг и в момент рассказа различными проявлениями страха, скованности. Куда ни оглянись — кругом «футляры».
В начале и в конце рассказа появляется жена старосты, Мавра, женщина здоровая и неглупая. Но она боялась людей, нигде не бывала дальше своего села, никогда не видела города, железной дороги — все сидела за печью и только по ночам выходила на улицу. Появляется она в конце рассказа, как рак-отшельник. Мавра, несомненно, обрамление сюжета.
А что внутри? Беликов и много-много других «футляров». Сам Буркин — разве не тот же «человек в футляре», только менее заметный? Он мастер рассказывать о Беликове, а в себе «беликовщины» не замечает. А она видна, когда мы Буркина сопоставляем с его собеседником, ветеринарным врачом Иваном Ивановичем Чимшой-Гималайским. Иван Иванович резок на слова, в нем кипит недовольство жизнью, он не любит лгать, ему противно пресмыкательство из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена: «...нет, больше жить так невозможно!» А Буркин весьма флегматичен; как только Иван Иванович начинает развивать свои «завиральные» идеи, Буркин ему не пара; он с добродушной усмешкой бросает: «Ну уж это вы из другой оперы», то есть это — опасная материя, которой касаться не будем. В таких случаях, если разговор заходит вечером, Буркин всегда предлагает: «Нет, уж пора спать».
Думающий, возбужденный Иван Иванович выходит на крыльцо, закуривает трубочку и в одиночестве ночью долго думает. А Мавра, слышно, бродит где-то рядом. Вот и объединились концы с концами: животный страх Мавры и бесстрашие в думах Ивана Ивановича. Все Буркины в это время спят. Может быть, фамилия Буркин и символична по-своему: человек словно завернулся в бурку, огражден от всех свежих дуновений.
Рассказы «Человек в футляре», «Крыжовник» и «О любви» составляют у Чехова продуманную трилогию. Характеры героев и их взаимоотношения выдержаны. Это еще раз подчеркивает связь обеих проблем в творчестве Чехова: изображение пошлости и борьбы с ней. Сам Иван Иванович чувствует себя уже старым для борьбы, а молодому собеседнику Алехину советует: «...не уставайте делать добро!» Смысл жизни и цель — «не в нашем счастье», «не в крыжовнике», то есть не в узко личном, «а в чем-то более разумном и великом». Буркин и здесь напоминает: «пора спать». Убеждение же в том, что «жить так невозможно», высказывается на разные лады в этой трилогии.
На поприще борьбы за новое у Чехова приходят молодые силы: Королев («Случай из практики»), Художник («Дом с мезонином»), Саша и Надя («Невеста»). Вот в каких прямых словах, открыто, опираясь на патетику великого дела и призывая к личному примеру, говорит москвич Саша, внушивший Наде мечту всей жизни: «Только просвещенные и святые люди интересны, только они и нужны. Ведь чем больше будет таких людей, тем скорее настанет царствие божие на земле». Обратим внимание: «святые люди», «царствие божие»... Ведь это, скорее, терминология Толстого и Достоевского, нежели Чехова. Нет! Это новый Чехов, Чехов последних лет жизни, с пафосом утверждающий будущее, силу, волю к борьбе.
Русско-японская война, начало которой он застал, была прологом революционных событий 1905 года. Современники отмечали необычное поведение Чехова: он горячо набрасывался на газеты, чутко реагировал на все политические события. По свидетельству М.А. Членова, знакомого Чехову врача, позднее профессора Московского университета, «политическое развитие» писателя «шло наряду с жизнью, и вместе с нею Чехов все более и более левел», и в последние годы с необычайной страстностью доказывал, что мы — «накануне революции». Драматург и режиссер Е.П. Карпов, повествуя о двух последних встречах с Чеховым, передает: «Верил он, всей своей чуткой душой верил, что конец сумеркам, что наступает новая жизнь. Весна идет»; «Вот вы посмотрите, что будет года через два-три... Не узнаете России...»
Литератор, по образованию инженер, А.Н. Тихонов (Серебров) передает свой разговор с Чеховым в 1902 году, затрагивающий его отношение к Горькому и Плещееву, к политике и к завтрашнему дню. Молодой тогда Тихонов, со всей горячностью молодости, задыхаясь от междометий и восклицаний, навел Чехова на этот разговор. Чехов с большим достоинством подчеркнул: «Гордый он — а не Горький!» И все же счел нужным со всей искренностью подчеркнуть, что его, Чехова, в решении жизненно важных вопросов интересует полная трезвость подхода, а не романтическая патетика, которая может загородить сами проблемы (...). «Вперед без страха и сомненья!» — «это еще не политика. А куда вперед — неизвестно?! Если ты зовешь вперед, надо указать цель, дорогу, средства». Чехов не дожил до романа Горького «Мать», до того периода, когда Горький слился с социал-демократическим, пролетарским движением. Но как прав был Чехов, что революция, будущее нуждается в трезво взвешенном подходе.
Литературные заботы Чехова все разрастались. Все более известным становилось его имя. Чехова переводят на многие языки, пишут к нему из Германии, Парижа, Праги с просьбой о разрешении перевести его пьесы, поставить на сцене. Не забудем, что хотя и дошло до нас более четырех тысяч писем Чехова, но сотни до нас не дошли. Сколько новых штрихов из жизни писателя и его литературных интересов остаются для нас неизвестными.
Рождалось множество замыслов. Осталось много неосуществленных драматических планов, рассчитанных на Художественный театр. Артист Вишневский, земляк Чехова по Таганрогу, в «клочках» своих воспоминаний оставил свидетельство, что в 1902 году Чехов замышлял написать пьесу без героя, который, несмотря на все ожидания его другими персонажами, в течение трех актов так и не появляется на сцене, а в четвертом пришла телеграмма о его смерти. По воспоминаниям О.Л. Книппер, к последнему году жизни Чехова относится замысел пьесы об ученом, связавшем свою судьбу с дальним Севером. Мы видим, как обширны были замыслы Чехова в тематическом и чисто драматургическом отношении. Осталось множество замыслов и в прозаических жанрах.
Но Чехову оставалось прожить уже совсем немного...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |