Ялтинский «рай» и недуги

Неоднократно возникал перед Чеховым и родными вопрос о его здоровье. Казалось бы, как врач он должен был сам себе ставить точный диагноз, но тяжелобольные, как правило, преуменьшают опасность своего недуга. Можно сказать, Чехов без достаточной серьезности относился к своей болезни, к своей чахотке, которая, по всей вероятности, началась у него после Сахалина.

В Москве, 21 марта 1897 года, когда Чехов намеревался отправиться в Петербург по делам, ему сделалось плохо. На следующий день недомогание усилилось, а Чехов не предпринимает мер, хотя началось кровохарканье. Он даже посещает съезд сценических деятелей в Малом театре, отправляется вместе с Сувориным обедать в ресторан, и тут началось обильное легочное кровотечение. В гостинице «Славянский базар», в номере у Суворина, его впервые осмотрел врач, и только утром, после обильного кровотечения, 25 числа, Чехова доставили в больницу профессора А.А. Остроумова. Здесь он пролежал более двух недель. Было установлено, что у Чехова развивается процесс в верхушках легких. У больного Чехова много посетителей. Не раз приходил Суворин, из Мелихова прибыла сестра Мария Павловна. Посетила писательница Лидия Алексеевна Авилова, которая была влюблена в Чехова, но, видимо, без взаимности, как явствует это из ее воспоминаний и свидетельств Марии Павловны. Особенно важным был визит Толстого. Визиты утомляли больного. Как ни захватывающе интересны были разговоры с Толстым о бессмертии, в понимании этой проблемы между ними обозначалось полное разномыслие. Точно так же Чехов не мог согласиться и с рассуждениями Толстого об искусстве, которое будто бы измельчало, износилось и скорее служит во вред, чем на пользу человека.

Болезнь в корне меняла всю жизнь Чехова. Отныне он каждодневно думает о ней, хотя в спокойной, подчас в полушутливой форме сообщает о ее грозных приступах в письмах. Отлежавшись в Мелихове, где по-прежнему донимали его посетители, гости, попечительские обязанности, с начала сентября — Чехов за границей, в Париже, Биаррице, Ницце. Здесь он заметно поправляется, чувствует облегчение, завязывает знакомства с людьми, жившими в «Русском пансионе» в Ницце и в окрестностях.

Среди знакомых самым интересным был профессор М.М. Ковалевский, отстраненный в 1887 году от преподавания в Московском университете за свою оппозиционность и потому на долгие годы уехавший за границу. Чехову нравилась в нем жизнерадостность, и вообще это «большой человечина во всех смыслах». Лекции Ковалевского в Париже пользовались успехом: он был выдающимся ученым. Чехов, несомненно, прочел главный труд Ковалевского «Происхождение современной демократии», в четырех томах (1895—1898). На втором томе Ковалевский оставил дарственную надпись: «Антону Павловичу от искреннего его почитателя М. Ковалевского». Хотя Ковалевский впоследствии, по возвращении в Россию, был основателем конституционно-монархической партии, то есть был кадетским деятелем, избирался в Первую Государственную думу, он перед тем был лично знаком с Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, и его труды о разложении общины, направленные против русских народников, высоко оценивались основоположниками научного коммунизма. Все эти обстоятельства нужно принимать во внимание, когда мы читаем в письмах Чехова из Ниццы, как непринужденны и приятны были ему встречи с Ковалевским.

«Дело Дрейфуса», за которым Чехов следит за границей по газетам, потрясло его своей чудовищной несправедливостью, масштабами цинизма буржуазного правосудия и демократии. Дрейфус был осужден по ложному обвинению в государственной измене. В глазах Чехова Дрейфус был тем из лучших людей нации, которые бросают вызов всему государственному аппарату. Восхищал Чехова и Золя, горячо вступившийся в защиту Дрейфуса. В письме к А.С. Суворину от 6 (18) февраля 1898 года из Ниццы Чехов говорит о Золя как о примере, достойном подражания: «Да, Зола не Вольтер, и все мы не Вольтеры, но бывают в жизни такие стечения обстоятельств, когда упрек в том, что мы не Вольтеры, уместен менее всего». Чехов имеет в виду выступление Вольтера в 1762 году в защиту протестанта Жана Каласа, павшего жертвой религиозного фанатизма католиков, который, в результате вмешательства Вольтера, был посмертно реабилитирован. Восхищал героический пример, бывший и совсем под боком. Чехов продолжает в том же письме: «Вспомните Короленко, который защищал мултановских язычников и спас их от каторги». Чехов имел в виду выступление Короленко в 1892 году в защиту удмуртов из села Старый Мултан, Вятской губернии, которые были обвинены в убийстве с целью принесения жертвы языческим богам. По требованию Короленко, после троекратного разбирательства, через четыре года, каторжники-удмурты были оправданы. И это в России!

Напрасно Чехов допускал, что «мы не Вольтеры». Вскоре и ему самому пришлось подать пример «нравственной высоты», выступить в роли совести нации в так называемом «академическом инциденте», когда избранный тайным голосованием в академики М. Горький росчерком пера Николая II, с резолюцией «более, чем странно», был лишен этого почетного звания. Чехов вместе с Короленко в знак протеста против царского произвола добровольно сложили с себя звание Почетных членов Российской академии.

Чехов возмущался в «деле Дрейфуса» не только судебными подтасовками, но и цинизмом парижской толпы, по науськиванию прессы восхищавшейся палачами Дрейфуса и неистовавшей во время обряда лишения Дрейфуса офицерского звания: «Смерть изменнику!» Возмущало Чехова и поведение русской прессы, в частности суворинского «Нового времени», злобно писавшего о «преступлениях» Дрейфуса.

Интенсивная писательская жизнь сильно изнуряла Чехова. По договору с петербургским издателем и книгопродавцем А.Ф. Марксом в 1899 году Чехов предпринимает многотомное издание собрания своих произведений. И хотя это издание упрочивало имя писателя, давало некоторый временный материальный достаток (75 тысяч рублей), что давало возможность начать строительство ялтинского дома, условия были для Чехова мало выгодными. Против «грабежа» Чехова выступили М. Горький и другие писатели. Но Чехов решил все же дотянуть дело до конца. По условию он должен был собрать все свои опубликованные сочинения. Регистрации их он не вел, началось многотрудное разыскивание собственных рассказов по журналам. В Ялте это было делать крайне затруднительно. Перечитывая старые свои тексты, Чехов не мог многие из них оставить в прежнем виде и начинал их править, редактировать, перестраивать. Взыскательный художник не мог не заботиться о качестве своих произведений. Но работа эта нахлынула некстати, была каторжной. Исполнение новых замыслов отодвигалось на будущее. А будущего по состоянию здоровья уже, по правде говоря, не было...

Творчество Чехова протекает теперь в очень сложных душевных переживаниях. Больной Чехов мечется между Москвой и Ялтой, снова уезжает в Ниццу. Мать, привыкшая к Мелихову, не хотела ехать в Ялту, Мария Павловна оставалась в Москве, за Чеховым в Ялте смотреть было некому.

Он строит в Ялте свое новое «логовище», дом на окраине по Ауткинской дороге. Сначала все его здесь восхищало. Но дом этот оказался и обузой для больного писателя, оторванного от столицы. Правда, в Ялту наезжал Горький, лечился в Гаспре в 1902 году Толстой, и Чехов посетил его в доме Паниной. В Ялте нашлись интересные люди: Синани, державший на набережной лавочку и книжный магазин, В.С. Миролюбов, К.Д. Бальмонт, С.Е. Елпатьевский, Ф.И. Шаляпин, С.В. Рахманинов... Врачи, писатели, певцы, артисты — новое общество Чехова в Ялте.

С сестрой Марией Павловной Чехов делится своими взглядами на брак, на любовь. С Ликой Мизиновой продолжалась затянувшаяся игра в письмах, с колкими, нежными словечками, но явно их роман не подвигался. «Что касается женитьбы, на которой ты настаиваешь, — писал Чехов брату Михаилу Павловичу 26 октября 1898 года из Ялты, — то как тебе сказать? Жениться интересно только по любви (...). Стало быть, дело не в симпатичной девушке, а в любимой...» И вот любовь пришла.

Московские встречи с Ольгой Леонардовной Книппер заронили истинное чувство в душу Чехова. Все больше раскрывались перед ним человеческие качества замечательной актрисы. Она всегда занята трудом, думами над своим призванием. Все это чрезвычайно импонировало Чехову. Их переписка изобиловала не только признаниями в чувствах, но и мыслями о деле, увлеченными обсуждениями всего того, что связывало их как мастеров искусства. Он делится с Книппер мыслями во время работы над «Тремя сестрами», «Вишневым садом». Она — мыслями над их постановками, ролями, которые в них исполняла. Он нашел то, что жаждал всю жизнь найти.

Познакомил Чехова с О.Л. Книппер и труппой Художественного театра упоминавшийся уже артист этого театра Вишневский, уроженец Таганрога и выпускник Таганрогской гимназии, знавший Чехова с детства. Случилось это в феврале 1899 года после третьей премьеры «Чайки», на которой присутствовала Мария Павловна. Сестра в письмах советовала брату «поухаживать» за О.Л. Книппер: «...по-моему, она очень интересна». Чехов отвечал в 1899 году: «Книппер очень мила». В свой апрельский приезд в Москву в 1899 году он неожиданно нанес визит О.Л. Книппер, потом они посетили выставку картин И.И. Левитана. Первого мая для Чехова специально была показана «Чайка». Сохранилась известная фотография: Чехов и артисты Художественного театра. Потом Книппер посетила Мелихово, и все ей здесь понравилось: она как бы окунулась в реальный мир, из которого Чехов брал свои образы. Стали возникать планы совместных путешествий: Книппер побывала в Ялте, где строился чеховский дом; началась теплая переписка и взаимная тоска.

В апреле 1900 года Книппер у Чехова в Ялте. А тут приехал в Крым и весь театр: Станиславский и Немирович-Данченко привезли свою молодую труппу в Севастополь. В репертуаре, наряду с другими пьесами, значились «Дядя Ваня», «Чайка». Театр приехал в Ялту. Тут играли пьесы Чехова, произошли веселые встречи с артистами, с жившими тогда же в Ялте М. Горьким, И.А. Буниным, А.И. Куприным, Д.Н. Маминым-Сибиряком, С.Г. Скитальцем, К.М. Станюковичем. Вся эта масса интереснейших людей собиралась на маленькой территории только что отстроившейся дачи Чехова, в недавно насаженном садике. Радостные десять дней увенчались банкетом. «Помню, — вспоминал Станиславский, — жаркий день, какой-то праздничный занавес, сверкающее вдали море (...).

Помню восторженные, разгоряченные южным солнцем речи, полные надежд и надежд без конца».

Женитьба Чехова на О.А. Книппер, происшедшая 25 мая 1901 года, была, конечно, обретением того, кого Чехов искал всю жизнь. Но это было слишком позднее счастье. Он уже хорошо знал, что умирает. И счастье имело оборотную сторону: оно внесло в жизнь Чехова гибельную для него остроту переживаний, оно не принесло ему семейного уюта, спокойствия, удобства. Жизнь шла в вечных терзаниях между желанием жить бок о бок с ней и нежеланием погубить карьеру большой актрисы, которой нужна была Москва, соответствующая среда и возможности. И Ялта оказалась не совсем благоприятной для его легких; и в Мелихове нельзя было жить, и в Ялте не лучше. Отсюда метания: то кумыс в Башкирии, то опять Ницца.

Одно за другим ломались намерения Чехова отправиться вместе с Ольгой Леонардовной на отдых, на лечение за границу. Заключение профессора Остроумова, консультирующего больного, было безрадостным, запрещалась ему зимой Ялта. Настроение создавалось удручающее.

В мае 1904 года в Москве Чехов простудился: началось обострение плеврита, боль в ногах. Другой врач предписывает ему курорт в Южной Германии, и Чехов отправляется в Баденвейлер. На некоторое время наступает игра Чехова в бодрое настроение. Он уверяет в письмах родных, что здоровье его улучшается. Но даже небольшие прогулки с женой в Баденвейлере он должен был совершать в экипаже.

За четыре дня до смерти Чехова Ольга Леонардовна написала Марии Павловне всю правду. Сердце Чехова уже не выдерживало нагрузки, он ослабевал и в ночь с 1 на 2 июля 1904 года скончался в Баденвейлере, в гостинице. Перед самой смертью попросил бокал шампанского, отказался от помощи кислородом, сам заявил приглашенному врачу, что умирает. Фраза: «Я умираю» — была произнесена им по-немецки. Подробные обстоятельства смерти Чехова описаны в воспоминаниях Ольги Леонардовны, присутствовавшей при этом. В первые минуты после смерти Чехова «страшную тишину ночи нарушала только, как вихрь, ворвавшаяся огромных размеров черная ночная бабочка, которая мучительно билась о горящие электрические лампочки и металась по комнате...».

Чехов был погребен 9 июля в Москве на кладбище Новодевичьего монастыря. Ныне его могила окружена памятниками погребенных многих и многих деятелей Московского Художественного театра. И здесь Чехов и любимый театр оказались неразлучными. А пьесы его играются и поныне с неослабевающим успехом на сцене МХАТа и всего мира.