В Москве!

По окончании Таганрогской гимназии, с аттестатом зрелости, в августе 1879 года Чехов приехал к родным в Москву. Осенью того же года поступил в Московский университет. Окончил его в 1884 году.

Семья Чеховых сменила несколько квартир в первопрестольной: ютилась на Грачевке близ Самотечной площади, потом у Трубной площади, наконец поселилась в Кудрине, на Садовой, в доме Корнеева, обзавелась обстановкой. Здесь семья Чеховых прожила с 1886 по 1890 год. Узким фасадом, расчлененным на две башенки, дом выходил на Садовую, и в семье шутили: «Дом-комод». Теперь здесь мемориальный музей. Занимали Чеховы неполные два этажа. Кабинет Антона Павловича находился в выступе дома, слева, на нижнем этаже. Талантливые братья и сестра создали веселый круг друзей, устраивали вечеринки. Появилось пианино, музицировали, рисовали. Особенного достатка в семье, правда, не было.

Приятельница Маши по курсам, Лидия Стахиевна Мизинова, или просто Лика, учительствовавшая с ней в одной из гимназий, застенчивая и очаровательная, произвела на Антона Павловича сильное впечатление. Другая приятельница, Варя Эберле, готовилась к дебюту в Большом театре; в дружеском кругу играла и на балалайке, чудесно пела романсы. Тут была и эксцентричная и прямолинейная Ольга Кундасова, серьезная и способная, занимавшаяся астрономией у известного профессора Бредихина; она также питала симпатию к Чехову.

Тяжелый и неудачный роман между Чеховым и Ликой Мизиновой продолжался ряд лет. Его пугала безалаберность Лики, ее бесхарактерность. Тон его писем к Лике несколько дружески-снисходительный, иногда иронический. Чехов не ответил ей взаимностью. Но Лика его «глубоко любила», как свидетельствует Мария Павловна, на глазах у которой развертывался этот роман. Отчасти судьба Лики Мизиновой послужила материалом для истории Нины Заречной в «Чайке». А Кундасова — прототипом образа Рассудиной в повести «Три года».

Брат Николай, учившийся в Московском училище ваяния и зодчества, познакомил домашних со своим приятелем И.И. Левитаном, будущим знаменитым художником, который стал большим другом семьи Чеховых и часто бывал у них. Они ласково его называли Левиташей. Антон Павлович и Левитан высоко ценили дарования друг друга. И дружба их с некоторыми перепадами, главным образом в связи с увлечением Левитана Ликой и с тем, что Левитан считал — не без некоторых оснований, — что Чехов в «Попрыгунье» изобразил его роман с Кувшинниковой, продолжалась до смерти художника. Особенно они сблизились на даче под Воскресенском (Истра), куда Левитан приезжал рисовать этюды.

На средства Антона Павловича, главным образом на его литературные заработки, семья и держалась. Его авторитету в семье подчинялись все, в том числе и отец, Павел Егорович. Зимой проживали в Москве Чеховы, в летние сезоны, когда началась уже и медицинская практика Антона Павловича, жили в Бабкине, принадлежавшем Киселевым. Знакомство завязалось через брата Ивана Павловича, служившего учителем в Воскресенске. Чехов был доволен дачей. И в 1885, 1886 и 1887 годах началось «буйное нашествие Чеховых» на тихое Бабкино.

Природа была чудесной: в широкой долине, окаймленной подмосковной Швейцарией, тянувшейся к Рузе и Звенигороду, протекала речка Истра с глубокими омутами, величественно возвышались стены старинного монастыря никоновских времен — Нового Иерусалима. В Дарагановском и других поблизости лесах было много грибов, Чеховы любили их собирать. Антон Павлович часами просиживал с удочкой на берегу. Тут родились сюжеты «Налима», «Дочери Альбиона» и других веселых рассказов.

Владелец Бабкина А.С. Киселев (племянник графа П.Д. Киселева, русского посла в Париже, затем господаря Молдавии, основателя в России министерства государственных имуществ) был интересным рассказчиком всякого рода историй. Хозяйка дома, Мария Владимировна Киселева, дочь директора императорских театров В.П. Бегичева, была известной детской писательницей, и Чехов помогал ей советами. В их доме, поместительном, утопавшем в оранжереях и цветах, обставленном дорогой мебелью, собирались интересные люди. Хотя бы тот же Бегичев, которому было что рассказать. Тут проводил время тенор М.П. Владиславлев, певший модные романсы. Разговоры вертелись вокруг Бетховена и входившего тогда в славу П.И. Чайковского, влюбленного в Марию Владимировну. Чайковский делал ей предложение, но опоздал: она дала слово Киселеву.

Много тут было россказней, шуток, смеху. Между прочим, сюжет рассказа «Смерть чиновника» был подсказан Чехову Бегичевым; случай такой действительно произошел в московском театре. Дети Киселевых — дочь Саша и сын Сережа — стали друзьями Антона Павловича на всю жизнь.

Забегая несколько вперед, мы должны сказать, что круг знакомых Чехова чрезвычайно расширился за короткое время. В доме на Кудрине побывало много знаменитостей: Д.В. Григорович, А.Н. Плещеев, В.Г. Короленко, П.И. Чайковский, артисты А.П. Ленский, В.Н. Давыдов, начинающий молодой драматург и театральный деятель Вл.И. Немирович-Данченко, не считая завсегдатая И.И. Левитана и нового литературного приятеля Чеховых В.А. Гиляровского, у которого можно было всему поучиться: и жизни и литераторству.

Но вернемся к Чехову-студенту и его медицинскому образованию. Тут нас ожидает решение одного принципиального вопроса.

Хотя с 1880 года Чехов начал печататься, он все еще долго не осознавал себя писателем. Домашние все еще снисходительно смотрели на его литературные увлечения, полагая, что это не главное занятие. Хорошо лишь, что рассказы приносят деньги, на которые можно жить. По окончании университета Чехов в звании уездного врача приступил к лекарской деятельности сначала в Чикине (возле Воскресенска), временно заменял местного врача в Звенигороде. И долго, много лет спустя, «Доктор А.П. Чехов» значился на металлической дощечке тех квартир, где он жил, принимал пациентов, искренне считая медицину своим жизненным призванием.

Нас интересует вопрос о Чехове-медике лишь в связи с вопросом о Чехове-писателе. Была ли тут какая-нибудь связь?

Чехов считал, что занятия медициной имели прямое отношение к его литературному творчеству и наложили свою печать на его талант. И речь идет не о том, что врачебная практика расширяла круг его наблюдений над людьми, сопрягалась с определенной общественной деятельностью. Она имела даже, по словам самого Чехова, направляющее влияние. Врачебная этика требовала особой собранности характера, вежливости, терпения.

Важны были и занятия естествознанием, приучавшие к точным, научным методам, аналитическому подходу к явлениям, опоре на достоверные данные. Повлияло это на атеизм и материализм Чехова, на особенную трезвость его реализма, чуждого всему потустороннему, надуманному. Чехов-студент замышлял научные труды и работал над темой «Врачебное дело в России», которую не завершил. Скрупулезное изучение фактов, достоверность изложения чувствуются и в его научном, как он считал, труде (нечто вроде диссертации) «Остров Сахалин», который он написал, совершив поездку на Сахалин в 1890 году. Здесь он опросил множество каторжников, изучал их психологию и пр.

Достоин внимания интерес Чехова к трудам Дарвина, открывшего законы эволюции животного мира и роль в этом процессе естественного отбора. Приемы анализа Дарвина «ужасно нравились» Чехову. Он полагал даже, что возможен социальный дарвинизм, то есть применение биологических законов к человеческому обществу, что было, конечно, заблуждением. С великим уважением он относился к Н.И. Пирогову, И.И. Мечникову, С.П. Боткину, Р. Коху. Чехов позднее поддержал К.А. Тимирязева в его борьбе против профанации науки. Среди учителей Чехова были Н.В. Склифосовский, Н.Ф. Филатов, А.А. Остроумов.

Особенно он выделял в одном из писем врача Г.А. Захарьина, «звезду первой величины», которого он приравнивал по значению к Толстому в литературе. Захарьин был крупнейшим терапевтом конца XIX века.

В одной из недавних книг о Чехове мы можем найти обстоятельное сближение особенностей таланта Чехова с уроками «научной школы» Захарьина, девизом которого было: не существуют болезни «вообще», а есть конкретные больные, должно лечить не болезнь, а больного со всеми присущими ему индивидуальными особенностями. Захарьин требовал «индивидуализировать» особенности заболевания. Чехов, как оказывается, также считал, что задачей художника всегда должно быть стремление объяснить каждый отдельный случай, «индивидуализировать» его. Делается вывод, что в этом-то и заключается научная основа творческого метода Чехова, его образов, всегда отдельно, индивидуально очерченных, не подогнанных под общие идеи, под нечто уже известное и шаблонное.

Но думается, при всем большом увлечении Чехова естествознанием и медициной и при определенных влияниях этих областей на него все-таки Чехова-художника интересовали и больные и болезни, то есть и индивидуальное и общее. Чехов-писатель создавал не только индивидуализированные Личности-портреты, но и широкие обобщения, типы. Эти типы с гротескным преувеличением мы видим в «Унтере Пришибееве», в «Хамелеоне», в «Человеке в футляре». В более усложненной форме он во всех его произведениях: «Анне на шее», «Даме с собачкой», «Доме с мезонином». Типизм всегда предполагает индивидуализацию.

Попытки Чехова идти в глубь характеров через медицинские наблюдения не следует считать вполне удавшимися. Таковы ранние вещи: «Жизнь в вопросах и восклицаниях», «Краткая анатомия человека» или «Темпераменты» — о смысле жизни по возрастам. В них рядом поставлено важное и неважное, восторги сменяются уныниями и каждый из героев определяется по своим задаткам. Рецептурно-догматические предписания медицины не всегда согласуются с капризной стихией жизни. Чехов больше достигал эффекта, когда устанавливаемая им с врачебной скрупулезностью «мания» у человека становилась яркой чертой общественного поведения человека. Чистая же медицина не несет в себе художественности, остроумия, им обязательно нужен выход в мир человеческих страстей. Так, например, суть рассказа «У постели больного» может оказаться в том, что больной боится слова «конституция», когда врачи между собой говорят о его собственной физической конституции.

Вопрос «медицина и художественное творчество Чехова» требует осторожного решения. Что бы ни говорил об этом сам Чехов, какие бы наглядные примеры ни подтверждали влияние медицины на склад его таланта, в глубине своей его творчество все же опирается на совсем другое: на литературные традиции, которые еще должны быть досконально изучены. Вспомним, что свою первую драму «Безотцовщина» Чехов написал еще не будучи медиком, а она уже — «чеховская».