Мисаила, достигшего в своей новой жизни высокого подъема духа, не оставляют в покое старые знакомые — доктор Благово и Маша Должикова. Если доктор побывал уже в гостях у Мисаила в Дубечне с сестрой и Клеопатрой, то Маша говорила с ним только в момент посещения им дома инженера. Однако когда Мисаил становится рабочим, Маша настойчиво пытается сойтись с ним более близко.
Маша Должикова и доктор Благово — герои, в которых совершенно очевидно их неприятие обывательских предрассудков, этим они противопоставлены всему городу и к Мисаилу соответственно относятся с «глубокой симпатией», он для них — «самый интересный человек в городе» [Тихомиров 2011: 119]. Однако за этой симпатией и интересом стоит, на наш взгляд, определенное назначение, которое Маша и доктор выполняют в повести. Относительно Маши А.С. Собенников замечал, что ее основная сюжетная функция в повести — «искушение праведника» [Собенников 1997: 83]. Нам представляется, что доктор Благово выполняет такое же назначение. Скрытая семантика образов Маши и доктора связана с метафорической картиной жизни.
Мы уже говорили о том, какой смысл проглядывал в словах Маши «Вы, кажется, против нас живете?» Тот интерес, который Маша проявляла к Мисаилу и Клеопатре, наблюдая за ними в окно, был обусловлен чем-то особенным в детях архитектора, что отличало их от жителей города. Заинтересованность Маши в то время не вылилась еще в желание более тесного знакомства с Мисаилом. Интерес ее к нему неизмеримо возрастает тогда, когда он уходит со службы на железной дороге и выбирает собственный путь. Аналогично ведет себя по отношению к Мисаилу и доктор Благово. Когда Мисаил служил в Дубечне, доктор не затевал с ним никаких споров по поводу того, как следует жить. Когда же Мисаил стал рабочим, Благово является к нему и в весьма полемичной форме предлагает другой вариант жизни — художника или ученого, представляя такую жизнь в образе течения. Как говорит доктор Мисаилу, он при первой же встрече «угадал» в нем благородного человека:
Но я тогда же на пикнике сразу угадал вас. Вы — благородная душа, честный, возвышенный человек! [С. 9, 220].
Почему же тогда, в Дубечне, доктор не попытался «обратить» Мисаила «в свою веру», указав возвышенному человеку истинно достойный жизненный путь — взамен самой что ни на есть обывательской жизни служащего станции? Объяснить это можно, во-первых, тем, что железнодорожная жизнь родственна жизни-течению, а во-вторых, тем, что доктору очень хочется, чтобы возвышенный человек оказался не на своей дороге, а попал в глубокий и широкий поток. Маша, как мы помним, тоже пыталась опрощенье Мисаила обратить в настоящее течение. Интересно, что Мисаил, попадая с ней во время жизни в Дубечне в течение, или веяние, удивительным образом меняет свое отношение к железной дороге, которую называет нашей:
Сын генеральши, Иван Чепраков, служил кондуктором на нашей дороге [С. 9, 247].
Но железная дорога, равно как и течение, спокойно омывающее жизнь — строение, не что иное, как ад. Поэтому доктор Благово и Маша воплощают в себе дьявольское начало, становясь искусителями, которые во что бы то ни стало должны увести Мисаила с правильной, живой дороги. На это указывается целый ряд деталей, формирующих их образы.
В образе доктора Благово совершенно очевидно присутствуют черты библейского змея-искусителя. Они проглядывают в его настойчивой проповеди полезности знания:
В сущности, это был первый образованный человек, какого я встретил в жизни. Не могу судить, много ли он знал, но он постоянно обнаруживал свои знания, так как хотел, чтобы и другие также знали [С. 9, 231].
Эти же черты проявляются в попытках Благово оторвать Клеопатру от отца (отец для нее — Бог), заставить ее усомниться в нем:
— Ох, уж ваш папа! [С. 9, 213];
— Клеопатра Алексеевна, — сказал Благово убедительно, прижимая обе руки к сердцу, — что станется с вашим батюшкой, если вы проведете со мною и братом каких-нибудь полчаса? [С. 9, 222].
Совершенно очевидна связь сцены свидания доктора с Клеопатрой в саду (глава XIV) с библейской историей грехопадения. Клеопатра, вся в черном, ждет своего доктора «около старой широкой яблони» [С. 9, 257], с дерева падает яблоко, она вздрагивает, переживает мучительный страх. Прилагательные-атрибутизации к слову яблоня придают происходящему смысл старой, от века известной истории, повторяющейся в судьбах людей, объясняющей суть человеческих поступков и отношений. Примечателен вид доктора в этот момент:
Послышались шаги, показался между деревьями доктор Благово в шелковой рубахе, в высоких сапогах [С. 9, 257].
Высокие сапоги и шелковая, т. е. блестящая рубаха явно становятся внешними приметами сходства со змеем. Одежда доктора Благово — типичный случай «косвенной анимализации», часто используемой А.П. Чеховым [Кубасов 1998: 48—50]. Приблизительно в таком же виде он является к Мисаилу, чтобы «потолковать <...> по душам» [С. 9, 219]: на нем шелковая рубашка и лакированные сапоги.
В одежде доктора Благово есть блеск, но нет цвета. У него, как насчитали Клеопатра и Мисаил, штук десять костюмов, однако цвет ни одного из них не указывается. Единственная цветная деталь его туалетов — красный шелковый платочек, «который он, вероятно, из кокетства держал в переднем кармане пиджака» [С. 9, 274]. Ассоциация, порождаемая этой кокетливой деталью, — дьявольский огонек, который змей-искуситель в лице доктора Благово не в состоянии скрыть.
Примечательно и описание одежды Маши. В ней также может быть блеск. Так, Мисаил представляет ее на балу «блестящую, роскошную» [С. 9, 262], на репетиции у Ажогиных она сидит, «сияя и изумляя всех своим нарядом [С. 9, 202]. Основной деталью, вызывающей «змеиные» ассоциации, становится шуршание ее платья во время встречи с Мисаилом в клубе. Эта сцена заканчивается фразой, в соответствии с которой именно шуршание платья становится причиной последовавшего беспокойства героя:
Она ушла в читальню, шурша платьем, а я, придя домой, долго не мог уснуть [С. 9, 226].
Единственный постоянный колоризм, который определяет цвет одежды Маши, — серый. Когда доктор уговорил Мисаила посетить Машу и он пришел к ней, «она была в сером суконном платье» [С. 9, 227—228], пребывание ее в Дубечне также заканчивается серым платьем. Отсутствие каких-либо ярких цветов в одежде Маши (как и доктора) связано с тем, что яркость, цветность становится в повести признаком живого. Это следует из слов Мисаила отцу:
...Вы душили в зародыше все мало-мальски живое и яркое! [С. 9, 278].
Яркое противопоставлено серому как живое мертвому. Блеск — это подделка под яркость, внешний глянец на бесцветном, сером фоне.
Серый цвет — знак присутствия дьявольского начала. Такое значение данного колоризма мотивировано метонимически: именование черта «нечистый», отсюда пыльный и, соответственно, серый. Такая мотивация в повести подсказывается некоторыми контекстами. Один из них — это слова мужика Степана, который сравнивает деревенскую жизнь с адом. Житье в деревне представляется ему адом, в частности, потому, что в деревне грязно:
...Какая у мужика жизнь? <...> И сам в грязи, и жена в грязи, и дети в грязи, в чем был, в том и лег, картошку из щей тащит прямо пальцами, квас пьет с тараканом — хоть бы подул! [С. 9, 254];
...А разве богатый мужик живет лучше? Тоже, извините, как свинья. <...> Вот Ларион дубеченский тоже богатый <...> а как выпьет лишнее, ткнется носом в лужу и спит. Все они, сударыня, не стоющие. Поживешь с ними в деревне, так словно в аду [С. 9, 254].
В семье второй жены его привлекло то, что они чисто живут:
...Когда ее за меня сватали, мне поманилось: думаю, молодая, белая из себя, чисто живут. Мать у ней словно бы хлыстовка и кофей пьет, а главное, значит, чисто живут [С. 9, 255].
С чистотой, как видно из приведенного контекста, символически связывается белый цвет. Маша Должикова однажды одета в белое платье, как и Клеопатра: в этот момент они на мельнице слушают Степана, называющего жизнь в деревне адом, а мужиков — зверьем:
Маша и Клеопатра, обе в белых платьях, сидели на берегу под ивой, в широкой тени, а Степан стоял возле, заложив руки назад, и говорил:
— Нешто мужики — люди? Не люди, а, извините, зверьё, шарлатаны [С. 9, 254].
Сам Степан становится для Маши искусителем, пытающимся утвердить ее в негативном отношении к народу. Белые платья Клеопатры и Маши, слушающих Степана, — знак чистоты, необходимый атрибут в картине искушения, внушения необходимых знаний. Машу все больше тянет говорить со Степаном, она окончательно убеждается в «дикости» мужиков и легко расстается с белым платьем, меняя его на привычное серое из журнала.
Контекст, в котором появляются единицы с семой «грязь», семантически связанные с серым, представляет собой описание внешнего вида инженера, когда он является в Дубечню:
Как-то перед вечером, когда у нас во флигеле сидел Редька, неожиданно вошел Должиков, сильно загоревший и серый от пыли [С. 9, 214].
Существительное пыль и прилагательное серый образуют словосочетание с семантикой каузальности, что усиливает семантическую связь между ними и соответственно актуализирует сему «пыль» («грязь») в прилагательном серый. Второе определение, характеризующее инженера, — загоревший — также участвует в описании его внешности, «нечистой с дороги», как буквально нужно понимать приведенный отрывок. Небуквальное прочтение ориентирует на выдвижение семы «горение» в данном причастии, мерцающей «адскими» ассоциациями. Инженер в одной из сцен, как доктор Благово и Маша, имеет «змеиный» вид: он одет «в кожаное пальто с капюшоном:
Среди двора стоял инженер в кожаном пальто с капюшоном и говорил громко... [С. 9, 246].
Пыльное и серое также связано с образом Благово. Негативную реакцию доктора на определение Мисаилом прогресса как исполнения нравственного закона обозначает глагол вспылил, представляющий собой стертую метафору:
...Ведь прогресс в делах любви, в исполнении нравственного закона. <...>
— Но позвольте! — вдруг вспылил Благово, вставая [С. 9, 220—221].
Поведение доктора — это «возмущение» черта, «охраняющего» такую жизнь и такие человеческие поступки, которые противоположны нравственному закону.
Серый цвет присутствует в портрете доктора Благово:
По наружному виду это был еще совсем студент. И говорил, и ходил он, как студент, и взгляд его серых глаз был такой же живой, простой и открытый, как у хорошего студента [С. 9, 212].
Интересно объединение в одном контексте атрибутизаций серый и живой. Вообще употребление прилагательного живой в повести связано с характеристикой героев «новой жизни», их манер, поведения. Так, живой названа Маша: «...этой живой, богато одаренной женщины» [С. 9, 262]. В буквальном значении это прилагательное показывает жизненную энергию, способность персонажей к деятельности, к активной, настоящей, жизни. Глубинный смысл вскрывает призрачность, внешнюю сторону жизненной активности при отсутствии настоящей жизни, в основе его лежит значение «обладающий жизнью», порождающее антифразис.
Живой взгляд серых глаз доктора Благово в системе элементов, создающих художественный мир повести, становится оксюмороном. Интересно, однако, что предложение, являющее характеристику Благово, построено так, что подлежащим становится существительное взгляд, а сказуемым соответственно прилагательное живой, в то время как непосредственное описание глаз выражается в виде дополнения. Такая конструкция как бы отделяет глаза от взгляда и подчеркивает то, что является наиболее заметным, привлекающим внимание окружающих и особенно воздействует на них: Благово манит «живым взглядом», серый же цвет глаз не столь заметен и не играет никакой роли в «обольщении», однако именно он является неизменной сущностью, неподвижной дьявольской субстанцией, проявлением «Ничто», скрытого в образе доктора Благово.
«Живость» искусителей крайне опасна. Внешняя «оживленность», ничего общего не имеющая с настоящей жизнью, — это их «оружие», с помощью которого они привлекают свои жертвы. Так «действует» доктор Благово:
Он был простосердечен и умел сообщать свое оживление другим [С. 9, 222].
После этой фразы сразу дается реакция Клеопатры на его слова о том, что с батюшкой ничего не случится, если она проведет полчаса времени с ним и с братом:
Моя сестра, подумав минуту, рассмеялась и повеселела вдруг, внезапно, как тогда на пикнике [С. 9, 222].
Однако более всего после знакомства с Благово Клеопатра испытывает страх и ощущение странности происходящего. Так, когда она бросает ключи, которые носила мать, она говорит Мисаилу:
— Ты извини меня. Со мною в последнее время делается что-то странное [С. 9, 232].
Страх, беспокойство, отсутствие сна — это состояние жертв ада. В своей прежней жизни Клеопатра боялась отца, затем, под влиянием доктора и Маши начиная «новую жизнь», она также испытывает мучительный страх. Это постоянный фон ее любви:
...Мисаил, я люблю... — продолжала она шепотом. — Я люблю, я люблю... Я счастлива, но почему мне так страшно! [С. 9, 257].
Именно после этой реплики Клеопатры, как ответ на вопрос, появляется между деревьями в своем «змеином обличье» доктор Благово.
Если Клеопатра легко попадает в раскинутые искусителями сети, то с Мисаилом им справиться очень нелегко. Маша и доктор в разговоре с ним используют определенную «речевую тактику» — ругают город и хвалят Мисаила. Вот что говорит Благово, являясь к Мисаилу в одно из воскресений его рабочей жизни:
...В городе страшная скука, нет ни одной живой души, не с кем слово сказать. Жарко, мать пречистая! <...> Голубчик, позвольте с вами поговорить! [С. 9, 219];
...я вам сочувствую от всей души и глубоко уважаю эту вашу жизнь. Здесь в городе вас не понимают, да и некому понимать, так как, сами знаете, здесь, за весьма малыми исключениями, всё гоголевские свиные рыла. Но я тогда же на пикнике сразу угадал вас. Вы — благородная душа, честный, возвышенный человек! Уважаю вас и считаю за великую честь пожать вашу руку! [С. 9, 220].
На наш взгляд, именно «речевой тактикой» искусителя можно объяснить то, что исследователям кажется «не совсем ясно» в поведении Благово, а именно одобрение доктором выбора Мисаила — при том, что он в корне не соглашается с отношением Мисаила к физическому труду и с его нравственной позицией1. В свете того, что мы немного выше говорили о связи Мисаила с образом голубя, становится понятным и скрытый смысл обращения Благово к Мисаилу — голубчик.
Аналогичные «риторические приемы» использует и Маша. Она также хвалит образ жизни Мисаила:
И с сестрой вашей я уже познакомилась; милая, симпатичная девушка, но я никак не могла убедить ее, что в вашем опрощении нет ничего ужасного. Напротив, вы теперь самый интересный человек в городе [С. 9, 225—226].
Затем она жалуется на скуку, одиночество, говорит, что хочет поговорить с Мисаилом. Скука и одиночество — это, с одной стороны, действительное состояние Маши, жизнь которой нехороша, неправильна, и в искренность героини, желающей изменить свою жизнь, можно поверить [Кузичева 1974: 271]. Но, с другой стороны, все ее жалобы и разговоры о праздности, о богатстве как причине зла в жизни, когда Мисаил приходит к ней в дом, выглядят достаточно характерно для «риторики» искусителя. В речи Маши замаскированы ее истинные интенции. Так, она говорит Мисаилу: «В вашем опрощенье нет ничего ужасного!» [С. 9, 226]. Не скрыт ли в этой «похвале» подтекст — обещание добавить в жизнь Мисаила необходимого ужаса? Все ужасное Мисаил хорошо ощущает, занимаясь сельским хозяйством в Дубечне, хотя настоящий ужас переживает сама Маша, что выражается в ее постоянной реакции на происходящее:
Это ужасно! Это ужасно! [С. 9, 248];
Это ужас! ужас! [С. 9, 253].
В дом Должиковых Мисаил решается идти после настойчивых приглашений Маши и доктора. Тут его ждут постоянные пиршества, что также реализует мотив искушения [Собенников 1997: 84—85]. Пиршества начинаются незадолго до Рождества (т. е. во время поста) и достигают апогея в Великий пост, когда приезжает сам инженер. Мисаил, конечно, не поддается этому «искушению сытостью»:
Как возмущалась моя провинциальная, мещанская гордость! Я, пролетарий, маляр, каждый день хожу к людям богатым, чуждым мне, на которых весь город смотрит, как на иностранцев, и каждый день пью у них дорогие вина и ем необыкновенное — с этим не хотела мириться моя совесть! [С. 9, 238—239]
Примечательно, что, идя в дом к Должиковым, Мисаил чувствует свое единство с городом, который до этого ругал. Отношение города к Должиковым на фоне пиршеств в доме инженера, совершающихся в Великий пост, подчеркивает нравственные ценности, которые регулируют жизнь народа. Люди города в целом становятся для Мисаила хранителями этих необходимых основ. Объясняется это тем, что Мисаил, став рабочим, находит свое место в толпе, и, говоря в этот момент о городе, он явно ориентируется на людей, которые являются носителями нравственных представлений всего народа.
Интересна пространственная деталь движения Мисаила в дом Должиковых:
Идя к ним, я угрюмо избегал встречных и глядел исподлобья, точно в самом деле был сектантом, а когда уходил от инженера домой, то стыдился своей сытости [С. 9, 239].
Встречные на пути Мисаила — это те, кто идет по общей дороге жизни, руководствуясь правильными понятиями и нормами, не отступая от них. Дорога к Должиковым — это движение против общего направления, поворот в обратную, неприемлемую для людей сторону, и это ощущает Мисаил. Эта одна из деталей повести, которая не позволяет согласиться с такой трактовкой образа Мисаила, в соответствии с которой он постоянно осуждает других людей, отъединяется от них, потому что старается жить по правде: см., например, [Тарасов 2008].
Должиков обвинял Мисаила в сектантстве, критикуя то, к чему Мисаил не имел никакого отношения, — общественные течения и их внешнюю сторону:
...все вы милые, симпатичные люди, но почему-то, господа, как только вы беретесь за физический труд или начинаете спасать мужика, то всё это у вас в конце концов сводится к сектантству. Разве вы не сектант? Вот вы не пьете водки. Что же это, как не сектантство? [С. 9, 238].
Бывая у Должиковых, угождая инженеру, Мисаил на самом деле чувствует себя сектантом. Именно Должиков — настоящий сектант, однако сектант не «религиозный», а антирелигиозный. Сектантство инженера — это жизнь, резко противопоставленная правильному жизненному пути всего народа.
Примечания
1. А.Д. Степанов пишет: «Почему одобряет поступок Мисаила доктор Благово — не совсем ясно, но безусловно одно — он никак не сочувствует его идеям: в идеологии доктора физическому труду и моральным императивам Мисаила нет места» [Степанов 2005: 147].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |