§ 1. Искусство жизни

Как мы уже замечали, для образов персонажей, не потерявших нравственного чувства, которое позволяет искать правильный жизненный путь, важно, что они так или иначе связаны с церковью и с искусством. Кроме Мисаила, Редьки и безымянного живописца из маляров, это Клеопатра. Примечательно, что в эпизоде венчания Мисаила и Маши на первый план выходит именно ее образ, в то время как о Маше не сказано ничего. Здесь описывается и внешний вид Клеопатры («Сестра была в белом платье и в перчатках»), и ее слезы, и выражение лица («материнское, бесконечно доброе»), по которому Мисаил читает все ее чувства, и ее слова:

Она опьянела от нашего счастья и улыбалась, будто вдыхала в себя сладкий чад, и, глядя на нее во время нашего венчания, я понял, что для нее на свете нет нечего выше любви, земной любви, и что она мечтает о ней тайно, робко, но постоянно и страстно. Она обнимала и целовала Машу и, не зная, как выразить свой восторг, говорила ей про меня:

— Он добрый! Он очень добрый! [С. 9, 243].

Казалось бы, предметом внимания Мисаила должна быть его невеста, но о Маше здесь говорится постольку, поскольку ее присутствие имеет отношение к Клеопатре. Такое парадоксальное воплощение сцены венчания может иметь только одно объяснение: духовно сакральное действо, освящающее таинство любви, переживается Клеопатрой, но не Машей. Клеопатра же читает больному Редьке пьесы Островского и Гоголя.

Церковь и искусство обнаруживают свою родственность, имея пространственную вертикаль. Реальному высокому пространству храма соответствует метафорическая божественная постройка пьес великих мастеров.

В храме работают маляры со своим мастером — Редькой. Их работа приобретает характер настоящего творчества. Так, как мы уже замечали, рабочий, писавший голубя, назван живописцем. Понятно, что для росписи церкви в бригаду маляров никакого художника специально не приглашали, поэтому живописец находится из числа рабочих.

В повести слова художник и живописец явно приобретают характер антонимов. Происходит то, что в риторике названо парадиастолой, с той только разницей, что компоненты противопоставления находятся друг от друга на значительном расстоянии. Жизнь художника в соответствии с метафорической картиной, представленной в речи Благово, выглядит как глубокий и широкий поток, захватывающий пространство земли, дороги. Его жизнь «течет» по горизонтали. Работа живописца поднимает его вверх, к куполу, к пространству, устремленному в небо, и он рисует голубя и звезды. Жизнь художника и живописца, таким образом, приобретает совершенно разные пространственные координаты и соответствует разным стихиям.

Заметим, что в древности слова художество, художъный, художникъ имели как позитивное, так и негативное значение. В.В. Колесов указывает, что худогъ — это ловкий хитрец, художник и тонкий мастер [Колесов 2004: 139]. Слово хитрецъ при этом лишено было негативной окраски, свойственной современному языку. Хитрый имело значение «ловкий, умный». Слова хитрый, хитрецъ соответствовали греческому ἀρετή — «мастерство, высокое искусство, умение». Словами художенъ, художнику переводили греческие слова ἐπιστήμη — «искусство, опытность, умение», ἐπιστήμον — «сведущий, опытный, знающий» [Колесов 2004: 119]. Однако художество могло получать и негативную семантику. В переводах «Пчелы» имеется словосочетание «художество дьяволе» [Колесов 2004: 139]. Художенъ — лукавый, но вместе с тем и нет [Колесов 2004: 139].

Слово художник получает у Чехова очевидно негативную, «дьявольскую» коннотацию в рассказе «Попрыгунья». В «Моей жизни», будучи связанным с образом доктора Благово, это слово также заряжается смыслом, соответствующим «художеству дьяволе». Жизненное «творчество» художника мертво. Оно, по сути, не отличается от науки: не случайно Благово предлагает Мисаилу равноценный выбор — стать художником или ученым. Творчество живописца, как подчеркивает уже внутренняя форма слова, живое.

На наш взгляд, жизнь в повести приобретает еще одно метафорическое воплощение, уподобляясь искусству и церкви. Человек, живущий правильно, выбирающий путь, в то же время и живописец, украшающий храм и создающий идеал жизни. Церковь, с ее вертикалью, — альтернатива существующему строению жизни.

Жизнь человека в ее идеале — работа живописца, настоящего мастера, творца. Так, Редька работает кистью: «...работая кистью...» [С. 9, 216]. Он и Бог, и человек, или, точнее, человек, с позиции всеведущего Творца сознающий человеческую греховность, сокрушающийся над ней:

— Горе, горе нам, грешным! [С. 9, 216];

...Господи, спаси нас, грешных! [С. 9, 215].

Сам Редька называет себя «подрядчик малярных работ» [С. 9, 201]. Малярная работа совершенно лишена ореола особенного, художнического дара и святости. Напротив, это самое что ни на есть обычное, обыденное дело, ремесло, без которого, однако, человеческая жизнь обойтись никак не может. Малярная работа Редьки, Мисаила и рабочих связана с одной из базовых метафор повести — «жизнь — строение». Городские дома в описании Чехова бесцветны, только флюгера имеют черный цвет. Цветность, яркость — признак живого. Метафорическая функция маляров, видимо, заключается в их постоянной работе по поддержанию жизни. Они красят крыши, испорченные ржавчиной, которая в соответствии с сентенцией Редьки («Тля есть траву, ржа — железо, а лжа — душу!») символизирует ложь давно уже созданного и вновь возводимого строения жизни. Поэтому в человеческом обществе постоянно должен быть свой маляр, мастер Редька, готовый, тяжело вздыхая над грехами человеческими, работой своей кисти спасать людей, спасть жизнь.

Спасение — в правде и справедливости, в которые свято верит народ и которые соединяются для него с представлениями о Боге:

...он (мужик. — Н.Щ.) верит, что главное на земле — правда, и что спасение его и всего народа в одной лишь правде, и потому больше всего на свете он любит справедливость [С. 9, 256].

Именно справедливости, а следовательно, истинного понятия Бога не видит Мисаил в жизни города. Когда он становится рабочим и жизнь города показывает ему свою «изнанку», его поражает «совершенное отсутствие справедливости, именно то самое, что у народа определяется словами: «Бога забыли»» [С. 9, 225].

Постоянное вспоминание Бога, вседневное творение Духа Святого есть искусство жизни, ее живописание. Это вовсе не мгновенное творческое озарение и не создание единичных шедевров, поэтому нравственный человек — всего лишь маляр, ремесленник, для которого, однако, его ремесло — настоящее «подножие искусству».

В таком ремесле, как в настоящем искусстве, должно быть бескорыстие. Редька — именно бескорыстный, непрактичный человек:

Редька был непрактичен и плохо умел соображать; набирал он работы больше, чем мог исполнить, и при расчете тревожился, терялся и потому почти всегда бывал в убытке [С. 9, 215].

У Редьки есть одно странное желание, подбавляющее в его образ долю комизма:

Это был превосходный мастер, случалось ему иногда зарабатывать до десяти рублей в день, и если бы не это желание — во что бы то ни стало быть главным и называться подрядчиком, то у него, вероятно, водились бы хорошие деньги [С. 9, 215].

Однако не просматривается ли в этом чуть ли не детском чудачестве верность своему долгу мастера, подрядчика, который несет на себе ответственность человечества перед Богом и не может позволить прерваться «ряду» мастеров — тех, кто все время должен «ремонтировать» человеческую жизнь? Подрядчик всегда легко возносится вверх, на крышу, под купол, в то время как деньги погрузили бы его в «водное» пространство: на эту суть денег посредством парономазии намекает глагол водились бы.

Редька, как мы говорили, любит искусство и любуется божественной искусной постройкой пьес Островского и Гоголя. Его взгляд в таком случае должен очень хорошо схватывать все «строительные» изъяны жизни. И Редька стремится выполнить как можно больше строительных работ в городе:

Он красил, вставлял стекла, оклеивал стены обоями и даже принимал на себя кровельные работы, и я помню, как он, бывало, из-за ничтожного заказа бегал дня по три, отыскивая кровельщиков [С. 9, 215].

Если в работе Редьки видеть метафорическую основу, связанную с представлением об общественной жизни как о строительстве, то можно сказать, что эта работа никак не связана с идеей сноса существующего строения. Речь идет о том, чтобы «отремонтировать» то, что уже существует, серое, бесцветное сделать ярким, красочным, облегчить тяжеловесное, приземистое строение и придать ему легкость, высоту. Точнее, однако, было бы сказать, что жизнь как строение требует постоянного ремонта. Идеалом строения жизни — настоящей постройки — становится церковь, в которой в Духе Святом слиты воедино, образуя единое целое, нравственное начало и искусство — творческий подъем духа.

Однако, как показывает повесть, в храм войти и не только подняться с колен, но и выпрямиться на высоте во весь свой человеческий рост смогут только те, кто совершает правильный путь по жизненной дороге.